Зверь лютый Книга 28. Приступ

Отстав на пару шагов, след в след скачет приметный белый конь. Сбивается с галопа от возникшего перед ним препятствия, останавливается, понукаемый всадником, объезжает.

Когда Гапа называла знакомых, разглядывая их в подзорную трубу, я коня приметил. Так-то на лицо с такой дистанции... по-китайски: "красноволосые мерзкие демоны". Здесь — бородатые. Одежда, упряжь... у всех разная. Настолько, что я не понимаю, на что смотреть, что считать индивидуальным отличительным признаком. А вот чисто белый конь в отряде один. Под Жиздором.

Белый конёк скачет как-то... неправильно. Неровно, боком, рывками.

У Пьера Безухова так кобыла под Бородино скакала, ранили её. А Пьер и не заметил.

Жиздор — не граф с паркета. Спрыгивает с коня в сторону.

Конь тут же валится. А князь, потеряв в прыжке шапку, посвечивая залысинами, подметая полами длинной шубы снег, царапая его ножнами меча, пытается преодолеть последний десяток шагов до спасительного хмыжника.

Сивка в три прыжка оказывается между ним и его целью.

А моя цель — вот. Ну, хоть рассмотрю.

Так вот ты какой, Великий Князь Киевский, светоч и предтеча. Сорок пять, крепкий, коренастый, невысокий. Чуть лысеющий, полноватый. Типичный. Исторически важный. Это твоего сына, успевшего как-то, в ходе очередной русской усобицы, на несколько лет объединить Волынь и Галич, будут называть "Основателем Украины".

Повелитель Земли Русской. Защитник Руси Святой от поганых. Вздорный обманщик, лжец, изменник. Храбрый патриот, умелый полководец, добрый правитель. Любимец народа, "чёрных клобуков", русских князей. Всеми ими преданный. Это ж надо так исхитриться, чтобы всего за полтора года провести множество людей от любви к себе до ненависти.

Как известно, глория того... мунди. Твоя уже... отмундила. Остался последний шаг.

Два: между мной и тобой — два шага.

Спрыгиваю с коня, тяну палаш из ножен, Жиздор цапает эфес своего меча, дёргает.

Выдернул, но покачнулся в глубоком снегу, наступил на полу шубы, падая на спину на лету развернулся, упал на четвереньки, ткнулся в снег лицом и руками по локоть.

Я сделал эти два шага... Виноват — три, до его плеч. Посмотрел, как он пыхтя и негромко ругаясь, пытается выковырнуться из снега, из вставшего колом широкого бобрового воротника шубы. Поднял двумя руками свой палаш вверх. Ну, туда, где "мировая энергия ци" и прочая хрень. И, без всяких уколов, резов, проворотов, проносов... Некрасиво, по-мужичьи, приседая, как кольщик дров, рубанул по этому... воротнику.

Жиздор хрюкнул и снова воткнулся лицом в снег.

Лежит.

И чего? — И ничего.

Блин.

Вытянул как нельзя — на себя, потягом, палаш. Выпрямился.

Ну и...?

Факеншит. Не понял я.

Правая рука его по-прежнему сжимает рукоять вытащенного меча. Наступил ногой на меч. На всякий случай...

Он чего-нибудь скажет? Ну, как-то... идентифицирует... чего с ним случилось?

Осторожно нагнулся, не сводя глаз с прикрытой высоким воротником головы с залысинами, ухватил за рукав с мечом, потянул вверх. Меч выпал.

Рванул, откинул его на спину.

Тело отвалилось. Брюхом кверху. Вместе с недорубленным до конца воротником.

Блеснула поддетая под шубу кольчуга.

А голова — осталась.

Лежать. Лицом в снег.

Из открывшихся кровеносных сосудов обезглавленного тела ударил фонтан крови. На полметра примерно.

Красной. Быстро чернеющей. Горячей. От неё шёл пар.

Поток падал на снег, и снег стремительно оседал. Как сахар в кипятке. Или как сугроб под струйкой мочи.

Выглядело это... как раздробленная кость в открытой ране. Белые кристаллики снега в чёрной оседающей крови.

