Под вечным солнцем (главы 12 - ...)

Отчаяние придало ему сил. Он выронил кинжал, притворившись, что сдается, и когда захват ослаб, изо всех сил вцепился зубами в держащую его руку. Его противник вскрикнул и на миг разжал пальцы. Балих кинулся к окну — к счастью, распахнутому по жаре середины лета, очувствовал, что его хватают за рукав, рванулся изо всех сил так, что ветхая рубаха треснула, расходясь по шву, а юноша смог прыгнуть вниз, в кусты храмового сада. Он тут же вскочил и петляя, как заяц, кинулся между деревьями, увидел калитку, в которую кто-то входил — и вылетел в нее, сбив с ног прислужницу. Коня он, к счастью, оставил в одном из переулков, поэтому совсем скоро его стало не догнать.

— Итак, что мы имеем? — после безуспешной погони друзья собрались в комнате при покоях госпожи Этха-Мар. С ними была непривычно серьезная и тихая Ишме — ее шуточки насчет женского наряда и того, как он идет иным мужчинам, мигом закончились, стоило ей увидеть, какая беда угрожала ее госпоже.

— Он и впрямь хотел ее убить, — тихо проговорил Хаштар, бледный и подавленный. — Он лгал мне — и хотел ее убить.

— У нас есть кинжал, — невнятно проговорил Йаррим, одной рукой кладя на стол этот самый кинжал, а на второй, пострадавшей, зализывая укус. — Бронзовый. Из дешевых.

— И ломаная сталь в ножнах, — вздохнул Арру-Хар. — Которой явно тренировались, а значит, она могла пройти сколько угодно рук.

— И рваная рубашка, — тихо проговорила Ишме, положив на стол рваный лоскут. — На которой нет никаких знаков.

— И догадался же, г-г-гад, без верхней накидки явиться... — Йаррим едва удержался, чтобы не сплюнуть кровавой слюной. — Можно сразу было понять: что-то точно не так, когда он в рубахе летом пришел.

— Ну мы же договорились — проверить... — Хаштар прятал глаза, чувствуя себя виноватым во всем.

— Договаааривались, — прошипел Йаррим. — А теперь эта дрянь ушла, и где его искать по всей Эрха-Раим, когда никто толком не запомнил даже его лица...

— Мог бы позвать нас и держать его крепче, — огрызнулся Хаштар.

— Так, бросьте ссоры, — тихо и зло выдохнул Арру-Хар. — Дело не в том, кто виноват, а в том, что мы с этим будем делать. Я верно понимаю, что к эрха никто не собирается идти?

— Он меня удушит, и даже веревки ему не понадобится, — Хаштар совсем повесил голову.

— Но нам нужна помощь того, кто подскажет нам, хотя бы где искать, — поджал губы Йаррим.

Повисла тишина. Ишме старалась сидеть как можно тише, боясь помешать мужчинам думать. Вдруг лицо Хаштара посветлело. Потом он вжал голову в плечи. Потом тяжело вздохнул и закусил губу, приняв решение.

— Друзья. Господин мой отец, южный князь Абгу-Кхар, сейчас в столице. Если он нам не подскажет ничего — пойду к эрха. Все равно терять мне больше нечего.

Большой и обычно тихий столичный дом господина южного князя сейчас был полон звуков — быстрых шагов, тихого и лукавого смеха, разговоров, громких и вполголоса; полон запахов — пряного и сладкого запаха лошадей, терпкого запаха людских тел, дурманящих запахов благовоний, запахов сырой, готовящейся, готовой и пропавшей еды; полон слаженной и слитной суматохи. Приехал господин, приехал сам и младшую свою жену с собой привез. По каким таким делам приехал — до того его рабам дела нет. Видно, есть какие дела господские, коли он оставил свой надел под рукой сына, который не вошел еще в совершенные года, и приехал сюда. И ни воинов своих, ни гарема своего не взял — одну только младшую свою жену, обычаем и обликом странную. Говорили, что она из племени, что пришло под руку господина Абгу-Кхара и просило защитить. Но отчего господин не просто на ложе ее к себе взял, и даже не наложницей в свой дом ее принял — не знали и удивлялись столичные рабы. А те, что с господином с юга приехали, помалкивали все больше, друг друга держались да языки не особо распускали.

