Синица

— Это точно? — с нажимом в голосе поинтересовался Аврелий. — Ты не ошибся? Ничего не напутал?

"Всё так, как я сказал, ещё немного и мог начаться некроз мягких тканей".

Аврелий нахмурился, только Мамерк продолжал чему-то улыбаться, как будто эта проблема его не касается. Хотя, он скорее по привычки играл на публику, ведь произошло ЧП и, было необходимо что-то решать. Поэтому ланиста обратился к своему помощнику, ведущему занятие с амазонками:

— Зевс, кто привязал Пятую к столбу?

— Это был Донат, — развернувшись к нанимателю всем телом, ответил тот, к кому обратились именем божества, — я видел всё. Именно Седой завязывал руки этой амазонки.

-Немедленно позвать его ко мне!

Не прошло и пяти минут, как запыхавшийся от бега седой охранник стоял под галереей и с трудом сдерживая сбитое дыхание, поинтересовался:

— Ты вызывал меня, Аврелий?

— Да, звал. Ты, почему слишком туго завязав верёвки, отчего, за малым, не покалечил мою собственность? Как ты это объяснишь?

— Когда я привязывал её к столбу, она брыкалась как необъезженная кобылица. Только из-за этого, так и вышло. Признаю, это моя оплошность.

— Неужели? Ты что, настолько неопытен, что не знаешь, как надобно поступать в подобных случаях? Не верю. На первый раз, лишаю тебя четверти жалования, и на декаду, назначаю тебя на тяжёлые работы. А если эта рабыня лишится рук и её придётся добить, вычту у тебя её стоимость в тройном размере ...

— Заткнись, Донат, — резко вскинув руку, громким окриком, прервал разглагольствования своего друга Мамерк; затем, небрежно ей махнул, мол, иди отсюда, если получил внушение, знать пора отрабатывать полученное взыскание. — Выполняй приказ! В моём распоряжении и без того осталось слишком мало времени, чтоб тратить его на тебя!

Видя искажённое в гневе лицо вечного центуриона и его яростно выпученные глаза, Седой побледнел, и не стал оправдываться, принимая его главенство. Как и подобает бывалому служивому, боец мысленно проклял центуриона, посылая на его голову разнообразные кары и, играя желваками, ударил себя в грудь кулаком, после чего поспешно ретировался. Ибо, ещё по службе знал, в такие моменты, Мамерку Эмилию, лучше не перечить. Все легионеры ведали, в гневе, этот человек, скор на расправу, и сыплющиеся на спину удары виноградной лозой (своеобразный жезл центуриона), многим покажутся лёгким дуновением ветерка. И, даже несмотря на это, все легионеры любили и уважали своего командира, потому что, он зря никого не наказывал, не воровал солдатского жалования и не позволял это делать другим. И если это требовалось, не пасовал ни перед чьим авторитетом, чтоб защитить своего воина. И что самое главное, иногда, "смотрел сквозь пальцы" на мелкие шалости своих подчинённых. Так что, рядовые воины боготворили своего центуриона и одновременно его же боялись. Вот такой вот парадокс.

— Центурион, я понимаю, что ты владелец этой школы. — тихо, чтоб не слышали окружающие их люди, проговорил Аврелий. — Но не влезай в моё общение с подчинёнными. Если что-то желаешь сделать или что-то тебе не нравится, скажи мне. И я, всё сделаю как надо. Так поступать правильно.

— Некогда мне здесь политесы разводить! Я действительно сильно устал, и на самом деле ограничен во времени. Так что, идём, попаримся в терме. И распорядись, чтоб туда принесли фрукты и вино. Надеюсь, твои невольники помнят, в какой концентрации его необходимо разбавлять?

— Безусловно. И хлебопёк, и виночерпий, у меня не менялись. Я уверен, что как только было получено указание о подготовке термы, прислуга принесла туда всё что необходимо.