Фонтан ослаб. Потом снова толчком выплюнул очередную порцию. Потом ещё пара толчков все слабее. Потом...

"Вода привольно полилась мирно журча".

Не вода. Очень даже "не".

Ты всё спрашиваешь, девочка: когда же был поворот? Где тот миг, после которого история пошла по-новому? — Вот это мгновение. Некрасивый, "топорный", "крестьянский" удар длинной заточенной железкой по бобровому воротнику.

Внутри воротника была шея. На шее - голова. На голове — шапка. Самая важная шапка "Святой Руси" — "Шапка Мономаха".

Всё что я делал до этого - можно было уничтожить. Города и селения сжечь, вещи сломать или выбросить, людей превратить с двуногую скотину или просто убить. Но никто не может пришить на место отрубленную голову. И вернуть на неё "шапку".

"Вещью владеет тот, кто может её уничтожить".

Жиздор и так бы умер через полтора года. Но это время он бы висел топором над Боголюбским. Ходил бы на Рось, на Киев. Потом его место занял бы его брат. Тоже садился бы на Киевский стол. Князья гоняли бы полки по Руси, звали то берендеев, то кыпчаков... И не то, чтобы так уж много убили, разорили, бывало и хуже, но в этой возне окрепла бы новая реальность: "феодальная раздробленность". Она уже была, но расцвела бы пышным цветом. Стала безальтернативной.

Я поймал этот миг. Не мой — "миг" "Святой Руси". Когда ещё можно было сделать выбор.

Смог "поймать", потому что построил Всеволжск, потому что кормил и учил людей, создавал новые вещи и души. Я оказался готов к "мигу". И, хоть чуть-чуть, но и к продолжению, к превращению "возможностей" в "реальность". Чего это стоило! В трудах, боли, крови... В людях моих...

Но - сделали. Осилили. Повернули "реку истории". Пробив для неё новое русло. Вот этим ударом по бобровому воротнику.

Я такое видел. Здесь, в "Святой Руси". В первые часы после "вляпа". Тогда меня это просто "убило": свалился в обморок. Теперь... "чувство глубокого удовлетворения от успешно выполненного прогрессивного начинания".

Тьфу... блин, тьфу ещё раз... Никак не отплеваться. Горло пересохло.

Это... факеншит! — от радости! Все поняли?! Это я так радуюсь! Отхаркиванием. От победоносно завершившегося поединка. От убийства. От смерти человека, мать его, который меня никогда не видел. Который мне лично ничего худого не сделал. Ну, напакостничал кое-какой абстракции, называемой "Святая Русь". Но не со зла же! Он же хотел как лучше! "Лучше" — "Святой Руси". В его понимании. Он же не виноват! Его же не научили! Что можно иначе.

Просто не сошлись... тезаурусами. И вот: "привольно полилась"...

Тьфу, факеншит.

Я поднял голову. Бой остановился. Все люди, и мои, и противника молча смотрели в мою сторону.

Ждут, наверное. Чего?

Что нужно в такой ситуации сделать победителю? Станцевать на теле поверженного врага джигу? Съесть его сырую печень?

Тьфу, блин. Разъедрить-куролесить. Тьфу. Не, печень — не буду, аппетита нет.

Я наклонился, ухватил за густые ещё на затылке, слегка волнистые тёмно-русые волосы, поднял голову. Убиенного мною князя. Показал людям.

И ничего. В душе.

Вот когда Федю Бешеного через гильотину пропускали — вот там "да". Там и волнение было, и сложный сценарий с постановочными трюками на публике. А тут... ну, голова, ну, великий князь, а так-то... по форме и весу... волосатая тыква... с начавшимся облысением. Держать неудобно: на маковке волосёнки редкие, а за затылок ухватить — морда вниз смотрит. Морда — не коня. Если кто не...

От передних возков обоза донёсся женский крик.

Х-ха. Разве так кричат? Вот когда на Волчанке бабы турбиной выли, глядя как их мужиков к проруби стаскивают...

Немногочисленные воины противника, кто ещё оставался на ногах, принялись бросать оружие на снег.

Всё верно: слуги, бояре, холопы. Воюют не за себя, а за господина. Он скажет — будут воевать. Хозяину кирдык — шавки под лавку.