Правду говорят — меняет юг людей. Там, в жарких степях, вечно тлеет под травами война — где тихой погарью пройдет, где огненным цветком распустится — алыми цветами на телах людей, да черными цветами пожарищ... Редко в какой год не придут безумцы-варвары своими табунами, своими ордами под стены стройных крепостей Эрха-Раим. Редко в какой год пройдут дальше заставных стен. И оттого-то оружие на юге носят даже рабы. И оттого-то чужой приезжает свита господина князя в золотую столицу, чужой и остается здесь. И оттого-то говорят, что рабу, чтоб свободным стать, надо на юг попасть да год там выжить.

Ненавидят варвары империю. Ненавидят и боятся, да силенок их никогда не хватит, чтоб заставы да крепости Эрха-Раим опрокинуть. Только тогда и может ждать их удача, когда перегрызутся южные князья меж собой, земли будут делить или со столицей повздорят. Говорят, в давние времена было такое — когда правили южными землями два брата, и никак не могли решить, кто из них должен старшим считаться... и когда один приказал другому выставить войска, тот остался в своей крепости и не отозвался на его призыв. И не осталось тогда в южных краях ни одного брата, ни другого. Ни мужчины, ни женщины, ни старика, ни ребенка. Прокатилась обезумевшая черная орда по полям и пастбищам, по лесам и деревням империи, и почти до столицы дошла — но увязли быстрые кони в зимних дождях, а там собрал войска тогдашний повелитель — и втоптал наглецов в холодную зимнюю грязь. Во многих домах Эрха-Раим появились тогда смуглые мрачные рабы, вечно закованные в тяжелые цепи — но неутомимые и бесценные, коли заболеет драгоценный господский конь; во многих гаремах появились дикие, как лесные кошки, смуглые раскосые наложницы, чью гордость усмиряли только кнут и цепи, а чьи дети никогда не были признаны отцами — на рабий двор, на невольничий рынок отправлялись они, и никогда не знали ни отца, ни матери.

Тогда отдал владыка-повелитель южный край четырем родам, своим отличившимся в той войне воинам, и князьями назвал их, и крепко сказал ту землю держать. И от одного из этих воинов произошел род Абгу-Кхара, самого могучего из южных князей. Вставали новые крепости, вцеплялись каменными корнями, удерживали неспокойную степную землю. То мир, то война, то родство — всякое бывало между южными князьями и вождями варваров. И оттого старейшие роды Эрха-Раим считают, что не чистая воинская кровь течет в жилах князей юга — недаром темнее их кожа, чем кожа воинов империи, и недаром нередко раскосыми рождаются их дети. Но считать-то они считают, да склоняются низко перед ними — велики владения князей юга, сильны их сыновья, плодовиты их дочери и могучи их войска, и мало чести большей, чем породниться с ними. И самый могучий из них — Абгу-Кхар. Велик его гарем, сильны и дружны меж собой его сыновья, и хоть братья его полегли в войне со степью, сильнее его рода во всей Эрха-Раим не найти.

Мысли скакали в голове Йаррима, бестолковые и быстрые, как белки. Стоило бы сейчас прикинуть, как себя держать, что говорить, как выгораживать Хаштара, — но юноша не мог заставить себя думать обо всем этом. Его ум — обычно гибкое и послушное оружие — сейчас никак не хотело ему подчиниться. Рвалось прочь, выпадало из рук, норовило улететь прочь, сбивая с ног потерявшего равновесие хозяина.

Он идет в дом того самого человека, о котором так часто говорил — не говоря, только намекая, только указывая направление мысли — отец. Благо, он, Йаррим, никогда слаб умом не был. И вот — он идет в этот дом, идет как друг, как друг сына. Кто бы мог подумать, что все сложится так. "Старая обида, — крутились в голове юноши спутанные мысли — будто он уже сидел перед отцом, рассказывая ему обо всем, и уже оправдывался перед ним, — это все — просто старая обида. Не век же лелеять ее".

