Пепел над городом

— Вы слышали ее, — наконец сказала она. — Что бы вы там от меня не хотели, сначала — этот город, потом все остальное. Это — условие.

Шэдди не пошевелились, но пальчики, сжавшие мой бицепс, напряглись так, что обязательно останутся синяки.

— Мы согласны, — выдавила она.

В тот же момент холод, прогрызший мою руку уже до самых гостей, исчез, сменившись ровным уютным теплом.

— Тогда прочь с дороги.

Шэдди оглянулась, заглянула мне в глаза долгим-долгим взглядом, одновременно и тревожным, и ободряющим. "Все будет хорошо" — с нервной, насквозь фальшивой улыбкой шепнула она, и почему-то я сразу успокоился. Улыбнувшись ей в ответ, я посмотрел на Вивьен, уже подошедшую вплотную.

— Если ты позволишь своим грехам коснуться меня, я позабочусь о том, чтобы ты пожалел об этом.

И прежде, чем я успел что-то ответить, положила руку мне на грудь и шагнула вперед — ладошка провалилась внутрь моего тела, не встречая никакого сопротивления, как сквозь воздух. Еще один шаг — и она скрылась внутри целиком.

И в тот же миг мы поняли, почему Вивьен была так категорически против нашего союза.

Озерная Леди, одна из самых прославленных и сильных светлых ками на свете... на самом деле не была доброй. Не как Шэдди, во всяком случае, не естественной, чистой добротой без примесей и условий. Вместо нее, смытой временем и потерями, был лишь кусок льда, столь же твердый как алмаз... и настолько же равнодушный. От становления темной ками ее удерживало лишь Воплощение, не позволявшее собственной тьме заполнить ее пустоту, груды цепей правил, кандалов долга, проверенные дороги принципов.

Мы сжали пальцы на рукояти нас — плотный синеватый лед не крошился и не сопротивлялся: покорно гнулся, без любого сопротивления. Мы-меч дрогнули, освобождаясь от столетнего каменного плена, поднимаясь над головой нас-смертного, в поднятой руке. Лед, сковавший нашу руку, заструился дальше, перекинулся на плечо и грудь, непробиваемой броней защищая слабое смертное тело, все такой же гибкий и теплый.

По правую руку стояла на колене та, ради которой мы согласились — малышка Алиса, которую помнили еще совсем грудничком, когда на третий день от рождения ее принес Ричард Второй, ее отец, чтобы познакомить дочь с великой ками. Ее мать, Алиенора Аквитанская, приводила малышку в этот храм почти каждый день, считая, что близость к ками защитит ее от любых детских болезней. Отчасти это было правдой — девочка была поразительно чувствительна к силам духов, позволяя нам коснуться ее, прогоняя мелкие хвори и судьба хранила малышку от больших. Энергичная и смешливая, она росла у нас на глазах — надежда на скорый конец одиночества.

Яркие голубые глаза сияли восторгом, пожирая взглядом обретший свободу ледяной клинок и его носителя, быстро одевавшегося в ледяную броню. Мы поневоле вспомнили другое выражение — потухшие, блестящие от слез глаза, когда ее родители не вернулись домой, отчаянные мольбы вернуть их обратно, собственное бессилие и невозможность даже обнять ту, кто уже давно захватила только для себя наше сердце.

Мы улыбнулись ей, и впервые за семнадцать лет она улыбнулась в ответ. Впервые за долгие, долгие годы ожидания мы смогли сказать ей:

— Теперь все будет хорошо, Алиса.

По левую руку ждала та, что спасла нас от смерти... и от участи хуже. Невысокая девушка в темном мужском костюме настороженно сверкала исподлобья золотыми глазами, пытаясь определить величину изменений и сколько осталось в этом существе от ее друга. Первое лицо, которое мы увидели, очнувшись в городе богов, первое, что видели, просыпаясь на мокрых от пота простынях, выздоравливая от лихорадки. Та, кто защищала нас перед другими ками, та, кто выпросила разрешение остаться. Девушка, ради которой мы вернулись туда, куда поклялись никогда не возвращаться, та, ради кого легко рисковали жизнью и душой, та, для кого без колебаний прыгнули бы с обрыва, возникни нужда.

