Теория Фокса

К тому моменту, когда солнце начало согревать влажный песок, и первые струйки пара заструились над берегом, Джим уже был на месте. Громоздкий зеленый паром с гордой надписью "Manta Ray", переваливаясь с волны на волну, неспешно подползал к берегу. Джим достал флягу с водой, наполнил алюминиевую кружку и присел в рваной тени пальмы, в изнеможении откинувшись назад.

Впереди, уходя светлой полосой за горизонт, раскинулся Фрейзер Айланд. К верхушке холма, затаившегося где-то в глубине острова, прицепилось облако, океанский бриз пытался его отогнать, но оно сопротивлялось, вытянувшись в сигару. На скале забытой всеми одинокой чайкой пристроился маяк. В легкой дымке его формы едва угадывались.

"Почти на месте, Джим. Потерпи... Немного осталось..."

Перебравшись через узкий пролив и расплатившись с паромщиком, он забрался в машину и вышел на грунтовую дорогу. Не успев отойти от причала, дорога уперлась в бесконечный пляж, исчезающий за горизонтом. Дальше путь шел прямо по песку, вдоль линии прибоя.

Стравив давление в шинах, Джим забросил насос обратно в багажник и направился дальше на север. Скользя по раскаленному песку, свистели шины, машина виляла из стороны в сторону. Иногда появлялись указатели, вкопанные прямо в дюну. Они были единственным, что здесь напоминало о людях.

Берег порой прерывался нагромождениями бурых скал, как хвост какого-то доисторического монстра уходящих прямо в океан, и тогда полузаросшая дорога снова появлялась и, как бы рыская, шла в обход, то ныряя в заросли, то забираясь на скрипящие дюны.

Перед очередным объездом в рассеянном от жары воздухе показался указатель. От всех предыдущих он отличался большим красным восклицательным знаком. Джим притормозил.

Опасно для жизни! Следующие сто километров проходят в зоне прилива. Движение возможно только при низкой воде.

Джим сверился с часами, держа в руках карточку с расписанием. До прилива оставалось почти полчаса, и он бросил машину вперед, по ребристой поверхности песка, отполированной волнами и ветром. Справа бурлила вода, а слева исполинами нависали скалы, время от времени уступая место дюнам. Лавируя между плоских валунов и пересекая вброд мелкие промоины, Джим старался не сбавлять скорость, и когда пенящийся поток развернулся и начал жадно поглощать сушу, опасный участок остался позади.

Вдруг дорогу пересек родник. Он бил прямо из склона оранжево-красного холма, слоеного как торт "Наполеон".

Остановившись, Джим подошел и зачерпнул пригоршней воду. Пресную, чуть даже сладкую — он пил жадно, не отрываясь, пока оставались силы. Затем изможденно рухнул прямо на песок в редкой тени карликового эвкалипта, нашедшего прибежище в овраге рядом с родником. Это был скорее куст, чем дерево, бесчисленные шторма безжалостно скрутили его в форму капли.

На отмели невдалеке шумел прибой, взбивая пену, густую, как сметана. Волны обрушивались одна за другой, заставляя песок вздрагивать. Где-то позади, в зарослях оврага, неспешно переговаривались попугаи. Двигатель потрескивал, отдавая своё тепло вечернему воздуху. Одиночество было осязаемо, его можно было пощупать руками. Джим впитывал его по капле, оно звенело в ушах. Он не заметил, как заснул.

Джим закричал и вскочил, перехватывая дыхание. В панике, как загнанный зверь, он оглядывался в темноте. Наконец, со стоном опустился обратно на песок.

Джим видел этот сон каждую ночь, всю жизнь, сколько себя помнил. И каждый раз был, как первый. Он отчаянно пытался выхватить, запомнить эти лица, исчезающие вдали, но они никогда не открывались ему, всякий раз расплываясь в памяти, как сливки в черном кофе.

Звезды светили невероятно ярко, машина, валуны и скудная поросль отбрасывали тени. Через все небо, одним мазком разрывая его на две половины, нависал Млечный Путь.

