| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Хотел ему высказать всё, что за день накипело, да передумал. Гайнёт сейчас не разбирая дороги, пока не заблудится. Ищи его по всему Краснодару. Допил я свой потеплевший компот и, ни слова не говоря, перебрался в соседнюю очередь.
Казия это такая скотина, что нутром чует неладное. И следом за мной:
— Не, ну а чё я не так сказал?!
Отвернулся я. Сбросил его руку с плеча. Пошёл ты! Достал, "ну а чё"!
— Фруктовое не завезли, — громко напомнила продавец, чтоб приглянувшийся ей человек зря не стоял.
— На гад бы оно сдалось! — вспыхнул Витёк, развернулся и кинулся прочь.
Отвял падла. Ну, в этот раз хоть последнее слово не моё было, перед тем как он психанул. Не должен далеко забежать.
Высунулся я из толпы, взглядом его ловлю. Интересно ведь. Ни разу ещё не видел как Витька Григорьев изгоняет свой стресс когда остаётся один.
Тут продавщица:
— Следующий!
И в спину толчок слегонца: не задерживай, мол!
Взял я, короче, ленинградский пломбир. Два брикета, облитые шоколадной глазурью. Сорок четыре копейки как с куста. Насилу дождался, когда с трояка отсчитают мне сдачу: а ну как, думаю, не успею?
Вырвался на оперативный простор: где там мой синий пиджак со всем содержимым? Глянул туда, сюда: да вот он, на белом фоне, метрах, наверное, в сорока! Прислонился Витёк к старому ясеню, смотрит в небо и шевелит губами, как будто бы вслух стаю ворон пересчитывает, а сам, значит, задниками сандалий с размаху пинает ствол. Что я ещё упустил из этой картины? Клён, как и все деревья на улицах тщательно и густо побелен, Григорьеву пофиг. Стресс у него. Такая вот, аутогенная тренировка.
Ладно, не жалко. Зато посмотрел, чем заканчивается Витькина "крову мать".
И побрёл я по тротуару, вдоль домов в его сторону, усиленно делая вид, что знать, не знаю и ведать, не ведаю, где ж его, падлу, искать. Слышу, затихарился. Ногами сучить перестал и типа того, не дышит. А сам прячется за стволом и вкруговую заходит мне в тыл. И чёртом;
— Ага!!! Саечка за испуг!
Отреагировал я. Издал соответствующий случаю звук. Кажется, даже ойкнул. Надо же сделать человеку приятное. А вместо саечки предложил откупиться пломбиром. И тот выкобениваться не стал: мир, дружба, мороженое. Перешли через трамвайную линию, чтоб продавщице в глаза не смотреть после Витькиного финта, чешем к автобусу. И тут мой злопамятный корефан взялся за старое. Обиду свою начал реанимировать, вопросики с гнильцой задавать.
— Ты чё, — мол, — Санёк, слушать меня не стал? Я ведь тебе дело рассказывал. Мы за вагон клёпки получили по сорок копеек, а ты за стихи чуть ли ни рубль смахнул. Ты мне скажи: что не так? А то я сейчас этот ленинградский пломбир в мусорку выброшу.
Я ему:
— По чесноку? Без обид?
Он ногтем по челюсти: зуб, типа, даю!
Ну, сам виноват! Начал издалека:
— Жалко, Витёк, что ты не можешь взглянуть на себя со стороны.
— А чё там такого, что я в зеркале не увижу?
— Как, — говорю, — чё? Весь мир обойди, а такой походки как у тебя, хрен у кого найдёшь. А глаза, а румянец? Зря, что ли, рыжая Тайка сегодня тебя поцеловала?
— Та-а-а, — отмахнулся он и покраснел второй раз на моей памяти.
— А ну, — попросил я, — напомни, когда ты последний раз у меня арифметику передирал?
— Где-то в конце сентября.
— А с утра у нас...
— Двадцать первое, вторник, — напомнил Витёк. — Я сегодня листок с численника отрывал...
— Ну вот, — говорю, — месяца не прошло, а ты в математике рубишь лучше меня. За какие-то двадцать дней ты усвоил то, чему я учился долгие пять лет...
— Зато ты стихи пишешь! — "успокоил" меня корефан.
Наверно подумал, что я ему позавидовал.
