Иван Оченков Стрелок-2

— Боюсь, что нет. Я пытался агитировать его, но он сразу отказался меня слушать и пообещал оторвать голову, если я буду приставать к нему с ерундой.

— И почему же он передумал?

— Не знаю. У меня сложилось впечатление, что он просто враждует со всей остальной деревней и был бы рад досадить им.

— Каково!

— Да-да, именно так. Кстати, он первый кулачный боец в тех краях и когда он заступился за меня, добрая половина мужиков тут же разошлась, не желая принимать участие в потасовке.

— А вторая?

— Что, вторая?

— Вторая половина. Ну, тех, у кого желание подраться не пропало?

— О, им пришлось не сладко!

— Даже так?

— Именно так. Это просто какой-то ужас творился, как даст одному в лоб — тот и лежит, будто покойник. Потом другому, потом третьему, а когда один из мужиков попробовал схватиться за оглоблю, он пообещал ему её засунуть прямо в...

— Спасибо я понял, куда именно! И чем же всё кончилось?

— Я сбежал!

— Что значит, сбежал?

— То и значит. Я очень испугался. К тому же моя миссия явно кончилась крахом, и в моем дальнейшем присутствии не было ни малейшей необходимости.

— И вы бросили своего заступника одного?

— А что мне оставалось делать? Вы бы видели этих людей... да они же дикие, разве что сырым мясом не питаются! К тому же этот солдат и без меня прекрасно справлялся, пока не подоспел этот ужасный отец Питирим.

— И как же звали этого солдата?

— Не помню, кажется, Дмитрием.

— Любопытно... опять солдат из-под Рыбинска...

— Простите, а можно я ещё покушаю?

— Да-да, конечно. Вы пока ешьте, а потом пойдете по этому адресу. Я предупрежу, вам там помогут.

— Большее спасибо. Вы не представляете, как я вам благодарен!

— Не стоит. И не торопитесь так, у вас еще уйма времени. Это мне пора.

— Вы уже уходите?

— Да. Дела, знаете ли.

— Простите, а вы не знаете, кто такой Троцкий?

— Э... кто?

— Троцкий.

— Нет, а что?

— Просто этот солдат, Дмитрий, когда я пытался его агитировать, сказал мне, будто я ... как бы это... лгу, как Троцкий. Я думал, может, вы знаете?

— Никогда не слышал!

На заводе появление Будищева в парадной форме не осталось незамеченным. Только что начался обеденный перерыв, затих шум станков, стук инструмента, и мастеровые группами и поодиночке покидали рабочие места. Те, кто жили неподалеку, спешили домой, чтобы пообедать. Другим узелки с немудрящей снедью принесли дети. Третьи доставали харч из котомок и устраивались, где придется.

Степаныч с самого утра чувствовавший себя не в своей тарелке, едва прозвучал гудок, поспешно оставил свой пост и почти рысью направился на выход.

— Что это с ним? — недоуменно спросил один из подручных — молодой парень с чудным именем Афиноген.

— Да какой-то постоялец у него объявился, — угрюмо пояснил рябой слесарь Прошка. — Вот и торопится, старый хрыч!

— А зачем?

— Затем, что дочка без присмотра осталась.

— Зря ты так, — насупился сообразивший, наконец, в чём дело парень. — Стеша — девушка хорошая!

— Все бабы — шкуры! — зло мотнул головой слесарь и сплюнул.

Несмотря на несогласие, никто не стал ему возражать. Во-первых, у Прохора был взрывной характер и тяжелая рука. А во-вторых, все знали про его горе. Несколько лет назад от него ушла жена и с тех пор характер некогда спокойного и обстоятельного мужика совершенно переменился. Он стал крепко выпивать, буянить, драться с соседями и грубить мастерам на фабрике. Последнее приводило к тому, что его постоянно штрафовали, и получать за работу оставались самые пустяки, что тоже не улучшало характер несчастного слесаря. Всё шло к тому, что Прохора выгонят, но пока что, спасало мастерство, которое, как известно, не пропьешь.

