Приключения Звездного Волка

В отчаянии упал я на колени и принялся громко стенать и проклинать судьбу, а после вернулся к пещере. Однако там я лишний раз убедился, что какой бы злой рок не висел иногда над вашей несчастной головой, — определенная компенсация, наградой за страдания и лишения, не преминет порой настичь потерпевшего и нет-нет да бросит утопающему соломинку. В данном случае соломинкой оказалась пара килотонн бревен, буквально свалившихся мне на макушку из космического пространства.

Наверное, неуместно было бы сетовать, что не все дрова возвратились... Да я и не роптал — тем более что вслед за ними вернулись ящики с гвоздями, топорами и пилами, а потом и автономный отсек с домашними животными, от которых я освободился еще в полете, — двумя огромными злыми собаками, сукой и, извиняюсь, кобелем, пестренькой кошечкой с котятами и стайкой воробьев полевых, чрезвычайно редких во Вселенной птиц.

...Несколько месяцев ушло на перетаскивание и складирование бревен и шанцевого инструмента. Затем я принялся за постройку дома на сваях и высокого забора, так как успел убедиться, что на острове немало змей и хищников, которые по ночам очень больно кусались и жутко выли. В общем, скоро я даже и относительно возрадовался, что упал на такой прекрасный уголок этой планеты, — на охоте как-то встретились дикие козы, и собаки отбили от популяции десяток молоденьких диких козликов, пяток из которых я с трудом отбил у собак. Козликам был построен козлятник, и, подрастя, они стали охотно давать мне молоко, сметану, кумыс и сыр. Применив же на практике агрономические познания, приобретенные в некоторых предыдущих странствиях, я вырастил из чувала воробьиного корма целое поле какой-то злачной культуры.

Короче, я действительно неплохо устроился: гулял по острову, ходил на охоту, пас коз. Мои собаки, кошки и воробьи размножились с удивительной быстротой. Кошки исправно уничтожали мелких вредителей; собаки, полуозверевшие, но пока державшиеся в отношении меня более-менее лояльно, резко сократив число копытных в лесу, заодно резко сократили и хищников; воробьи перехватили кормовую базу у павлинов и райских птиц и тоже чувствовали себя отлично. А вот я все ж таки тосковал иногда по нормальному человеческому общению: порой хотелось с кем-нибудь поболтать; самому с собой и с попугаями разговаривать уже надоело — действительно, так же можно и с ума сойти.

И вот однажды в небе появилась маленькая серебристая точка. Она росла, росла и наконец превратилась в большую летающую тарелку, которая застыла над моей головой и, немного повисев, камнем рухнула на прибрежный песок. Я спрятался с карабином в кустах и начал вести визуальное наблюдение.

Через некоторое время, очевидно, предварительно взяв пробы воздуха и другие анализы, на песок вывалились разумные существа. Они были совершенно лысые, очень худые и еле держались на своих четырех ногах (две, как у нас, плюс по одной спереди и сзади). По изможденному виду космонавтов я понял, что они страшно голодны, и продолжил следить.

Пришельцы как тараканы расползлись в поисках съестного. Увы, до бананов и апельсинов они так и не смогли добраться, а в море их покусали крабы, и со стонами бедняги вернулись назад. В довершение несчастья из лесу вдруг выскочила дикая свинья с целым выводком диких поросят, мигом устроила ослабевшим гостям настоящую корриду и увела свою ораву обратно в чащу.

Признаюсь, я с неподдельным интересом наблюдал за событиями. Отдохнув от боя со свиньей, четвероногие звездолетчики посовещались и... неожиданно начали играть в игру наподобие детской считалочки.

Довольно скоро выявился проигравший и тоскливо уселся в сторонке. Остальные же забегали, засуетились, вытащили из корабля большой казан и треногу, набрали сушняка. О небо!.. Я с ужасом понял: отощавшие покорители космических просторов задумали съесть своего товарища...

