Видят селяне, что сами не в силах совладать с гостьей ночною, стали думать, куда за помощью податься. К мировому? Зряшно! Птаху к нему на правёж не потащишь. Царю челом бить? Да пока достучишься. К соседям? В обиде окрестные соседи. Вспомнили о лесной ведунье — бабе Яге, к ней ходоков послали.

А баба Яга уж третий день ворожила, дознаться пыталась: с чего люди в селе злыми стали да завистливыми. И так, и эдак зелье запарит, того добавит, этого. И по всему выходит, что Кащеево чародейство тому виной. Его запашок доносится.

Катнёт ведунья яблочко да по тарелочке и с Василисой Премудрой про ту загадку совет держит. Вот так, что Яга прознает, что Василиса в книгах вычитает, кусочек к кусочку, а решили они таки ту задачку!

Оказалось, что дело энто давнее. Сирина с Алконостом кто на Русь заслал? Кощей! Навёл на птах сон-дремоту да связал верёвкой наговоренной с узелком хитрым. Кликнул орлов своих железноклювых и велел им отнесть птах спящих. А над самой серёдкой державы русской узелок-то и развязать!

Так орлы и сделали, а развязав, верёвку наговоренную попросту бросили. Полетел Сирин в одну сторону, Алконост в другую, а верёвка на село злосчастное упала! Долго сочилось из неё колдовство Кащеево, отравляло завистью души мирян. Покуда вконец не отравило.

Пришли ходоки сельские к ведунье, пожалились на своё горе-кручину. Выслушала их баба Яга сурово и молвит:

— Это вам кара за жадность вашу! Покудова не возвернёте соседям отнятое — палец о палец не ударю, чтоб беде вашей помочь! — с тем ходоков и выпроводила.

А сама в ступу и к селу. Отыскала в кустах Ванятку с жар-птицей, растолкала. Они же ночь шкодят, а днём дрыхнут-отсыпаются. Вот. Растолкала и говорит:

— Ты, Ванька, сходи в село, да унеси оттуда верёвку наговоренную. Токмо голой рукой не хватай — голицу одень иль рукавицу. Вот тебе прутик, он тебе ту верёвку и укажет.

Пошел Иван в село. Долго бродил, пока прутик верёвку не почуял — село-то большое, широко раскинулось! Видит: висит та верёвка на стене амбара, в кольца заботливо скручена. Он к хозяину — продай, мол, верёвку! А тот в ответ такую цену заломил несусветную, что Ванька только охнул. Давай он торговаться, да зряшно: ярится хозяин, слюной брызгает, ни на грош уступать не хочет. Его-то колдовство куда как сильней остальных проняло, ближе всех он к той верёвке был.

Видит Иван, что по-доброму не выйдет, не сговорятся они, развернулся да и прочь пошел. Обсказал всё бабе Яге. Та задумалась.

— Посиди тут, подремли, — говорит — а я в округе поброжу. Травки пособираю, да меж тем и подумаю, как нам колдовство это изъять, чтоб без урону.

Ушла. Лёг Ванятка, а сон не идёт. Думы в голове роятся. "Вот бы сейчас на ковре-самолёте туда, да на лету ту верёвку-то и ухватить! Токмо ковёр в сундуке, а сундук в избушке". И тут его взгляд упал на ступу...

Никогда доселе он сам не пробовал на ней летать. Видеть-видел, а не приходилось. Слова заветные знал — бабушка от него не таилась. И как с помелом управляться, то же примечал. Долго ли надо пострелёнку, чтоб решиться? Миг, а он уже в ступе!

Слово шепнул, метёлкою взмахнул резво... Чересчур резво — взвилась ступа в небо стрелою, да под самые облака. Ивана аж на дно скинуло, так вдавило тяжестью неподъёмной! Замерла ступа чуть ниже облака стоячего, висит, качается. Ни жив ни мёртв высунул Ванятка голову из ступы. Глядь вниз: а земля-то далече! Давай он помелом ворочать, но уж сторожко, бережно. Видит — послушна ступа, летит туда, куда он её метёлкой правит.

Осмелел Иван, давай шустрее метлой махать. Облетел село стороною, изловчился и канул вниз по дуге пологой. Ветер в ушах свищет, сады-огороды внизу мелькают, сливаясь в сплошную полосу. Пролетел он над селом, едва крыши не снося, да и подцепил ту верёвку кончиком метлы. Ой, зря он это сделал!