Время от времени вокруг шуршали, замирая на мгновение и фыркая, тени лисиц. Крабы булькали в темноте. Чуть в стороне белел, как скелет какого-то колоссального ископаемого трилобита, выброшенный на берег ствол дерева. Джим пролежал остаток ночи, не отрывая взгляда от звездного неба, даже не пытаясь заснуть.

Вот, наконец, из воды яркой точкой показалась Венера, предвещающая скорый восход. В отличие от бесчисленных звезд, она не мерцала, а светила уверенно и ровно.

Ветер с океана шумел в ветвях.

Они появились перед самым рассветом, когда светлая полоса уже начала прорисовываться над океаном. Сначала один всполох за южными холмами, затем другой — искрящаяся точка возникла и стала приближаться зигзагами, как муравей в поиске жертвы. Вертолет с прожектором что-то выискивал. И Джим уже знал, что именно он ищет.

Бежать, прятаться не имело смысла. Да и куда? Пойманный между водой и горами, он мог лишь наблюдать за происходящим. Наконец прожектор выхватил машину, и номерные знаки предательски блеснули в темноте. Пилот сразу заложил вправо, сделал резкий круг и посадил вертолет рядом со стволом дерева.

Свет погас, и в предрассветной серости Джим разглядел двоих — пилота и пассажира. Оба японцы, что могло означать лишь одно — золото.

Пассажир был странен. Как будто при его природа играла с настройками и забыла вернуть их назад. Все в нем было непропорциональным: коренастый, с необычно широким телом, но короткими руками, вдобавок он сутулился. Волосы были тронуты сединой, но за каждым движением скрывалась уверенная мощь. Широкий и высокий лоб его был настолько же несуразен, как и всё тело.

Он приветливо кивнул и забрался на поваленное дерево. Джиму не оставалось ничего кроме как встать и подойти поближе. Японец улыбался легко и открыто, как если бы они были старинными приятелями.

— Великолепное, великолепное место! Прекрасный выбор. Не знал, что такие уголки ещё существуют, — его глаза рыскали по лицу Джима, словно пытаясь что-то разгадать.

"Японец с идеальным британским акцентом — не каждый день такого встретишь", — подумал Джим.

Даже в предрассветном сумраке его кожа отливала бумажно-белым. Она казалась белее, чем выцветший ствол, на котором он сидел.

Джим вскарабкался по скользкому, отполированному волнами дереву и уселся чуть в стороне. В воздухе не ощущалось угрозы.

Лицо японца было расслаблено. Джим чувствовал, что он сидел перед ним безо всякой защиты, без маски, не пряча эмоции, как это принято в Японии. Как будто хотел быть естественным. Пластиковые часы на запястье, спартанская рубашка и хлопковые штаны выдавали человека, пытающегося не привлекать внимания.

"В человеческих джунглях это немаленькая кошка. Какая-нибудь шишка из Центрального Банка", — решил Джим.

— Невероятно, насколько мощным может быть океан. Такая скрытая энергия... — пробормотал пришелец, как бы про себя.

Джиму оставалось лишь кивнуть.

— Джим, что ты тут делаешь? — японец резко перешел к делу.

— То же самое хотел бы спросить я, если бы знал твоё имя.

— Называй меня Филом.

— Прекрасное японское имя, Фил, — Джим ухмыльнулся.

— Оно было свободно.

— Я так и понял.

"Он здесь не для того, чтобы меня убить. Это понятно. Значит, ему нужна информация... Они отследили меня из Нью-Йорка. Но как, черт побери?.. Всё ясно... Паспорт..."

— Фил, чем обязан? Что привело тебя на этот пустынный клочок песка?

— Помощь. Нужна твоя помощь.

Они сидели молча, глядя на наливающееся розовым небо. Лопасти вертолета замерли, лишь ритмично покачивались на ветру. Странно, но тишина не давила.

— Джим, ну, конечно мы знали, что золото исчезло, — вдруг сказал он прямо, в упор.

— И почему тогда ты нанял Нельсона?