Но тут жаркий день, полный желудок и укоренившиеся привычки сыграли со мной предательскую шутку. Мой организм, привыкший к обязательной послеобеденной сиесте, уснул и проснулся только от истошных криков отважного звездопроходца, которого коллеги по катастрофе усердно старались запихнуть в закипавший уже на костре казан.

Ну, этого, конечно, никак нельзя было допустить: я протер глаза и миссионерским снарядом выстрелил в воздух, сбив ударной волной верхушку господствующей над местностью горы. Вообще-то на Земле и в зоне действия Великого Содружества боеприпасы с мощным звуковым сопровождением, разумеется, давно не применяются — там всё делается тихо — но для таких вот экстраординарных случаев каждый воистину серьезный исследователь и путешественник обязательно имеет при себе полный комплект ушераздирающих патронов.

Пришельцы, и загонщики и жертва, повалились, если можно так выразиться, 'на шестерёнки', а проще говоря, слетели с катушек. Я же громогласно объявил в мегафон-толмач, что если они не одумаются и не откажутся сию же минуту от своих антигуманистических планов, то я буду стрелять еще и еще — не исключено, что даже и на поражение.

Тогда один, самый смелый, наверное, командир, пропищал, что не надо на поражение, — они уже всё осознали и теперь сами просто диву даются, как это могло им такое прийти в головы — съесть друга, да еще и лысого. (Всех нюансов этой последней фразы я в тот момент, признаться, не уловил.)

Но я им сказал, что еда не проблема, если пообещают хорошо себя вести. Они пообещали, и я отконвоировал гостей на ранчо. Право, на бедняг порой было жалко смотреть: от голода они кидались на посевы моих огородов, и приходилось буквально палкой и прикладом отгонять их обратно к дороге, потому что побеги, клубни и корневища они пытались засовывать в рот прямо с землей, навозом и прочими органическими удобрениями, а это очень вредно для ослабленного долгим постом организма.

Ну а на ранчо я задал подкидышам царский пир: козлиное рагу, павлиний шашлык и компот из слив — на десерт. После пира они, правда, с неделю мучались животами, но опасность для жизни скоро миновала.

Через месяц, отъевшись на сытных харчах и починив тарелку, пришельцы в самых изысканных выражениях стали прославлять мое имя за свое чудесное спасение, а командир, выделывая не песке просто невообразимо виртуозные благодарственные коленца, спросил, чем же они смогут оплатить то добро, которое я всем им сделал.

Немного поразмыслив, я сказал, что, наверное, не буду возражать, если меня отвезут на Землю. Жаль, конечно, оставлять хозяйство, но родина все-таки дороже.

Новые друзья с радостью согласились. Попросили только показать на карте, где находится Земля, по ихнему — Сурепка. (Все населенные пункты у них называются именами цветов и растений, по крайней мере, в эпоху правления 'лысых', которая вот только сейчас началась. А до этого пятьдесят лет правили придурки 'рогатые' — теперь они автоматически перешли в оппозицию, ну а через пятьдесят лет всё опять поменяется.)

Так вот, меня попросили показать на звездной карте, где находится Земля-Сурепка, однако это оказалось совсем не простым делом: наши карты поразительно разительно отличались друг от друга — или же, возможно, это поразительно разительно отличались друг от друга наши с ними точки и углы зрения: там, где у нас всё было доступным, ровным и прямым, у них казалось недоступным, гнутым и кривым, и наоборот. Но общими усилиями мы наконец пришли к искомому результату, и командир очень обрадовался, заявив, что это, к счастью, совсем недалеко от их родимой планеты. Правда, сказал он, сперва все-таки придется залететь к ним домой — ненадолго — заправиться и передохнуть, а потом меня обязательно с почестями отвезут на Сурепку.

Перед тем как пожелать гостям спокойной ночи я из любопытства спросил, а как же будет называться моя милая Земля, когда у них опять начнут всем заправлять эти самые 'рогатые'. Однако командир заметно смутился, покраснел и еле слышно пробормотал, что об этом лучше не надо.