Почуяв вражью ворожбу, помело словно взбесилось разом. Дрожит, мечется, из рук рвётся, скинуть верёвку пытается. А вслед за метёлкою и ступа ходуном ходит, скачет-прыгает. От тряски той у Ваньки аж зубы лязгают! Вцепился он в помело обеими руками и к лесу правит. Куда там! Метла как живая, так и прыгает в ладонях. Осталось село позади, всё ближе лесная опушка, а ступа всё ниже и ниже, уж дном по колоскам ржаным стрижет.

А Ивану и то в радость: подальше от села, да от погони! Хозяин-то на дворе стоял, видел, что добра лишился. Кликнул псов и за ступой вдогон, а за ним другие селяне потянулись. Бегут, галдят, граблями да косами машут.

Зацепилась тут ступа за край борозды и завалилась набок. Вывалился Ванька, да кубарем по земле, рожь подминая! Встал, стряхнул с метёлки верёвку. Разом успокоилось помело, затихло. А Иван с себя кушак снял, в кольца верёвочные просунул, за концы ухватил да в ступу полез. Поднялся едва-едва над травою и, пригнувшись, в сторону правит, верёвку следом волоча. Так, за рожью да бугорками скрываясь, и утёк подалее, погоню со следа сбив. А там и до бабули рукой подать!

Ох и ругала баба Яга Ивашку, ох и корила, когда прознала, что он на ступу влез да летать дерзнул! Знать, спужалась за внучка-то! Ну да ладно, сделанного не воротишь. Спалили они ту верёвку да в избушку воротились. Баба Яга наказала было жар-птице ещё седмицу ночью в село летать, но не пришлось — опомнились селяне, вернули соседям отнятое.

На том бы и сказке конец, да вот жар-птица...

Отъелась она у бабы Яги с Иваном, отошла от ран. И всё бы хорошо, но заскучала птаха, сидит, горюет, домой просится. Опечалились бабушка с внучком, да делать нечего, снарядили они жар-птицу в дорогу дальнюю. Гнёздышко ей сделали уютное, шерстяным платком выстланное. Водрузила то гнездо баба Яга на ковёр-самолёт и увезла птаху в края заморские, откуда та родом была.

Токмо после оказалось, что это птах, а не птаха. Вон откуда перо красно да дивно!

Сказ про Ваню да про мельницу.

Сидит баба Яга как-то раз у окошка да щиплет хлеба горбушку на широкий подоконник. А птахи малые по нему прыгают, скачут, крохи подбирают. Весело им, не боязно, с места на место перепархивают, чирикают-заливаются. Тепло на сердце у Яги от их щебета, слушает, не нарадуется.

Но не токмо для радости слушала она песни птичьи. Иной раз пригубит ведунья зелья, от коего язык птичий понятен становится и к вестям со всего леса прислушивается. Хоть и малым птахи озабоченны, а всё ж иной раз что-то важное нет-нет, да и чирикнут. Раз одна синичка обмолвилась о мельнике, что самого водяного запряг.

Услыхала то Яга и зело озаботилась. Водяные отродясь над собой ничьей власти не признавали. Ни один из ихнего племени добром в услуженье к человеку не пойдёт. Как мельник сумел его подчинить? Токмо обманом иль хитростью, иного не дано. А ну как освободится водяной? Он же тадысь зло срывать начнёт на ком ни попадя. Это селянину ни скот напоить, не по воду сходить, ни рыбки наловить, да и не искупаться в речушке, чтоб пот умыть после цельного дня косьбы. Ухватит водяной да на дно потащит. Сколь тогда в реке новых утопленников будет? Это ж помыслить страшно!

— Ой, не доброе дело мельник затеял! — Приговаривала Яга, перебирая пучки сушеных трав.

— Ты, про какого мельника, бабуль? — Спрашивает Ванька, он тут же крутился. — Не про того ли, что на Костянке-реке мельницу держит?

— Про него, себялюбца.

— А-а! — Протянул Иван, а сам шасть тишком из горницы.