Филиппов, не слушая пересудов за спиной, молча шагал вместе с другими рабочими к фабричным воротам, как вдруг людской поток притормозил.

— Кто это? — раздался совсем рядом удивленный возглас.

Подняв глаза, Аким Степанович увидел стоящего у ворот рослого унтера, увешанного крестами, в котором не без удивления признал своего постояльца.

— Ишь ты! — только и смог выговорить машинист.

Всё утро он корил себя последними словами за то, что пустил незнакомого человека в дом. Правда, вышло это само собой. Не оставлять же его было на улице, тем более, что сам взялся проводить? А потом Дмитрий достал водку и Степаныч понемногу утратил контроль за ситуацией. Надо сказать, что выпить он любил, но обычно жался. Всё-таки дочка уже почти на выданье, надо приданное копить. Он и за угол заломил целых пять рублей в надежде, что непонятный ему человек пойдет на попятный. А тот, сукин сын, возьми и согласись! С другой стороны — деньги-то не лишние. К тому же, если этот самый Будищев и впрямь служил писарем, да еще и георгиевский кавалер...

Как всякий родитель, Филиппов желал своей дочери счастья, хотя и понимал его сугубо по-своему. Иными словами, он хотел удачно выдать её замуж за порядочного, а главное — небедного человека. Хорошо бы за сына мастера, но тот учится в гимназии и его отец, пожалуй, на дочке машиниста жениться ему не разрешит. Можно за Архипа — приказчика в лавке, но тот, чего доброго, будет чваниться перед тестем и через губу разговаривать...

— Здорово. Дядя, — с усмешкой поприветствовал хозяина квартиры унтер.

— И тебе не хворать, — отвечал Степаныч. — Я гляжу, одежу-то прикупил?

— Нравится?

— Подходяще. Ты говорил, что тебе завтрева на работу?

— Да вот, вызвали. Только успел покупки Стеше отдать, да пообедать. Ты, кстати, поторапливайся, а то остынет.

— Вот спасибо! Ты всегда такой заботливый?

— Нет, только к родне. Дядюшка.

Неизвестно сколько бы они ещё препирались, но тут от заводской конторы отъехал хозяйский экипаж и идущим через ворота рабочим, пришлось посторониться, чтобы его попустить. Но пролётка неожиданно остановилась перед проходной и сидящий на пассажирском месте Барановский крикнул:

— Будищев, давайте сюда!

Дмитрий подмигнул на прощание Филиппову и запрыгнул в коляску. Причем, сел не на облучок к кучеру, а плюхнулся рядом с Владимиром Степановичем, как будто и сам был барином. Возничий легонько тронул вожжи, и застоявшийся рысак, весело цокая копытами, стремительно рванул вперед.

— Кто это? — подозрительно глядя на машиниста, спросил сосед Ерофей.

— Племяш из деревни приехал. Двоюродный.

— А чего это он с господами?

— Ну, так, большого ума человек! — снисходительно пояснил непонятливому Степаныч и, засунув руки в карманы, с независимым видом пошагал домой.

Тем временем Барановский, критически осмотрев наряд своего подопечного, спросил:

— А разве сейчас по форме шинель не полагается?

— Полагается, — пожал плечами Будищев.

— И где же она?

— Самому интересно. Доведется вернуться в деревню — спрошу с пристрастием.

— Ладно, это пустяки. Не замерзнете же?

— Нет. С утра, как дурак, в полушубке поперся, думал, сопрею!

— Да уж. Днем солнышко уже хорошо пригревает. Кстати, отчего вы не спросили, куда мы едем?

— Сами расскажете. В крайнем случае, как приедем — увидим.

— Все-таки, вы весьма занятный человек.

— Есть немного.

— Ну, ладно. Расскажу, отчего бы не рассказать. В общем, дело с вашей комиссией можно полагать решенным. Вчера мой кузен за партией виста имел разговор с одним чиновником из Главного Медицинского управления. В ближайшее время вы пройдете между Сциллой и Харибдой наших эскулапов, и вас комиссуют. С полицией, я полагаю, тоже проблем не возникнет, и вид вы получите. Главное, чтобы вы и здесь не устраивали побоищ, как дома.