Подъехал Охрим, раздражённо встряхивая правой рукой. Кафтан у локтя порван, но наруч удар выдержал. Видать, та троица, что на них ехала, не просто далась.

— Цел? Не ранен? Дай осмотрю.

— Перестань изображать Ивашку. Надо будет — сам скажу. Дай мешок.

Для наглядности потряс отрубленной головой у меня в руке. С неё слетели капельки крови. Веером по снегу. "Кровь Рюрика". Цвет — красный. Как пролетарские знамёна.

Мешка, конечно, не нашлось. Пришлось залезать на коня, держа в одной руке обновку. Подальше, чтобы не замараться.

Лучники собирали по полю стрелы, вырезали их из мёртвых и раненных людей и коней: вторые колчаны наши там же, где и пики со щитами.

Мечники вязали пленных, добивали раненных, обдирали мёртвых... обычная после-победная рутина. Возчиков вытаскивали из-под возов: обозники, если не успели убежать, туда прячутся. Иной раз диву даёшься: сани-то не телега — сидят низко. Там же клиренс на колее — меньше ладони. А вытаскивают оттуда эдакого... "семь на восемь, восемь на семь".

Связывали, ставили на колени вдоль дороги. Но возы не потрошили. Потому как... Ага. От соснячка прямо по истоптанной бойцами снежной целине, скачет Николай с приказчиками. Ворогов побили — для "купца-невидимки" время пришло. Вещички считать, сортировать да упаковывать. Хабар, как и социализм, требует учёта и контроля.

Пяток возчиков и парочка из слуг сумела убежать. Возчики прыснули к осиннику. Сунувшиеся следом мои гридни быстро вернулись: конями не пройти.

Успел бы Жиздор сделать тот десяток шагов — и ищи ветра в поле. Точнее: во Владимире Волынском. С армией, осадой, штурмом и прочими... удовольствиями.

Слуги верхами кинулись по дороге назад, к Нивке. Одного срубили в сотне метров, второй оказался резов: так и ушёл. Через час в Киеве будут знать. И о моём появлении в здешних местах, и о гибели Великого Князя.

Несколько преждевременно. Увы — не исправить.

Возле переднего возка вдруг начался крик, визг, какая-то возня.

Салман, что-то говоривший в занавешенную кошмой дверь возка, вдруг рявкнул, всунулся туда и выдернул, держа за грудки, какую-то бабу. Бросил её ничком в снег. Боец, стоявший рядом, наступил бабе на спину, стянул ремнём локти на спине.

Стоявший на коленях у соседнего возка слуга вдруг вскочил, выдернул ножик засапожный и... и лёг: верховой в трёх шагах толкнул коня, прыжок и палаш разрубил голову "вскакуну". Хорошо гридень бьёт, по уставу, "с проворотом". Бедняга ещё не успел упасть, а половинка его черепушки, разбрызгивая в полёте мозги, отлетела в снег. Почти под нос бабе, которая и со связанными руками пыталась подняться. Та так и замерла на коленях.

Потом, заметив рядом здоровенные копыта-тарелки моего Сивки потрясенно посмотрела на них, подняла голову.

Немолода, лет тридцать, чистое белое правильное лицо, рот приоткрыт и видны зубы, вроде — целые, хотя бы передние. Глаза большие, с зеленью. И это всё, что можно сказать о русской женщине зимой. Цвет волос? — а фиг его знает. Нижний белый платок-повойник завязан плотно: ни локона снаружи. Верхний от рывков перекошен, сполз. А платок-то хорош. Снежно-белый палантин козьей шерсти тонкой работы. Я такой как-то Трифе дарил. Гречанка, типа, мёрзнет.

Женщина перевела взгляд с моего лица на лицо Жиздора в моей руке. Лицо её начало кривиться, зубы сжались, губы задрожали. Она начала скулить. Всё громче.

Я автоматом встряхнул голову, с неё снова упали капли крови.

Когда ж оно всё вытечет? Вроде не такая уж большая. Представляете, какая здоровенная лужа натекла с той головы, которая "Бой Руслана с головой"? — Целое озеро.