Вот как ещё с таким разговаривать? Начало меня потихонечку накрывать. Тут дело не только в тупости Казии. Какие-то девять дней мне осталось топтать этот радужный мир, а не успел ничего. Вон, дружбана своего никак не могу наставить на путь истинный. Слов подходящих, доходчивых так сходу не подберёшь...
Витёк выпрямился, посмотрел на меня с нагловатой усмешкой:
— Так чё ты сказать-то хотел?
— Повернись, — процедил я сквозь зубы, стараясь не сорваться на крик. — Пиджак изгвоздал. И брюки на жопе все в извести. Хоть чуть отряхну...
Сшибаю, короче, пылюку карающей дланью, да всё норовлю кончиками ногтей "горячего" Казие отпустить. И так же как он, с присестами, через действие, через два, втолковываю этому олуху всё, что на душе накипело:
— Тебя, — говорю, — падла, бог создавал по индивидуальным лекалам. Талант в тебя вкладывал, чтоб стал ты, козлина, Виктором Александровичем, а не Витьком Казиёй...
Тот слушал, слушал, да с разворота мне в рыло. И я тоже душу отвёл. Катаемся по асфальту, рычим, матюкаемся. Тут тётка какая-то в форточку:
— Ох, я сейчас милицию вызову!!!
Подкинулись мы — и не разбирая дороги: дворами да арками. Выскочили на какую-то улицу — будто в родной город попали. Тут тебе и грунтовка с ухабами, и белёные хаты с крашеными заборами, и вишни с тутовником по-над дворами.
Стали считать раны. На моём пиджаке надорван рукав, ватин из плеча торчит, нижняя пуговица на нитке болтается. Книга, которую Иван подарил, вся в пятнах мороженого. На лбу ссадина, сукровица сочится. Шестнадцать копеек из тех, что тётка на сдачу дала, где-то по пути обронил.
У Витьки двояко. С одежухой порядок, если грязь да остатки извёстки щёткой смахнуть. Даже деньги не потерялись. Он, падла, пятак и трёшку держал в кулаке. А вот с рожей полный атас: губа как у фотомодели после пластической операции, но все зубы целы и ни один не шатается. Бровь вздыбилась домиком, над скулой ещё одно рассечение. Хорошо хоть, кровища до рубахи не дотекла, обе ранки пылью забило. Хрен знает, откуда она на асфальте взялась?
В общем, попили кваску. Надо как-то до своих прорываться. И потопали мы наугад. Тут слышу, где-то поблизости мальчишеский голос по слогам произносит считалочку:
В нашей маленькой избушке
Кто-то пёрднул, как из пушки.
Раз, два, три,
Это верно будешь ты!
Мы на голос. А там, возле порушенной водонапорной башни, тесным кругом кучкуюся пацаны и девчонки. Всего человек десять — двенадцать. Спорят, кому водить, и требуют пересчёт. Тут я:
— Извините пожалуйста, не подскажете, где проживает поэт Иван Беляков?
Гомон утих. Народ обернулся, завис. Больно уж форма моего обращения не соответствовала внешнему содержанию.
— Чё он сказа-а-ал? — в ответку произнесло рыжее существо, густо усеянное разнокалиберными веснушками. В рысьих глазах полыхнул жёлтый огонь.
Не знаю как Витька, а я сразу почувствовал себя неуютно.
— Ищет Ивана Васильевича.
— Ну, того, который поэт, — затарахтели наперебой девчушки погодки в одинаковых ситцевых платьицах, — Слава, не надо! Ну, Сла-а-а-вочка!
Это вот, "Сла-а-вочка" звучало долго и мелодично, как припев после рэперского речитатива.
— А кто он такой? — негромко, но так, чтобы я тоже услышал, снова спросил рыжий.
— Кто ты такой? — продублировали вопрос сразу несколько глоток.
Ну, точно как в фильме "Афоня". Нет, надо ломать стереотипы.
Я с деланным наслаждением выбил обе ноздри, потом повернулся к своему корефану:
— Витёк, объясни сомневающимся, что я человек.
Рыжий сарказм понял и оценил. Спросил напрямую:
— Кто тебе Беляков? Родственник, что ли?
— Нет, просто знакомый. В гости приехали, вышли на улицу и заблудились, — так же по-человечески пояснил я.
— Наверно не местные?
— Из Лабинска.
— Угу, есть такой город. Ну, айда, провожу, если не боишься.
— А чё мне тебя бояться?
— Борзой, что ли? — хищно прищурился он, делая шаг вперёд.