Итак, я стал деятельно готовиться в дорогу, собирать пожитки, демонтировать ранчо и т.д. Но новые товарищи тактично охладили мой пыл, сказав, что, к сожалению, весьма ограниченные габариты корабля не позволят захватить дрова, урожай и живность. Увы, пришлось выпустить на волю всех моих четвероногих и пернатых друзей и захватить с собой в дорогу только самое необходимое — карабин и термос козлиного рагу.

(Уже отлетая от моего чудесного необитаемого острова, я вдруг подумал, что то-то удивятся какие-нибудь новые его первооткрыватели, повстречав тут самых что ни на есть настоящих злобных земных собак.)

Полет в общем и целом прошел нормально, а при входе в атмосферу Пастушьей Сумки — планеты моих верных друзей — навстречу нам в небо взмыли сотни маленьких разноцветных летающих тарелочек, украшенных шариками и флажками. Командир, связавшийся до того со своим диспетчерским пунктом, пояснил, что такая торжественная встреча предназначена исключительно мне. Вообще-то гостям всегда полагается мирно-воздушный парад, но сегодня день особый вдвойне: во-первых, я — первый инопланетянин, прибывающий на Пастушью Сумку после конца эры 'рогатых', которые давным-давно вдрызг разругались со всеми соседями, а во-вторых, в этом секторе Вселенной, оказывается, совершенно не водятся двуногие, пастушьесумковская наука категорически отрицает саму возможность их существования, говорит, что это абсурд, нонсенс, — и потому визит мой, помимо общегуманоидного, политического и естественнонаучного значения, приобретает еще и огромный глобально-обывательский смысл: миллионы и миллионы простых мещан-сумчан и мещанок-сумчанок будут во все глаза смотреть, действительно ли я смогу удержаться на своих двоих в воистину вертикальном положении тела и — что было бы совсем уже чудом! — сделать на этих самых двоих хотя бы несколько, пусть малюсеньких-малюсеньких, но шагов.

И право же, друзья, я, ей-богу, не подкачал: вжарил сперва по трапу, а потом и по длиннющей краснющей ковровой дорожке так, что только пыль встала столбом, под громовые рукоплескания и бурные овации бушующей как море необозримой толпы.

Кстати, я обратил внимание на то, что подавляющее большинство встречавших, осыпавших меня благовониями и цветами, были красивые, молодые и тоже абсолютно лысые, даже дети и женщины. Лишь изредка попадались какие-то хмурые типы с короткой стрижкой. А во время обзорной экскурсии по планете любезные хозяева разъяснили, что лысые — это представители правящего ныне крыла. Отсутствие волос говорит о том, что у тебя нет рогов. У кого есть — ходят нестрижеными и принадлежат к клану 'рогатых'. Они сидят теперь по домам, злобствуют, интригуют и готовятся к периоду своего правления. А есть еще прослойка — не совсем лысые и не совсем рогатые. Эти осуществляют посредническую связь между не выносящими друг друга политическими группировками, за что их называют компромиссионерами. Компромиссионеры образуют свой подкомитет, который допускается к управлению Сумкой в качестве совещательного органа. Но главный общественный институт — Парламент — пятьдесят лет лысый, пятьдесят — рогатый; он-то и вершит судьбы планеты.

А после экскурсии был пышный прием во Дворце Труда и Благоденствия. Собрался подлинный цвет правительства и столичного высшего света, все истинно лысые, с женами. Дамы блистали красотой чисто выбритых головок и умопомрачительными нарядами. А когда банкет закончился, начался бал. Танцы представляли просто замечательное зрелище, и я завороженно смотрел, как мужчины, вертя партнерш, ухитрялись не наступить ни одним из своих увесистых башмаков ни на одну из их грациозных, обутых в мягкие тапочки ножек.