Ведунья отложила излишек травы да кореньев, нужные для ворожбы отобрав. Хотела было она Ваньку послать за водой, а того уж след простыл — убёг пострелёнок по делам своим ребячьим. Пришлось самой с ведром к роднику идти. Только подошла, а там водяной затаился, как плеснёт струёй студёной! Окатил ведунью с ног до головы, словно фонтан взбесившийся.

— Ты почто озорничаешь, сила нечистая?! — А водяной ей в ответ новой струёй грозит-угрожает.

— Ах, ты так?! — Подняла ворожея камушек с землицы, пошептала над ним, да и кинула в родник, в самую серёдку. — Вот и сиди теперь в роднике запертый, коль в добром соседстве жить не хочешь!

Развернулась и ушла. Через час вернулась. Присмирел водяной, сидит, не шелохнётся. Камешек-то, перекрыл наговором жилу текучую, не даёт ему уйти-утечь в речку, аль ещё куда.

— Притих, окаянный? Говори таперь — почто на меня взъелся?

— А почто мельник братца моего под себя подмял, да колесо крутить заставляет?

— Так то мельник, не я же!

— Что он, что ты — всё одно, люди! Все беды от вашего племени.

— Вот и расскажи мне, как братец твой в неволю попал, тогда и подумаем, как его от кабалы освободить-вызволить.

Поведал водяной всё, что знал. Убрала тогда баба Яга камушек с его пути-дороги, зачерпнула водицы и в избушку пошла. Идёт, а сама над рассказом водяного думает.

А Иван в ту пору бежал во всю прыть, токмо лапти мелькали. К мишке поспешал, к знакомцу своему. Они-то давно знаются, ещё когда топтыгин Ваньку за бабушкой посылал, да сапоги-скороходы обуть велел.

Но то дело прошлое, а намедни встретил парнишка медведя в лесу пораненного, с боком, рогатиной пропоротым. То был след свежий от охоты боярской, на которую мишка в чаще нарвался. Едва-едва тогда косолапый ноги унёс. Вот Ванятка его и выхаживал: рану промыл-прочистил, мази целебной наложил, да тряпицей стянул. Ох и ревел в тот час медведь! Мазь-то щиплет-кусает, да право слово, злее блохи иной.

Вот. Прибежал Иван к медведю в берлогу. С его женой, Потаповной, раскланялся учтиво, проверил топтыгину рану, порадовался, что уже почти заросла-затянулась, сменил быстренько повязку и к выходу. Медвежата к нему с играми потянулись, а он недосугом отговорился. И дальше побежал: в село, на ярмарку.

Прибежал, едва не запыхался. Меж рядов ходит, на товар не смотрит, а лишь к разговорам прислушивается. Бродил-бродил, когда услыхал — "мельница". Ванька сразу уши навострил и к торговкам поближе. Ведь, кто первыми вести узнаёт, да их же и разносит? В лесу-то, известное дело, сороки, а средь людей — торговцы!

Поговаривали на рынке, что невесть откуда, пришёл по весне мужик в запрошлый год, да и оженился на матери Алёнкиной. Она-то с осени вдовая ходила, сама с дочкой кое-как на мельнице управлялась. Думала, что мужик в подмогу станет, ан нет! Жаден он оказался, жаден да ленив. Через то мамку Алёнкину и заморил работой, как ныне саму Алёнку морит. Ещё баяли, что хитёр зело: и водяного под себя подмял — колесо крутить заставил, и селян заговорил-заболтал так, что те помол пятую часть отдают. Вот ныне и богатеет, сам палец о палец не ударив. А чтоб Алёнка замуж не ушла — никого приданного за ней не даёт. Чтоб, значит, дармовой работницы не лишаться.

Вызнал Ванятка, всё что надобно было и восвояси подался. Идёт, смекает. "Не дело — думает — что бы пришлый всё под себя подмял, да на людях наживался. Совсем не дело! Надо новую мельницу поставить, чтоб народ туда тянулся, а про пришлого забыл. А Алёнку туда мельничихой позвать, ей то дело привычное будет. Опять же, со своей мельницей, она враз первой невестой в округе станет!"

Подумал так и на мельницу подался. Пошептался там с Алёнкой, рассказал свою задумку. Та и не прочь от отчима уйти, да куда? Кому она нужна: ни кола, ни двора и ни гроша за душой? А Ваньке и рада бы поверить, но не верится — откель он цельну мельницу возьмёт? Нешто, они на дороге валяются? А Ванька лишь посмеивается:

— А покажу тебе мельницу, пойдёшь? Работы и работников не убоишься?