Вот так, как ни в чём не бывало тихо беседуя, оба римлянина подошли к лестнице, ведущей в атриум. Точнее, первым шёл Мамерк Эмилий Хромой Второй, слегка улыбаясь от предвкушения хорошего отдыха, а за ним, Аврелий, о чём-то рассказывая. Однако центурион его не слушал. Уже перед входом в баню, он позволил слугам снять с себя плащ, панцирь, поножи. А вот тогу с алым кантом, и кожаные сапоги со штанами, он снял самостоятельно, без посторонней помощи. И завернув на своём торсе белое полотнище, обувшись в простенькие сандалии, направился в парную.

Буквально следом, за ним вошёл Аврелий, и без лишних слов усевшись на тёплую скамью, застыл как изваяние. Так прошло некоторое время, оба мужчины безмолвствовали и только Мамерк временами тяжко вздыхал, да уподобляясь старикам, покряхтывал. Тяжело вздохнув очередной раз, центурион искоса посмотрел на друга и полушёпотом поинтересовался:

— Ответь мне ланиста, ты мне друг, или просто прилежный помощник?

— Ты это к чему спрашиваешь? Ведь мы с тобою плотно связаны нашими делами. — насторожившись, поинтересовался Реций.

— Нет. — недовольно поморщившись, ответил центурион. — Ты вначале ответь на мой вопрос, после чего я, быть может, поясню тебе, что именно меня интересует и, почему я задаю подобные вопросы.

— Конечно же, я тебе друг. Столько раз мы сражались плечо к плечу. Ведь это чего-то стоит? — даже не смотря на ланисту, можно было понять насколько тот обижен недоверием друга, по голосу. — Да и как я уже говорил, у нас есть наши общие деловые интересы. Разве это не повод для крепкой дружбы?

— Знаешь брат. В нашей жизни не всё так просто. Я столько раз видел, как вроде верные друзья, после гибели одного из них, до нитки обирали семью умершего товарища. Поэтому ответь. Если меня не станет, ты не забудешь о том, что я тебя сейчас попрошу?

-Клянусь Марсом, что в любом случае я буду верен данному тебе слову. И клянусь, что буду соблюдать как уже заключённые ранее уговоры, так и новые, коли таковые будут.

-Да не горячись так, верю я тебе. Иначе... Мой с тобою разговор не мог состояться.

Центурион говорил одно, а в его надменном взгляде, сквозило недоверие и насторожённость, и только лицо по-прежнему, было подобно каменной маске. Поэтому, Аврелий молчал, ожидая продолжения, которое не последовало. В воздухе повисла гнетущая пауза, и чем дольше она продолжалась, тем противнее "сосало под ложечкой" у ланисты. Он уважал, и одновременно боялся сидящего рядом с ним человека, точнее, не знал, что от него ожидать. А Мамерк, в этот момент, не просто выдерживал паузу, морально давя своего собеседника, он решал, стоит ли ему раскрываться перед тем, кого он столько лет считал другом, или нет. Но. Решившись, Второй, еле слышно, шёпотом, заговорил:

— Ты и без меня знаешь, что происходит в нашей империи — она давно уже не та, что была раньше. Где те времена, когда она расширялась, завоёвывая новые территории и богатства тамошних варваров? — и сам же ответил на свой вопрос. — Эпоха процветания безвозвратно ушла, растворилась в глупости и лености нынешних римлян. И единственное что мы можем сделать, это пытаться выжить, и постараться замедлить её развал под натиском набирающих силу варваров. Да-да, ты и сам это прекрасно видишь, армия, без участия в боевых походах чахнет и постепенно хиреет, хотя гонору стало намного больше. Впрочем, есть одна сила — преторианцы, так и они, от безделья, вместо охраны императора, плетут свои интриги, чтоб посадить на его место своего ставленник, или того хуже, щедро за это заплатившего. Сенат, вместо того чтоб управлять делами империи, постоянно занят междоусобными склоками и воровством. Нет, есть ещё те, кто думает в первую очередь о Риме, а только после этого о своём благе, но их мало, да и они действуют или разрознено, или просто недостаточно умны ...