— Чтобы найти тебя.

— Для чего?.. Ты же знаешь, что я не работаю с правительствами, — сказал Джим.

— Да, слышал. Но не могу понять, почему... Почему ты так не любишь людей?

Джим поперхнулся.

— Не людей, а то, что с ними делают группы, — ответил он некоторое время спустя.

— Интересно, интересно... — Фил потер свой гигантский лоб. — И что же такого ужасного они делают?

— Они делают их плоскими.

— Плоскими? Это как?

Он смотрел, прищурившись. Джим вздохнул и устало ответил:

— Фил, неужели ты не замечал, что по отдельности люди могут быть интереснейшими созданиями... У каждого своя история, своя судьба. Каждый — личность! Но собери их в группу, и вот это уже блеющее стадо. В группах они превращаются в бесформенных, плоских существ. Вспомни, когда ты говоришь с кем-то один на один, иногда получается интересная беседа. Находится много общих тем для разговора. Но вот присоединяется третий, и тем становится меньше. А если вас будет четверо, то всё мгновенно скатится на разговор о погоде, политике, машинах и футболе. Всё! Интересных общих тем больше нет. Остались одни банальности, лишь чтобы занять время. Разговор ради разговора. Это как общий знаменатель в математике — чем больше разных чисел, тем меньше у них общих знаменателей. Чем больше людей, тем меньше общих тем. Так группы размывают личность, делают её плоской.

— Напрасно, Джим. Группы полезны. В них больше шансов выжить. И вообще, это естественное, природное явление, — он мельком взглянул на Джима и развел руками. — Зачем же ему сопротивляться? Какой смысл грести против закона нечётности?

— Что ещё за закон нечётности?

— Понимаешь, у этой Вселенной есть какой-то странный, глубоко спрятанный секрет...

Он на секунду замолчал, вглядываясь в чистый, цвета переспелой сливы горизонт, как будто высматривая что-то. Легкие порывы ветра доносили пряный, солоноватый запах водорослей.

— Природа не любит нечетные предметы, предпочитая четные, — продолжил он.

— Это как?

— Посмотри на то, как часто разные химические элементы встречаются во вселенной. Вот смотри...

Он оглянулся вокруг, спрыгнул вниз, и подобрал валявшуюся неподалеку корявую палку. Одним движением очистив её от листьев, он тонким концом начал чертить зигзаги на влажном песке.

— Представь себе таблицу Менделеева. Так вот, среди химических элементов некоторые встречаются чаще, некоторые реже. Если нарисовать, как часто они встречаются во вселенной, получится что-то подобное. Тут они в том же порядке, что и в таблице Менделеева, по мере возрастания количества протонов в ядре. Начиная с водорода с одним протоном — видишь, вот тут, слева вверху? И вплоть до урана с девяносто двумя протонами. Не находишь ничего необычного, Джим?

— Подожди-ка... Они колеблются вверх и вниз.

— Как пила. Атомы с четным количеством протонов — острия, с нечетным — впадины. Видишь железо со значком Fe? Оно четное — у него двадцать шесть протонов. У соседа, кобальта, двадцать семь протонов. Кобальт нечетный. И поэтому железо встречается в тысячи раз чаще, чем кобальт. И так практически со всей таблицей Менделеева.

— Четные встречаются чаще? — Джим вдруг встрепенулся.

— Намного более часто. В сотни и тысячи раз чаще. Это и есть закон Нечетности. Закон Оддо-Гаркинса.

— Закон Нечетности нашел человек с фамилией Оддо?

— У Вселенной хорошее чувство юмора, не правда ли? — Фил ухмыльнулся.

— И почему же так?

— Просто Вселенная любит пары и не любит индивидуумов.

— В смысле?

— В прямом. Джим, представь, каждый атом в этом мире — театр. Протоны сидят в атоме как зрители в театре. А билеты продаются парами.

— Почему билеты продаются парами?