Йаррим так глубоко ушел в свои потаенные от всех мысли, что не заметил, как вместе с друзьями въехал во двор, как расторопные рабы взяли под уздцы их коней, как друзья спрыгнули на землю... Очнулся он только от громкого и веселого — нарочито-веселого, уж он-то слышал — окрика Хаштара:

— Хей, не заснул ли ты?

— И впрямь как заснул, — усмехнулся Арру-Хар. — Слезай, приехали!

Йаррим легко спрыгнул со своего гнедого и собирался ответить насмешникам какой-нибудь подвернувшейся на язык колкостью — но, обернувшись, впервые в жизни потерял дар речи. На ступенях дома, выступая из его дневного полумрака, стояла женщина, которую он бы принял за порождение своих мечтаний или пьяных грез, счел бы своим видением, своим бредом, игрой своего ума — но никакой бред, и тем паче никакой ум не смогли бы породить такую неслыханную и невиданную красоту. И к тому же окружающие ее несомненно видели — судя по тому, как низко склонились перед ней рабы, — и, судя по тому, как густо потемнели щеки Арру-Хара, по крайней мере он видел то же, что и Йаррим. А вот Хаштар, наконец соизволив обернуться и заметить причину столь долгого молчания друзей, отреагировал совершенно безмятежно.

— О, ахма-эрхэнди(1), я рад тебе! — просиял он, небрежно поклонившись и подставляя лоб для привычного поцелуя. — Отец дома?

(1)Примерно — "мать, любимая воином", младшая, но выделяемая из других жена — обращение к ней от не ее сына, который вместе с тем не является наследником. К родной матери, если она не старшая жена — обращение должно быть с корнем "ахма-/ахмэ-", к старшей жене должно быть обращение вроде "старшая мать". Обращение "эрхэнди" допустимо разве что от наследника либо от старшей жены по отношению к младшей, но выделяемой из других, жене, поскольку достаточно снисходительное, в отличие от полной формы.

И невозможное видение спустилось со ступеней, вздымая босыми ногами цвета антрацита белую дворовую пыль, и подошло к ним — и Йаррим чуть не задохнулся от волны странных, непривычных, неженских запахов — острое-пряное-горькое-нездешнее — похожее на степную пыль, на нагретые солнцем травы, на сладковатый запах притертой к конской коже сбруи... И тихий низкий смех прозвучал над склоненной головой юноши, словно раскат грома.

— О сын возлюбленного моего супруга, не представишь ли ты мне своих друзей? Или им вечно так стоять со склоненными головами? — голос у женщины был такой же низкий и сильный, как показалось — по ее быстрой и уверенной походке, по упругим икрам ног, мелькающим между полосами домашней одежды, по немаленьким и совсем не похожим на копыта лани, но узким и ладным ступням... Йаррим стоял и не смел поднять головы — но и не мог найти в себе сил не скашивать глаза на плоский живот, не носивший еще ребенка... и на нежные и тяжелые обнаженные груди, чьи розовые соски сияли, как бутоны новорожденных цветов во мраке ночи... как раз на уровне его склоненной головы.

Юноша сглотнул, надеясь, что это вышло не слишком заметно — и только тут заметил, что Хаштар только что представил его младшей жене своего отца.

"Ее зовут Нгирсу. Какое странное имя. Как оно подходит — и вместе с тем не подходит ей. Какая же она...какая...", — запоздало крутилось в его голове, в то время как он кланялся, гораздо ниже, гораздо глубже, чем следовало. Арру-Хар с удивлением посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Господин мой супруг ждет своего сына и его друзей, — белозубо улыбнулось это почти не женское, благороднейшей, чеканной резкости лицо — и на миг стало почти мягким, почти девичьим. — Я провожу вас к нему.