Ей мы тоже улыбнулись:

— Первый пункт плана выполнен, Шэдди. Осталось всего два.

Ками облегченно улыбнулась в ответ, и мы поспешно отвели взгляд, надеясь, что сами не заметим, как сжало от нежности сердце, даже понимая, что никаких секретов у нас больше нет.

А над нами растекалось Зло. Совсем рядом — десяток-другой метров над головой, грязным чернильным пятном заливало собор, сверхплотной черной звездой поглощало метр за метром, тянулось фиолетовыми щупальцами к человекоподобным темным фигурам поменьше, защищая менее сильных от нашего света.

Мы улыбнулись и им — зубастой акульей улыбкой, острыми ледяными наростами на клыках, растягивая до предела укрытую морозной броней кожу на скулах.

Так много времени прошло с тех пор, когда мы в последний раз проливали черную кровь. Пришла пора утолить столетнюю жажду.

Толстая усиленная полосками металла дверь разлетелась на щепки, в смазанную полосу расплылись факелы на стенах лестницы, мелькнуло и пропало ошеломленное бледное лицо викария Питера, ведущего стайку послушников в наши покои, светлые и широкие коридоры внутренних помещений собора.

Шум боя и крики вели нас в центральный неф так же безошибочно, как духовное зрение. Выбив очередные двери, мы оказались на подиуме алтаря. Забытое и обыденное ощущение — яркий солнечный свет, ударивший в глаза сквозь стеклышки цветного витража: мы не видели солнца сто лет; мы щурились рассвету десять часов назад.

Каждое дышащее существо в соборе замерло. Двое выживших гвардейцев, что, скользя по крови своих братьев и прихожан, отступали к алтарю вдоль рядов длинных скамеек, отбрасывая одержимых в сторону щитами. Сдавшиеся темным ками люди, бледные, как мертвецы, уставились на нас черными бездонными глазами, плачущими темной смолой. Старший, исковерканный сильнее всех, замер за спинами своих марионеток; сотни крохотных дымящихся змей на его голове замерли вместе с ним. В огромных, на пол покрытого каменными чешуйками лица, блестящих антрацитом глазах мы увидели свое отражение — сияющий бледно голубой броней рыцарь, ослепительно белый ледяной клинок в вытянутой руке, острием нацелившийся точно в горло монстра.

А потом все взорвалось. Тонко завизжали черные змеи, отдавая приказ, непонятный людям, но очевидный для ками: "Убить! Человек все еще смертен!", тварь поднялась на длинных сросшихся ногах чудовищного вздутого плотью хвоста, нависнув над боем, с противоестественной скоростью ринулась вперед, вслед за меньшими ками, легко смявшими растерявшихся гвардейцев. Бедняги даже не успели обрадоваться подмоге...

Зря они это сделали. Смерть последних людей в соборе, какой бы страшной она ни была, развязала нам руки. И вот уже хрустят под когтистыми лапами, разорвавшими обувь бывших горожан, лужи крови, взмывает в воздух багровый ледяной туман, забивая рты и глаза. Мы-клинок, вонзившийся в подиум, вспыхнули белизной, волна голубого льда прокатилась по белому мрамору, и когда дюжина одержимых слитно прыгнули, ощетинилась длинными острыми копьями, как древняя фаланга, пронзив каждую тварь насквозь через живот или грудь; тонкие усики жидкого мороза потекли по телу, связывая монстров, которые иначе плевать хотели бы на такие раны, разрывая плоть и кроша кости, расчленяя извивающиеся тела на смрадно чадящие куски.

Мы-человек шагнули вперед, вырывая нас-клинок из каменного плена и готовясь к удару. Змееподобная тварь, оставляя за собой широкую колею растворенного и впитанного в измененную плоть камня, разметала ледяную стену таранным ударом, нависла над нами, огромная, покрытая кусками украденного камня, как броней, занесла над головой сцепленные кулаки, мгновенно увеличившиеся втрое, затрещала вспоротая острыми каменными шипами чешуя. Жалобно застонал разорванный стремительным движением воздух, мраморная булава встретила поднявшийся навстречу ледяной меч...