— Да не устраивал я никаких побоищ! — усмехнулся Дмитрий. — По-хорошему мне Фогель ещё благодарен должен быть.

— Полицмейстер?!

— Ну да. Селяне наши во главе с отцом Питиримом собирались местного учителя немножечко линчевать, а я не дал случиться беззаконию.

— Очень интересно! А ведь раньше вы всячески уклонялись от рассказа о происшедшем. Кстати, мне в полиции поведали совсем другую историю.

— Понятное дело! Спасенный слинял. Свидетелей не было, а те, что были, против попа не пойдут, не говоря уж о том, что по деревенским понятиям — они в своем праве.

— А правда ли, что оный учитель занимался противоправительственной пропагандой?

— Было дело, занимался. Среди баб деревенских. Да добро бы ещё только среди баб, а то ведь и девок незамужних агитировать пытался.

— Так его за это убить пытались?

— В основном, за это.

— А вы вступились?

— Да у меня как-то накопилось к мужикам нашим. Ну и к батюшке заодно. Я, вообще-то, как раз в город собирался. Ну и пошел к старосте, уведомить, значит. А тут такой гай-гуй-сабантуй! Волокут этого самого Аполинарьевича и кричат, что он, подлец эдакий, Машку — племянницу старосты нашего испортил.

— И вам стало его жаль?

— Немного. Тем более что с Машкой он точно не виноват.

— А вы откуда знаете?

— Владимир Степанович, не задавайте неудобных вопросов — не получите уклончивых ответов! Ну, в общем, учителя я у них отбил, паре-тройке особенно усердных в бубен настучал, а вот за отцом Питиримом не уследил. Не привык я, что попы эдак свою паству благословляют. Ну, а дальше вы знаете.

— Но ваш полицмейстер, как вы сказали, Фогель? Так вот, он мне ничего о конфликте со священником не рассказывал.

— Так отцу Питириму этот скандал тоже никуда не упёрся. К тому же Фогель в курсе его махинаций и, при надобности, запросто может организовать ему неприятностей на ровном месте. И поедет наш батюшка каких-нибудь чукчей духовно окормлять.

— А что за махинации, если не секрет?

— Да так... лучше расскажите, что у вас за планы на меня? Я вашу фабрику видел, никакой гальванической или электрической мастерской у вас нет.

— Пока нет. Но это очень перспективное дело, а вы, кажется, недурно разбираетесь в нём?

— Немного.

— Бросьте. Ваша скромность — делает вам честь, но сейчас она неуместна. Сейчас ради эксперимента, делают электрическое освещение на мосту императора Александра II.[12] Вот-вот должны окончить работы. И если дело пойдет, очень многие богатые и знатные люди захотят себе такую новинку.

— Вполне возможно.

— Вот-вот. Другое направление, то, что вы называете — автоматическим оружием. Сейчас, конечно, энтузиазм в военном ведомстве поутих, но кто знает, как оно повернется завтра?

— А что с беспроволочным телеграфом?

— А им вы займетесь сразу же после доставки необходимого оборудования, что случится довольно скоро. Я навел все необходимые справки и, как только будет готов действующий образец, займусь оформлением патентов. Причем не только у нас, но и заграницей.

— Это всё, конечно, интересно, но куда мы сейчас направляемся?

— Всё-таки не выдержали? — засмеялся Барановский. — Сейчас в штаб, отметить ваше прибытие. Затем я вас отпущу, а сам отправлюсь на полигон. Комиссия из ГАУ меня заждалась.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, а почему вы спрашиваете?

Будищев на минуту сбросил с себя маску безразличия и, пытливо взглянув в глаза инженера, осторожно подбирая слова, ответил:

— Да как вам сказать, Владимир Степанович. Просто каждый раз, когда вы вспоминаете про эти испытания, у вас такой вид, будто на расстрел собираетесь.