— Ты что, Второй. — возмущённо, но при этом, так же тихо, перервал монолог друга Реций, — Тебе никак жить надоело? Зачем ты полез в политику? У нас нет ни денег, ни армии, значит, мы не являемся существенной силой способной хоть что-то изменить.

-Всё я понимаю, — сморщив тоскливую миму, махнул рукой центурион. Да, я не легат первого легиона, или как минимум, трибун ангустиклавий, того же, усиленного легиона. " Спасибо" за это "любимому" родичу, заткнувшего меня в эту проклятую дыру. Я говорю о других делах. В последнее время, некоторые умники вроде как действуют в нужном направлении, они постоянно стравливают варваров меж собою. А толку с этого ноль, если не хуже, ведь они, бездумно ввергают в непонятные склоки не только дикие племена, но и наших федератов.

— Знаю, так делают давно. Как говорится: "Разделяй и властвуй" — это очень мудрое правило.

— Мудрое говоришь?! — Мамерк, неожиданно перешёл на яростный крик, от которого у его собеседника заложило уши. — Но есть некоторые тупые, ни на что не способные "ослы", которые, своей топорной деятельностью умудряются загубить даже то, что отработано не одним поколением наших политиков!

— Тихо — тихо. — подняв обе руки в примирительном жесте, и показательно неспешно, успокаивающим тоном заговорил Аврелий. — Не надо так сильно орать, иначе, твой мощный голос, развалит мне терму. Говори спокойно, тогда только я тебя услышу, а в Риме, нет.

— Всё-всё. Я спокоен. Просто накипело, да и обрыдло(надоело, опостылело) всё это. Извини. — центурион, уже "взял себя в руки" и говорил спокойно. — Просто, в последние годы, некоторые люди, расслабились, разленились, даже не знаю, как это точнее обозначить. Но. Они стали работать грубо, и даже безмозглый раб поймёт, кто именно стравливает соседние с нами племена. Как и то, зачем это делается. Вот варвары, всё чаще, благодаря стараниям некоторых глупцов, объединяются и совершают на нас набеги. Но не это страшно. Хуже всего что некоторые "умники" воруют деньги, предназначенные нашим легионам. Они не понимают, что пусть мы и леминаты, но, в первую очередь именно мы защищаем Рим от внешних врагов. А боец, на содержании которого сэкономили, не способен воевать на должном уровне, все его думы посвящены не службе, а ..., впрочем, всё это ты знаешь и без меня.

— И зачем ты мне об этом рассказываешь?

— Хочу тебя попросить об одной услуге.

— Какой?

— Ты же знаешь, что у меня нет семьи, пока я служу, я не имею права ей обзаводиться. Но, у меня есть постоянная пассия, — из местных куртизанок.

— Тоже мне, секрет. Кто не знает твою Кили? Когда я ещё служил под твоим началом, у вас уже было трое мальчишек.

— Сейчас только двое мальчиков и две девчонки. — впервые по-настоящему, радушно улыбнувшись, ответил Мамерк. — Причём, из тех, кого ты знаешь, выжил только один, а именно мой старший сын.

— Вот как. И как поживает этот маленький Мамерк Эмилий?

— О-о. Ты его не узнаешь, и он по праву заслужил свой когномен — Геркулес. Мальчик вырос и стал весьма ладным мужем. При этом он настоящий воин. Кстати, я призвал его в свою центурию и потребовал от эвокатов, чтоб по службе, не давали ему никаких послаблений.

— Я горд за твоего сына. Но не пойму. Что ты хочешь от меня?

— Как я, так и Геркулес ..., в общем, мы можем погибнуть, вот, и это несчастье, может свалится на наши головы в любой день. И тогда ... в общем, и Кили, а главное моих дочерей, ждёт судьба стать волчицами(Волчица, в древнем Риме, так называли проституток — лат. Luha,), а младший сын, вообще не выживет. А я, этого ужаса, не желаю. Поэтому, на днях, не подоплёку от нашей школы поселится окончивший службу боец. И его женой будет моя бывшая содержанка.

— Но как же так? Как ты её ему уступил? Помнится, ты был готов убить любого, кто только на неё посмотрит.