— С кем как, — отпарировал я, делая два.
— Слава, не надо! — запричитали девчонки.
Вблизи рыжий казался не очень-то страшным и мало походил на бойца. Слишком тесная куртка и ни одной сбитой костяшки на узких запястьях. Судя по внешним признакам, он был бы не прочь подраться один на один, но не знал чего от меня ждать, и опасался потерпеть поражение в присутствии своей многочисленной свиты.
Веснушки на нём были похожи на пазлы разного цвета, размера и даже конфигурации. Будто пацан загорал голышом под совсем уже мелкоячеистой сеткой, порванной во многих местах.
Наступать было больше некуда: впереди чёрно-белые ромбики на вельветовой куртке. Отступать тоже: позади Витька Григорьев и честь нашего города. Мы с рыжим смотрели друг другу в глаза, как боксёры перед статусным боем. Эдакая проверка на вшивость.
— Чем доказать можешь, что к Белякову приехал? — спросил наконец он, когда ждать уже стало невмоготу.
Сам без потерь вынырнул из этого омута, и мне не пожадничал кинуть спасательный круг. В его положении и я б удовольствовался самой примитивной отмазкой, даже простым обещанием, что Иван Васильевич подтвердит. Только зачем блефовать, если козырь и так в кармане?
— Он мне сегодня книгу свою подарил. Там подпись его есть и сегодняшнее число, — сказал я, не упуская из виду жёлтые зрачки рыжего. — Она у меня с собой.
— Покажь!
— На шаг отойди! (Знаем мы это дело: ты руку в карман, а он тебе в харю).
— Ты тоже!
Славка ухмыльнулся и подмигнул. Приятно, мол, иметь дело со знающим человеком. Витёк за спиной с облегчением выдохнул.
Обложка была липкой. Поэтому я открыл книжку там где стоял автограф. То есть, пошёл с козырей.
"Земляку, юному поэту Александру Денисову с пожеланиями творческих поисков и находок".
Там слов-то тех, а Славка жевал их минуты четыре. То на меня поглядит, то на Витьку, то снова уронит свой ошарашенный взгляд в рукописное посвящение. У него на глазах рушился стереотип, что пацан пишущий стихи должен быть очкариком, паинькой, слабаком и как минимум, не возникать.
За рожу свою он больше не опасался, как, впрочем, и я. Куда там? — захочешь, не подойдёшь! Читал-то он вслух, все слышали. Окружили двойным кольцом:
— Дай глянуть!
— И мне! И мне!
А самая сообразительная девчонка из тех, что просили рыжего нас очень уж сильно не бить, та сразу к Григорьеву подошла:
— Ты тоже поэт?
— Не, — сориентировался он, — я этот... как его... журналист.
— А это не ваш автобус около нашей арки стоит?
— Откуда ж мне знать, какая из них ваша?
— Написано "пресса"...
— Тогда это точно он!
Провожали нас всем шамаром. Девчонки конвоировали Витька. Григорьев им втирал про грачонка, который упал из родительского гнезда, а он его типа того что, геройски на место вернул.
— А на обратном пути ветка под ногой обломилась, я ещё пару штук мордою сшиб, да кэ-э-к гепнусь прям на Санька! Если б не он, точно бы руку сломал...
Вот и верь после такого ужастика, что этот человек никогда не умел писать сочинения. Девчата по-бабьи охали, закатывали глаза, всплескивали руками и, не в пример мне, скрупулёзно, но бережно, стряхивали извёстку и пыль с его (моего) пиджака.
А рыжего на мякине не проведёшь. Он хоть и городской, знает какие следы остаются на теле после падения с дерева, равно как то, что грачи ставят птенцов на крыло в первой декаде июня. Молчал, молчал, да спросил:
— За что ты его?
— За дело.
— И правильно! Сразу видно, что бабник. Тоже, наверно, стихи сочиняет?
— Нет, — говорю, — Витька журналист. Вернее, он учится на журналиста. Тоже работа собачья. Ты его на дух не перевариваешь, а ему с тебя надо информацию снять. А от меня получил за то, что слишком многое из себя возомнил. Как напечатали его репортаж в "Пионерской правде", так и стал разговаривать через губу...
На улице с трамвайною линией обнаружилась бочка с квасом. Виднелся и наш редакционный автобус, возле которого утаптывали асфальт подозрительно много ног. Дошли мы сюда в несколько раз быстрей, чем убегали до этого.