— Все кресла на двоих. Ну, вот мир так устроен... Если индивидуальный протон хочет взять билет, то сначала должен найти пару. Очень редко какому протону-одиночке удается получить билет и проскользнуть внутрь. Вот поэтому элементы с нечетным количеством протонов так редки. Кстати, какие числа самые нечетные?

— Хм. Простые?

— Именно. Числа, которые делятся только на самих себя. И, по определению, не делятся на два. Какой ты знаешь тяжелый химический элемент с простым числом протонов? Золото. У него семьдесят девять протонов — простое число. И чрезвычайно нечетное число. Редкое, независимое. Это одна из причин, почему золото настолько редко — ведь трудно собрать в кучу группу из семидесяти девяти протонов, если все, что у тебя есть, это их пары. Поэтому-то если собрать все золото, добытое человечеством со времен неолита, то получится всего лишь небольшой кубик размером двадцать на двадцать метров. И поэтому все его хотят. Собственно, из-за этого мы несколько расстроились, когда наше золото исчезло.

— Подожди-подожди. Так почему билеты продаются парами? И вообще, кто их продает?

— А это мы сейчас увидим, Джим.

— Где?

— Прямо здесь... Вот!.. Вот он, наш продавец билетов, — он кивнул на горизонт.

— Не понимаю. Это всего лишь...

И тут над стальной поверхностью воды вспыхнула тонкая багровая полоска. Она стала расти, на глазах отливаясь в огненный шар.

— Красиво, да? — прошептал Фил. — Разреши представить... Это наш продавец билетов. Сводник.

— Но подожди...

— Он берет индивидуумов и делает из них пары. Это то, что он делает. В этом его главная роль.

— Фил, я не понимаю. Сводник?

— Джим, наше Солнце — это звезда. Состоит из водорода. Водород — это самый простой химический элемент — в нем всего один протон. Можешь считать водород индивидуумом, и в Солнце их триллионы триллионов триллионов. Знаешь, что оно с ними делает? Оно из них штампует гелий. Глубоко в своем ядре, там, где температура и давление максимальные, оно сдавливает вместе два атома водорода, и в результате получается один атом гелия. Гелий состоит из двух протонов. Это и есть сводничество. Два индивидуума под давлением объединяются в группу. И это, по сути, и есть единственная цель Солнца — брать нечетные индивидуальные атомы водорода и клепать из них четные атомы гелия. Реакция термоядерного синтеза. Кстати, два атома водорода по отдельности весят больше одного атома гелия. Что случилось с разницей, недостающей массой, Джим?

— Удиви меня.

— Вот она, прямо здесь, — Фил поднял руку, и всё ещё бледный луч света озарил её. — Это и есть пропавшая масса. Солнце её конвертировало в энергию. Масса превратилась в фотоны. Каждый раз, когда индивидуумы сливаются в группу, часть их массы превращается в свет. Помнишь уравнение Эйнштейна? Энергия равняется массе, умноженной на скорость света в квадрате. Энергия — это масса. Масса — энергия. Одно свободно перетекает в другое. Та пропавшая, недостающая масса была конвертирована в энергию, в этот самый свет на моей руке. Это та цена, которую индивидуумы платят своднику за билет. Свет — это прощальное слово индивидуумов. Их последнее слово.

— Фил, ты хочешь сказать, что наше Солнце — это не что иное, как завод по конвертации массы в энергию?

— Это завод по конвертации индивидуумов в группы. Это такой ЗАГС. И не только наше Солнце. Практически любая звезда во Вселенной делает то же самое. И когда у звезды заканчивается водород, заканчиваются индивидуумы, она взрывается. Весь тот образовавшийся гелий схлопывается в черную дыру. Не у всех звезд, но у многих. И это называется суперновой. Тот гелий, что в момент взрыва оказался на поверхности звезды, взрывная волна сплавляет вместе и выбрасывает в открытый космос. Собственно, так формируются еще более тяжелые элементы. Если слить вместе три гелия, получится углерод. В нем шесть протонов. Если четыре, будет кислород с восьмью протонами. И так далее — складывается вся таблица Менделеева. Если ты сливаешь воедино пары, четные числа, что, скорее всего, получишь?