-Мне всё равно, с кем будет жить эта женщина, ведь она никогда не была мне женой, а гулять с другими боялась. Потому что знала, я, ей, этого не прощу. Да что мы всё о ней? Не стоят женщины такого внимания. Главное для меня, чтоб мои дети были гражданами Рима. Так что, ты присматривай за тем, чтоб Галлий Кривоносый моих отпрысков не третировал и заботился о них не хуже, чем о своих чадах — коих у него никогда не будет. Тебя попрошу его проконтролировать, на тот случай если я погибну в какой-либо приграничной стычке. Да друг. Вот таким я стал, сентиментальным. С чего бы это? Сколько сейчас по империи бегает моих бастардов? Я сам того не знаю. Мне это даже не интересно. А вот с этими детьми, всё по-другому. Видимо потому, что родились и росли под моим постоянным присмотром...

Глава 3

Солнце палило нещадно, едкий пот тёк по спине, лбу, и щипал глаза, затекая в глазницы, а по ощущениям, до долгожданного перерыва на обед было ещё слишком много времени. Впрочем, задумываться об этом было некогда, шла тренировка и перед Синицей стояла Восьмая, выглядевшая не менее уставшей. И, несмотря на это, партнёрша по сегодняшнему занятию, прикусив от перенапряжения нижнюю губу, заканчивала выполнение своего силового комплекса. Вот, русоволосая воительница, покраснев и выгибаясь в пояснице, последний раз подняла увесистое полено, работая на бицепс, и передала его Синичке. А та, взяв его, приготовилась и, в свою очередь услышав соответствующую команду, приступила к выполнению упражнения. Вот только уставшие, ноющие от нагрузки мышцы, начали сдавать уже на третьем повторе, поэтому девушка, сжав зубы, и шипя на выдохе подобно змее, продолжала упрямо сгибать и опускать руки, делая это под счёт ланисты. И тут, прозвучала долгожданная команда: "Окончить упражнение, самостоятельно растянуть натруженные мышцы и можете отдыхать!" — Пусть невольница ещё не владела речью имперцев, но знала, что эти слова означают только одно, тренировка окончена и наступил полуденный отдых. Так как Синица была последней, кто выполнял упражнение с поленом, то ей и предстояло нести это опостылевшее брёвнышко под навес. Впрочем, в жизни всегда бывают исключения, и это правило распространялось не на всех, Спартация, самым бесцеремонным образом, бросила свой тренировочный инвентарь напарнице. После чего, ни слова не говоря, развернулась и вальяжно направилась в тень. А та, зная наперёд, что всё будет именно так, а не иначе, поймала его, одарила первую амазонку взглядом полным ненависти и обречённо поплелась в противоположном направлении.

Синица, в очередной раз, увидев высокомерное поведение первой воительницы, еле удержалась от того, чтоб презрительно сплюнуть в её направлении на песок, так как, если кто-либо это заметит, наказание за подобное действие будет неизбежным. Поэтому, сделав вид, что всё идёт как положено, отнесла импровизированный спортинвентарь на место, поспешила в тень, где улеглась, прямо на песок, рядом с другими подругами по неволе. Так и лежала, не обращая внимание на старого Гераклуса, который, прохаживаясь меж амазонок, визуально контролировал состояние их здоровья. Вот только, как обычно, продолжалось это не долго, и удовлетворённый беглым осмотром грек, ушёл во двор, где до сих пор тренировались мужчины-гладиаторы. После этого, вымотанная непривычными нагрузками Синичка умудрилась задремать, и пробудилась от лёгкого толчка в бок.

— Пятая, — тихо, но при этом, немного раздражённо, проговорила Восьмая, — нас зовёт Спартация.

Синица ещё не выучила язык своих врагов, то есть тех, кто держал её в неволе, поэтому нуждалась в переводе и постоянном обучении. В чём ей и помогала Восьмая. И как Синица не старалась, девушка никак не желала говорить своё имя, которым к ней обращались все её соплеменники; как и племя, в котором она жила до своего похищения.