— Дальше сами, — сказал рыжий, оценив обстановку — А нам в этот квартал нельзя. Можно запросто по ушам схлопотать не хуже твоего журналиста. Вот подрастут наши пацанята, тогда поглядим, кто кого будет по закоулкам гонять.
В общем, к дому, в котором живёт поэт Беляков, нас вызвались проводить две девчонки. Из тех как раз, что называли арку своей. И то хлеб. С ними веселей, и спокойней. Даже самый отъявленный хулиган заедаться не будет. Максимум, скорчит рожу кто-нибудь из мелюзги, да в нос пропоёт: "Жених и невеста, тили-тили тесто!" Но даже до этого не дошло. Слышу сзади:
— Явились пропащие! Вас уже все обыскались, с ног сбились!
Я увидел водителя ещё до того, как он это произнёс. В отличие от всех, он с ног не сбивался. Спокойно курил на крыльце магазина, из которого вышел пару минут назад. То ли нас поджидал, то ли не хотел отходить от дюралевой урны в форме полураскрытого лотоса покуда не бросит в неё изжёванный мундштук папиросы. Звали его, кстати, Василием Кузьмичом.
— Что, — спрашиваю, — ехать пора?
— А кто ж его знает, когда там у них будет пора? Сказали, чтоб ждали звонка и были на товсь.
Витька как тот глухарь на току. Ничего не слышит, не замечает.
Проскочил мимо. Только во дворе кинулся, что остался один, когда обе девчонки разошлись по домам. Ему одному и в квартиру зайти неудобно, и к автобусу выскочить боязно. Слишком уж погаными взглядами сопровождали его местные пацаны.
Нам-то с водителем чё! Открыли салон. Он убрал под сидение сумку с покупками, я спрятал подальше книгу подаренную Иваном, чтобы никто не увидел, во что она у меня превратилась. Под арку проходим: сидит сиротинушка. Зашхерился бабник в дальнем углу беседки и ждёт. Тихоня тихоней!
Дальше и вспоминать неохота. Проходим в квартиру, а поэты навстречу. Впереди Киричек. Глянул на нас, как будто обрадовался:
— Ага!!! А я ведь предупреждал! Куда их в таком виде?!
Больше всех сокрушался Кириллович:
— Саша-Саша! Как же ты меня, Саша, подвёл!
Первый раз, что ли?
Хорошо хоть, Беляков выручил. Настоящий земляк!
— Спокойно, — сказал, — мужики! Безвыходных положений не существует. Сейчас я позову тёть Маю, чтоб привела пацанят в божеский вид. А через полчасика ей позвоню. Если будут готовы, мы с Кузьмичом за ними заедем. Заедем, Кузьмич?
— Чё ж не заехать? — отозвался шофёр.
— Ну, идите пока к автобусу, я догоню. Это нам с вами нельзя опаздывать на такие мероприятия, а пацанов простят. Сами что ль в этом возрасте были другими?
Соседкой тёть Маей оказалась огромная тётка неопределённого веса и возраста с неожиданно тощим голосом.
— Тэк-с, — сказала она, подбивая итог, — звякнешь, Ванечка, минут через сорок.
Сначала повернулась ко мне: "Ну-ка скидай костюм!". Потом к Витьке Григорьеву: "А этого бандюка я целиком забираю с собой!"
Оставшись один-одинёшенек, я крепко затосковал. Мимо окна проехал автобус. Иван Беляков восседал на самом козырном месте, что придало моим размышлениям ещё больше трагизма.
Волк ты тряпочный! — ругал себя я, допивая из чьей-то кружки остывший чай. — Людей подвёл, и себя. Нашёл время воспитывать Казию! А то раньше за ним ничего такого не замечал! Сиди теперь, да гадай: как там, на семинаре сложится, и дойдут ли у мужиков до тебя руки. Вдруг да автобус сломается? А у этого Белякова наверно жена с детишками есть. В таком возрасте как без них? Хорошо если пацан, а ну, как девчонка? Вернётся домой, а на кухне сидит такое угробище! Рассказывай ей потом, какой ты поэт в трусах. А планы строил какие! Присмотреться к Евгению Титаренко — брату Раисы Максимовны Горбачёвой, прояснить для себя, что это за человек и, если получится, предупредить о грядущей судьбе, уготованной ему меченым Мишей.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