Хрустнул, раскалываясь, камень под ногами, проиграв соревнование прочности с нашей ледяной броней. Брызнули во все стороны ошметки плоти и мрамора, проигрывая соревнование силы с ледяным мечом. Истошно завизжало на сотню змеиных голосов чудовищное полукаменное-полумясное создание, когда лед пророс в трещины, проигрывая соревнование магии. Тварь неуклюже отшатнулась назад, пытаясь сбежать от верной смерти, проигрывая соревнование воли.

— Наша очередь.

Мрамор под ледяными сапогами раскололся еще раз, мы-клинок пропели свою боевую песню, рассекая плоть и камень чудовищных рук, треснула широкая плита, защищавшая грудь монстра от удара шипастого наплечника. Потерявшую всякое подобие человечности тварь отбросило с подиума, протащило по нефу, ломая хребет о тяжеленые дубовые скамьи.

Следом за наплечником ударило острие, глубоко вонзившись в грудь, повторяя с большим монстров тоже самое, что ранее с меньшими — превращая плоть в колкий живой лед, крохотными острыми лезвиями разрывая сантиметр за сантиметром измененного тела, втекая в открытую рану и повторяя процесс.

Сотни змей на уродливой тупоносой башке одержимого в последней бессмысленной попытке сопротивления набросились на нас со всех сторон, но лишь ломали зубы о ледяную броню, бесполезно орошая ее ядовитой кровью, ища и не находя никаких стыков и уязвимых мест; даже смотровую щель шлема затянуло тонким, прозрачным почти как стекло, забралом.

Мы ничего не сказали умирающему монстру. Единственное последние слова для любой темной твари, которые у нас были — раньше, сейчас и навеки — капали с лезвия в его тело, причиняя невыразимые муки.

"Вы все, каждый из вас, умрёте. А я буду жить, истребляя ваш род"

Наконец последняя змея застыла, обратившись в лед. Тишина ударила по ушам, та особая испуганная тишина после боя, превращавшая гнев в равнодушие, а ненависть в пустоту.

Нам... мне... надо...

Из моего (моего!) тела, игнорируя лед, шагнула Вивьен, оставляя в плену мгновенно потерявшего гибкость доспеха. Оглянувшись через плечо, она поймала мой взгляд; алмазные глаза смотрели почти с сочувствием.

— Мне жаль. Сейчас будет больно. Я блокировала раньше, но очень скоро...

И пришла боль — не телесная, плотская агония, но духовная мука, двумя вспышками пульсирующей страданием души: словно ткнули двумя факелами в голую кожу.

— Два греха, Артур, — донесся до меня тихий голос. — Когда гниль горит прямо в ране — это всегда больно. Сейчас...

Милосердный удар в висок отправил меня в нокаут.

...И каким-то образом, даже без сознания, душа продолжала болеть.

____________________________

*— для справки, лауданум — реально существовавшее лекарственное средство в нашей истории. Это опиумная настойка на спирту, применялась в викторианскую эпоху как успокоительное и снотворное средство, а также антидепрессант.

Глава 5

Проснулся я от того, что у меня затекла рука. Разлепив глаза и сев на кровати, я несколько секунд старательно сжимал и разжимал кулак, морщась от сотен иголочек, неприятно коловших изнутри вены и кожу, и оглядываясь по сторонам.

Я был в небогатой комнате недорогой гостиницы или доходного дома: маленькая площадь, аскетичная обстановка, крохотное окошко, с неплотно закрытыми ставнями. Серебряный лунный свет, бьющий в щель, был единственным источником света, вырывая из темноты вторую кровать у стены напротив, комод и небольшой столик у окна справа.

За столом, в массивном, грубовато сколоченном и наверняка дико неудобном стуле, спала смутно знакомая девушка. Подвинув поближе к полоске лунного света толстую книжку, она сложила руки на столешнице, и пристроив на них щеку, мирно посапывала. Я не видел ее лица — его скрывали рыжие волосы, слишком длинные и ухоженные для простолюдинки.