Объявили 'белый' танец, и меня пригласила прелестная девушка (дочка министра внутренних сношений, как потом оказалось). Я долго отнекивался — и недаром: при первом же па-де-де во время перехода на па-де-труа нечаянно двинул ей каблуком в одну из лодыжек. Девушка сразу же упала, а ко мне подступили ее братья, секретари министерства, и принялись вызывать на дуэль, возмущенно гарцуя и становясь на дыбы.

Я принес все возможные искренние извинения за нанесенный девушке ущерб, и мои друзья, с помощью бойцов Национальной кавалергвардии, замяли скандал. Оказывается, мужчина, наступая в танце женщине на ногу, делает ей таким образом определенного рода предложение. По правилам, необходимо своей левой задней чуть-чуть прищемить переднюю правую намеченной дамы сердца. Если вы девушке симпатичны, она отвечает тем же и тоненько ржет. Если нет — оскорбленно меняет партнера, лягая вас при этом ниже спины. Я же, по-видимому, ударил слишком сильно; девушка и ее родственники ничего не поняли и потому возмутились. А всё просто, надо только знать обычаи.

После бала меня отвезли в Парламент и с почетом усадили в президиуме. Первым на повестке дня стоял вопрос о том, что некоторые рогатые деятели позволяют себе лживые нападки на замечательную и полнокровную общественную жизнь столицы: какая-то оппозиционная газетёнка грязно обругала прекрасный искони народный праздник Месячник частушки, а один рогатый акын (тут нет литераторов в нашем понимании слова, авторы сочиняют свои произведения и потом поют их с трибуны, два-три учетно-издательских листа в день, по определенной ставке гонорара или же ходят по окончании концерта с шапкой), так вот, этот акын чего-то там напел про чрезмерное загрязнение правящей ныне коалицией окружающей среды, что, как было видно из гневных выступлений сэров-докладчиков, — совершеннейшая чепуха и бред, так как гадят везде сами рогатые, а на лысых потом всё валят.

Депутаты дружно проголосовали за единодушное осуждение вражеских вылазок и насущную необходимость дать неприятелю бой на страницах единственно (или единственного, я не расслышал) независимого органа планеты.

С потолка в зал упала бомба и с шипением закрутилась на месте, испуская вонючий газ. Все поднялись, громогласно заявили, что не поддадутся, и запели по бумажкам: 'Но если гад в тупой надежде...' Бомба шипела, депутаты пели всё громче и громче; мне вдруг тоже захотелось чего-нибудь сбацать, и я затянул: 'Как прежде, далекая Альфа Барана покоя душе не дает...'

...Бомба давно иссякла, дышать было нечем, а пение всё продолжалось. Некоторые сэры побагровели, выпучили глаза, другие хватались за сердце и прочие части тела, самые слабые уже лежали в обмороке. Переведя дух, я спросил сопровождающего: что же это такое делается?!

Тот, в перерыве между куплетами, ответил, что смердячую бомбу бросили 'рогачи' — не иначе хотят сорвать мероприятие, — а народные избранцы, не поддаваясь гадким испарениям, поют гимны и выражают тем самым свою исключительную стойкость в защите интересов народа.

Тогда я сказал, что можно ведь выйти в соседнее помещение и защищать интересы там, пока здесь всё проветрится. 'Да что вы!.. — возмутился собеседник. — Так мы распишемся в собственном бессилии и полной неспособности к серьезной политической борьбе. Мы-то на их сборища чего только не швыряли — сидят, терпят и поют!'

Но я решил, что с меня хватит нюхать эту вонь, и, извинившись перед певцами, покинул зал заседаний.

У входа в Парламент висела моя летающая 'кастрюля' — правительственный вариант 'тарелки'. Я направился было к ней, но неожиданно из-за угла появились три черные фигуры в длинных плащах, моментально наваляли пилюль собравшимся защищать меня национальным кавалергвардам и засунули вашего покорного слугу в багажник моего же транспортного средства.