Подвывая всё громче, женщина попыталась подползти на коленях к упавшим на снег кровавым каплям. Вновь, как Жиздор несколько минут назад, наступила на одежду, ткнулась лицом в снег, вскинула голову, пытаясь подняться, дотянуться до этой "грозди рябины на снегу".

Гридень фыркнул и снова поставил ей сапог на спину.

— Кто такая?

— Княгиня. Баба евоная (гридень кивнул на голову в моей руке). Упрямая такая. Живенькая. Всё елозит. Покамест — под сапогом. Ни чё, наелозится под чем другим — утишится. Ноныча — не как давеча. Откняжилась. Робе-то полонённой не сильно гонор являть. До плёточки, не далее.

Ё! А я и не подумал. Полон — рабы. Имущество победителя. Двуногая скотинка. Как, к примеру, захваченные кони. Хочу — верхом езжу, хочу — собакам на мясо пущу, хочу — подручному подарю.

Я-то у себя привык, что пленные, переселенцы, принужденные и добровольные — общественное достояние. Общенародное. Труд.резерв. Гос.имущество. Каждая категория — со своим набором продуманных, прописанных ограничений. Направленных на решение трёх задач: обеспечение порядка, общественно-полезный труд, трансформация индивидуума в полноценного гражданина, "стрелочника".

У меня, например, полонян под кнут не вывешивают. Зачем? Нормальному человеку мозги вправляются словом, примером, трудом. Для безобразников, лодырей, тупиц есть Христодул. Вот там — "да". Богу — богово, кесарю — кесарево, а дураку — плети.

* * *

Уточню во избежание: мои игры в "рабовладельца", с той же Ростиславой, например, имеют характер психологический. "Рабство" — табличка лишь на одной из дверей в казематы "несвободы". Есть и другие входы. "Вера", например.

Такие экзерцисы работают только потому, что у моих объектов есть, "с молоком матери" впитанное, понимание доли раба. Опыт пребывания в таком статусе, стереотипов поведения, границ допустимости. "Опыт", если не свой собственный, то многих в своём близком окружении.

Часто с первого вздоха, первого взгляда в жизни: кормилица — раба. За неё двойная рабская вира: 12 гривен. Это — если чужую убить. Если свою... По "Русской Правде" хозяин ограничен только в одном: при убийстве своего раба спьяну — вира одна гривна. А остальное... Хоть с кашей ешь, хоть на хлеб намазывай. Просто по своей рабовладельческой дурости. Самодурости.

Эти люди становятся рабами и рабынями не потому, что я такой "крутой доминатор", а потому что они к этому готовы. "Почва душ" вспахана и удобрена. Давно, всегда. Мои слова и фокусы ложатся в ждущие этого сева "борозды". И дают устойчивые всходы. С питекантропами или папуасами так не прошло бы.

Эта толпа людей... Граждан, россиян... Холопов. Моих. Включая Великую Княгиню.

Уточню: ни граждан, ни россиян здесь нет. Ни в этом полоне, ни вообще на "Святой Руси". Только — холопы.

Забавно. Это открывает возможности... и создаёт проблемы.

Я не про холопство вообще, а про конкретную бабенцию. Если кто не понял.

* * *

— Подними её.

Гридень убрал ногу, ухватив женщину за локти, вздёрнул на колени. Она беспорядочно смаргивала, трясла головой, налипший на лицо снег мешал смотреть.

— А сын её где?

Гапа говорила: "побежит с семейством". Должны быть дети. Один или два сына.

Почти сразу после моих слов от второго возка донёсся крик. С другой стороны, что ближе к осиннику, из возка выскочил мальчишка. Метнулся к кустам. Верховой, проезжавшийся по той стороне обоза, толкнул коня, два скока и нагайка с маху легла мальчишке по плечам. Тот взвизгнул и ткнулся носом в снег. Гридень свесился с седла, оплёл той же нагайкой ногу упавшего и потащил к нам.

Мужика, крикнувшего "беги!" и кинувшегося, со связанными руками, головой вперёд на ближайшего гридня, уже сбили с ног, уложили лицом в снег, один из моих вытащил палаш и оглянулся. Я поморщился, мотнул головой. Мужика подтащили.