— Покажешь мельницу, тогда и разговор вести станем! — Ответила Алёнка, а у самой сердечко щемит: а ну как, правда? И верить хочется, и поверить боязно.

Прибежал Иван в избушку, глядь по сторонам — где бабуля? Пуста избёнка! Не долго думая, отлил себе зелья, что языку звериному да птичьему способствует, и в лес побежал. Летит, торопится, кого на пути встретит, с тем и заговаривает. Лоси, белки, мишки — для всех у него слово нашлось веское, да ласковое. На берег речушки прибежал — с бобрами речь повёл. Так и уговорил лесных жителей помочь, чем могут.

Закипела работа: бобры деревья грызут-валят, лоси брёвна возят-таскают, мишки стены возводят-складывают, белки щели мхом затыкают-конопатят. Волки под зерно ямы роют, а птахи стенки тех ям травой-ветвями заплетают, чтоб землица не осыпалась. Спорится дело, когда оно в согласии делается.

И Ванька тут же трудится, то там, то здесь пособляет. Где поддержит, где направит. Так всё ладно идёт, что Иван и не замечает, что давно уж действо зелья кончилось. И без отвара парню понятно, где руки приложить, где плечо подставить.

А кроты-то, кроты! Прошерстили всю округу, да отыскали два жернова большущих, с незапамятных времён в землю вросших. Схоронил их кто, иль потерял — про то неведомо, а тут они к месту пришлись. Вкруг них нарыли зверьки нор-ходов часто, землю распушив-отбросив. Вот здесь и пригодилась силушка медвежья! Тяжелы жернова были, а всё же встали, куда надо.

К вечерней заре, выросла мельница на лесной опушке. За тыном крепким, за воротами высокими, стоит, свежими лесинами желтеет. И дом для мельника добротный, и сама мельница просторная, и амбары зерновые. Чуть сбоку отрыта берлога медвежья, для крутильщиков жерновов тяжелых. Ванька-то первым делом с топтыгиным сговорился, да с женой его, Потаповной, чтоб, значит, жили они отныне при мельнице, зерно мололи. Пусть тогда какая охота боярская сунется! Чай, людские звери таперь, не дикие.

Тут на шум да рык сам Горыныч прилетел. Смотрит, дивится. А Иван к нему:

— Давай за мельничихой новой слетаем?

Обсказал, в чем дело, что не отпустит по добру мельник Алёнку. Про водяного упомянул, про то про сё, и уговорил таки трёхголового. Полетели они. Хотя, что там того лёту? Раз крылом взмахнул — и на месте!

Увидал мельник, что уходит от него Алёнка, аж затрясся от злобы. "Не пущу!" — кричит-надрывается. За подол хватает, узелки-котомки из рук рвёт. Но левая голова Змея лишь струйку дымну пустила из одной ноздри, да прищурилась сурово — в раз притих мельник. Стоит, глазом сверкает, но перечить не смеет. Спужался, значит. Погрузил Иван Алёнкины пожитки, сел с нею вместе Змею на хребтину и в небо!

Так и зажила Алёнка, сама себе хозяйка. Потянулся к ней народ на мельницу, с той поры как прознал, что она за помол втрое меньше отчима берёт. И не только зерном, а и убоиной, аль медком взять согласна. Работничков-то своих мохнатых кормить надо? Вот и не брезгует ничем, всё с поклоном принимает! А то и излишек мучицы на рынке продаст, накупит вкусностей для лесного народа и потчует всех без разбору — и тех, кто с копытами, и тех, кто с клыками. Для лосей и оленей за мельницей колоды-солонки стояли, завсегда полные крупной солью. Для сластён четвероногих варенье было припасено, а то и голова сахарная.

Мужики окрестные сначала побаивались к ней зерно возить. Ещё бы, когда по двору медведи матёрые расхаживают! Но после привыкли, притёрлись, уж косолапые им и не в диковинку. Подумаешь, жернова крутят да мешки с мукой таскают! Вон, на ярмарке, так там медведи в пляс пускаются, под гусли с балалайкою народ веселят. Со всей округи девки к Алёнке на посиделки вечерами собирались. Прихватят с собой туески с ягодой и на мельницу: песни попеть да с медвежатами побаловаться.