Лицо изобретателя дернулось, как от нервного тика, и сквозь маску деланного веселья проступило отчаяние. Некоторое время он молчал, собираясь с мыслями, затем прочистил горло и с неподдельной горечью сказал:

— А от вас ничего не скроешь.

— Что, угадал?

— Можно сказать и так.

— И в чём проблема?

Барановский тяжело вздохнул. Он не любил посвящать других в свои неприятности, но тяжесть, навалившаяся на него в последнее время, была слишком велика, и ему до смерти захотелось с кем-нибудь поделиться ею.

— Понимаете, Дмитрий, — начал говорить он, от волнения перескакивая с одного на другое. — Я в эту пушку душу вложил! А они — неустойку! Я им говорил — снаряды транспортировать надобно аккуратно, а они их валом! Капсюля старого образца — непредохранительного типа! А они — контракт выполнен с опозданием! Неустойка!

— И что большая неустойка? — вычленил главное из взволнованной речи инженера Будищев.

— Более шестидесяти тысяч рублей!

— Не кисло! — хмыкнул унтер. — И у вас таких денег нет?

— Нет. Правда, не всё так плохо. Как изобретателю мне причитается награда в тридцать две тысячи рублей. Даже если начёт не снимут, то долг перед казной будет вполовину меньше. Впрочем, половины у меня тоже нет.

— И что делать?

— Всё зависит от комиссии. Если удастся благополучно отстрелять пробную партию, то начёт с меня снимут. А если я всё-таки получу вознаграждение, то...

— Владимир Степанович, — перебил его Дмитрий. — А возьмите меня с собой?

— Зачем?

— Занадом. Просто возьмите и всё. Пригожусь.

— А давайте! Всё равно дел по вашей специальности на фабрике, действительно, пока нет. А Пётр Викторович очень не любит когда люди, которым он платит жалованье, сидят без дела. Поэтому, пока что вы будете при мне. Человек вы бывалый, посему, полагаю, ваш совет лишним не будет.

Громкое название полигона носил большой пустырь за городом, изрытый воронками от разрывов. Все более пригревавшее солнышко превратило замерзшую землю в непролазную грязь, в которую никому не хотелось лезть. На самом краю сиротливо стояло одинокое орудие, вокруг которого потерянно толпились хмурые солдаты в серых шинелях. Командовал расчетом молодой прапорщик — совсем ещё мальчишка, как видно, совсем недавно выпущенный из юнкерского училища. Ждали приезда инженера Барановского, изобретшего это самое скорострельное орудие. Оный изобретатель должен был оценить годность патронных выстрелов и дать свою экспертную оценку о возможности их дальнейшего использования.

Дело заключалось в том, что новомодные (и очень дорогие) гильзы были помяты из-за небрежного хранения во время боевых действий. По-хорошему, их следовало бы списать, как пришедшие в негодность. Но с этим были категорически не согласны чиновники из интендантского ведомства.

Когда появился экипаж, доставивший на полигон инженера, прапорщик облегчённо вздохнул и, приказав артиллеристам готовиться к испытаниям, направился навстречу новоприбывшим. Молодой человек был не чужд прогрессу и либерализму, а потому считал неприличным подчеркивать своё превосходство перед статскими.

— Добрый день, — поприветствовал его вылезший из коляски Барановский.

— Здравия желаю! — звонко отозвался молодой человек. — А мы вас заждались...

Но тут случилось нечто такое, отчего офицер едва не лишился дара речи. Вслед за изобретателем из экипажа появился нижний чин, очевидно, прибывший вместе с ним. Прапорщик сначала подумал, что это юнкер или вольноопределяющийся, однако погоны неопровержимо свидетельствовали, что перед ним пехотный унтер-офицер. Причем, настолько наглый, что даже не подумал выйти первым и помочь инженеру выбраться.

— Здравия желаю, Вашему Благородию, — поприветствовал он прапорщика, но именно, что поприветствовал.