Именно этот чистый огненно-рыжий цвет подтолкнул память: собор, принцесса и ками, одержимые... слияние, бой. Опыт, который невозможно адекватно передать словами: двойственность и единство, два "я", ставшие "мы", не подавляя и не мешая друг другу, а лишь дополняя; полное отсутствие секретов и фальши. И сила... мощь, о которой я раньше только слышал от священников да нянечек, читавших сказки на ночь.

На Заповедной горе никто не пользовался своей силой вот так — грубо и агрессивно. Магия ками была ласковой и ненавязчивой, почти незаметной. Самым впечатляющим был тот раз, когда этот мерзкий старикашка — "прадед" Шэдди — собирал нас в дорогу: легонько постучав тростью по камню, он заставил его течь и плавится, словно холодную лаву, и вытолкнуть на поверхность почти килограмм чистейшего золотого песка: просто вытащив его на поверхность из одному ему ведомых глубин.

Этот противоестественный живой лед, с равной легкостью становящийся и броней, и оружием, скорость, даже примитивная физическая сила... теперь я понимаю, почему святых считали полубогами. И ведь в том бою Вивьен отнюдь не показала все, на что способна — я знал, что она сдерживалась, и потому, что в бОльшем не было нужды, и для того, чтобы избежать лишних разрушений.

"Знаешь, что будет с этим городом, если я паду? Его не станет"

О, это было ни хрена не преувеличение. Она бы разнесла здесь все по кирпичику, если бы захотела.

Я оглянулся еще раз, пытаясь отыскать ледяной клинок... но единственное видимое оружие, что было в комнате — кинжал в простых деревянных ножнах на поясе спящей принцессы. Видимо, без меня никто не смог сдвинуть с места легендарное оружие, когда увозили из собора.

Кстати, куда увозили?..

Учитывая все произошедшее, я бы ожидал проснуться где-нибудь во дворце, под присмотром орды королевских лекарей или, на худой конец, в одной из лечебниц, что традиционно держала почти каждая церковь. Но гостиница?

Что произошло, пока меня не было?

Та, у кого я всегда искал ответы, обнаружилась там же, где и всегда. Суть свободной ками со сродством к воздуху играла с моей подругой те еще шуточки — свобода от земного притяжения напрочь убила в ней способность существовать как нормальные люди: потолок для нее ничем не отличался от пола и спать она тоже, разумеется, могла где угодно, предпочитая, словно большая кошка, места повыше.

Шэдди свернулась в клубочек на потолке, в дальнем углу комнаты, откуда было видно и окно, и дверь.

Секунду я колебался, кого мне будить, требуя ответов, а потом осторожно встал с кровати, облегченно выдохнув — ничто не болело, не кровоточило и не зудело, разве что жрать хотелось, и чувствовалась какая-то странная онемелость, не в теле или голове, а скорее эмоциональная — словно отлежал что-то во сне. Я невольно вздрогнул, вспомнив ту пламенную боль, что ощущал, пока Вивьен не вырубила меня и еще какое-то время после.

Это что, так каждый раз будет?

Еще раз бросив взгляд на потолок, я на цыпочках прокрался к принцессе. Насколько я знаю Шэдди, она не отходила от меня ни на шаг все это время, и вряд ли много спала. Пусть отдохнет, большую часть я смогу узнать от Алиссии, чей график сна меня заботил намного меньше. Да и знала она, наверно, больше — я абсолютно уверен, что Шэдди ни разу не отошла от меня дальше, чем на предельную дальность своей сферы защиты от черного пепла.

Уже на полпути я осознал еще одну неправильность. Я не мог спутать с чем-то этот пламенно-рыжий цвет волос и теплый золотистый оттенок души, но не видел в комнате ни брони, ни табарда, ни оружия, ни одного атрибута гвардейца, без которого им вообще не полагалось появляться вне дома — хотя бы плащ, именное оружие с гербом или выходной мундир, что-то быть обязано. Более того — отсутствие любых не то, что королевских регалий, а даже атрибутов аристократки, кроме волос, которые легко можно было спрятать под капюшоном или чепцом. Простая, хоть и добротная одежда зажиточной горожанки — светло-голубое платье, может быть, слишком новое, но совершенно безыскусное.