Пока они шли за своей быстроногой проводницей по темным и прохладным еще переходам дома, — а ее шаг был упругим и легким, словно у воина, привыкшего к тренировкам и долгим переходам — Йаррим не мог отделаться от бессмысленного, бессознательного, сияющего звона в ушах. Звона, который мешал ему думать, мешал воспринимать окружающее, мешал даже наступать верно и четко — словно это был тот звон, что появляется в ушах после нескольких бокалов доброго вина. Он не заметил, как они дошли, не заметил убранства дома, не заметил его переходов и комнат — перед ним стояла пелена, алая, как легкая накидка на бедрах хозяйки дома, белоснежная, как ее нижние юбки, золотая и сияющая, как украшения на ее груди.

"Боги милосердные, да что же это со мной?.. — взмолился мысленно юноша, почти упав за стол и пытаясь устроиться на подушках. — Как чары, как наваждение какое..."

В этот момент хозяин дома, кончив обнимать сына, подозвал к себе жену и негромко что-то сказал ей. Она удивилась — брови на ее лице взлетели, как две черные чайки — пожала плечами и вышла. Йаррим опечалился — неужто он отослал ее? Хотя так и должно быть, не дело женщинам при разговоре воинов присутствовать... но от этого почему-то стало так невыносимо горько. Ведь он может никогда больше не увидеть ее. Вот уедет князь в свои владения, и... Но это дало ему возможность хоть как-то перевести дух и осмотреться. Точнее, найти в себе силы посмотреть еще хоть на что-то, кроме этой ладной, будто выточенной из черного дерева, фигуры.

Князь ответил на его приветствие приветливо и серьезно, — точно так же, как на приветствие равного ему по статусу, но знатнейшего по роду Арру-Хара — и Йаррим почти совсем успокоился. Было похоже, что имя его отца не говорило ничего высокому князю Абгу-Кхару — по крайней мере, не говорило ничего особенного. Похоже, эта старая обида за передел земель была лишь обидой отца, не ставшей ничем большим.

Но когда юноши, смущенно переглядываясь и запинаясь, все-таки уступили — точнее, переложили — роль рассказчика на Йаррима как самого обычно языкатого, а господин южный князь приготовился слушать — как откинулась занавесь входа, и Йаррим едва не подавился водой, которой он хотел охладить горло перед началом рассказа: в комнату вновь вошла Нгирсу. Она накинула на себя белоснежную, легчайшей ткани, тунику, перехватив ее по талии двумя витками золотого пояса — но туника эта так четко обрисовывала скрытое, что, подумав пару секунд, Йаррим изобразил, что вода все же попала ему не в то горло. А после могучего шлепка Арру-Хара по его ребрам юноша закашлялся уже совсем по-настоящему и сумел только дать понять друзьям, мол, начинайте без меня, а я уж подхвачу.

Йаррим взял кубок разбавленного вина и заполз чуть глубже внутрь предоставленного им ложа — чтобы лицо его было не так приметно — притулился между подушек и попытался хотя бы слушать, о чем будут говорить другие. Все равно связной мысли в голове разом не осталось ни одной.

А Нгисру между тем, явно не замечая его — и даже не подозревая о том, какое смятение она вызвала в душе юного воина, — скользнула на ложе хозяина дома и устроилась там, свернувшись, как большая кошка, — и тяжелые груди просвечивали, сбившись, через тонкую ткань туники, а в высоких разрезах юбки видны были сильные ноги, которые молодая женщина то подбирала под себя, то вытягивала -будто ложе для отдыха было тесно ей.

Йаррим сидел и старался не смотреть на нее, и в голове его крутилась только одна мысль — что все же не зря предки не вели мужских разговоров при женщинах, ох, не дураки были предки... но, по совести говоря, и той мысли не было у него в голове — только сияющий и жаркий туман, в котором юноша заблудился и пропал вконец.

... Когда молодые воины покинули гостеприимный дом, Яростное Око уже умерило свой пыл. И Йаррим заметил только, что они выехали уже за ворота, и Арру-Хар, похоже, обращается в том числе нему.