Удивительно, но меня послушались. Я слышал, как что-то кричала Сани, затем заорала Дандаки, мне более не мешали. Ощутив под ногами сухой берег, я положил утопленницу, разжал ей челюсти и двумя пальцами вычистил изо рта набившийся в него песок. После чего взгромоздил сарму на подставленное колено — лицом вниз. Сильно надавил с боков, выжимая из легких воду. Изо рта утопленницы потекла тоненькая струйка. Еще раз, еще! Все, хватит! Воды выбежало со стакан, больше при утоплении не бывает. Я бросил сарму на спину, повернул ей голову набок, и скрестил свои ладони на ее грудине. Раз, два, три, четыре, пять! Теперь — воздуху в рот. Раз, два, три, четыре, пять! Вдуть...

На десятом цикле тело сармы выгнулось, и она закашлялась. Я подхватил ее с песка и поставил на четвереньки. Ее вырвало, и она зашлась в раздирающем кашле. Все! Дальше без меня.

С трудом разогнув застывшие суставы, я встал. Нас окружала толпа. Прямо передо мной стояла Дандаки, вперив единственный глаз.

— Разденьте ее и разотрите! — просипел я, указав на утопленницу. — Согрейте воду и напоите кипятком. Меня тоже.

Сотница рявкнула, нас окружили. С меня стащили одежду и стали растирать бараньим мехом. Телу стала возвращаться чувствительность, я ощутил, как меня бьет озноб. Вынырнувшая как из-под земли Сани протянула мне сухие штаны и тунику — вытащила из вьюков, умница! Я торопливо оделся. Сани подала мне сапоги, а после того, как я обулся — шапку, пояс и плащ. Самой последней в ее руках оказалась фляга.

— Молодец! — похвалил я и приложился к горлышку. Вино скользнуло в желудок, поселив в нем приятную теплоту. Фу-у-у!

Спустя короткое время я лежал у костра, всем телом впитывая благодатное тепло. В руке моей покоилась чаша с вином, разбавленным горячей водой, а в котелке над огнем аппетитно булькало варево. Сармы под шумок все же закололи бычка, и нам достался кусок вырезки. Горячий бульон — это сейчас в самый раз. Амага с детьми ускакали охотиться, пообещав утереть одноглазой нос. Дескать, посмотрим, чьи бычки толще! У костра находились лишь мы с Сани. Кварта хлопотала у костра, снимая с варева пену.

— Сядь, — сказал я. — Не убежит.

Она послушно примостилась рядом.

— Что ты кричала на берегу?

— Мой господин великий шаман и умеет воскрешать мертвых.

Я едва удержал чашу в руке.

— С чего ты взяла, что могу? — спросил, откашлявшись.

— Стал бы мой господин тащить из реки труп, если бы не собирался его воскрешать! — пожала она плечами. — Зачем ему дохлятина? Разве я сказала неправду? Все видели, как ты вдохнул в нее жизнь.

Я почесал в затылке. И вот что теперь: ругать ее или хвалить? Если бы не вернул к жизни сарму, опозорился бы навсегда. Пал статусом ниже копыта. Но мне удалось, и я в авторитете. Сани — умница! Я поманил ее пальцем. Она склонилась, и я чмокнул ее в щечку. Кварта зарделась.

— Господин! — сказала, потупясь. — Я не заслужила такой ласки.

— Это мне решать! — хмыкнул я.

— Хочу предупредить: сарму, которую ты оживил, зовут Бимжи, что означает "воробышек".

— И что?

— Она дочь Дандаки, единственная.

Я покачал головой. Надо же, как срослось! Выходит, не зря купался.

— Дандаки очень любит ее, поэтому держит при себе. Сегодня Бимжи едва не погибла.

Лучше надо детей воспитывать! Зачем было лезть с копьем к быку?

— По обычаю сарм, если шаман возвращает кому-то жизнь, то спасенная принадлежит ему. Теперь Дандаки обязана отдать Бимжи тебе.

Всю жизнь мечтал!

— Отказаться нельзя! — заторопилась Сани, разглядев выражение моего лица. — Оскорбишь.

— Зачем мне сарма?

— Ну... — Сани потупилась и стала возить пальчиком по траве. — Бимжи — треспарта и очень красивая.

Хм! Не заметил.

— Ты можешь взять ее к себе в постель, и она будет ласкать тебя всю ночь.

— Поэтому Дандаки с радостью ее отдаст? И даже будет настаивать?

Сани кивнула. Нет, добро наказуемо! Мало того, что спас сотнице дочь, так еще и спать с ней? Фиг вам! Я скрутил кукиш и ткнул им в сторону сарм. Сани засмеялась. Она знала, что означает это жест.

— Господин!

Она склонилась и неумело ткнулась губами мне в щеку. После чего вскочила и захлопотала над костром, приняв самый озабоченный вид. Гм... Кажется, меня неправильно истолковали.

...Дандаки явилась, когда мы хлебали варево — ложками, из одного котелка. Сотницу сопровождала спасенная мной Бимжи, еще одна сарма тащила миску с дымящим мясом. По знаку Дандаки миску поставили перед нами, после чего сарма исчезла. Мать с дочкой сели напротив и поджали под себя ноги. Сотница сделала приглашающий жест:

— Угощайся!

На подносе исходило паром вареное бычье сердце, из чего я сделал вывод, что нам принесли самое лакомое. Уговаривать себя я не позволил. Разрезав сердце ножом, подцепил половинку и протянул Сани. Вторую взял себе. Сотница поморщилась, но промолчала. Мы с квартой жевали мясо, запивая его вином. Дандаки и ее дочь молча смотрели. Жуя, я разглядывал Бимжи. Сани не соврала — и в самом деле хорошенькая. На вид лет семнадцать. Глаза узковаты, но остальные черты лица вполне европейские. Вид диковатый, на меня поглядывает с испугом. Ну, да, великий шаман...

Я сделал вид, что поглощен едой. Однако мой интерес к девушке не остался без внимания.

— Нравится дочь? — спросила Дандаки, как только я вытер губы.

Я кивнул — чего скрывать?

— Она твоя. Бимжи молода, здорова и согреет тебя ночью.

— Обойдусь.

Сотница вспыхнула.

— Моя дочь хуже твоей самки?

Она разгневанно глянула на кварту.

— Сани не греет меня ночами.

— Мне сказали, что вы спите вместе! — удивилась Дандаки.

— В одной палатке, но под разными одеялами.

— Не понимаю, — растерянно произнесла сарма. — Ты же муш! Вам нужны женщины!

— Если мы их хотим.

— А ты не хочешь?

Я почесал в затылке. Как ей объяснить?

— Зачем я здесь, Дандаки?

Она удивленно подняла бровь.

— Как ты верно заметила, я мужчина. В Роме нас мало. Поэтому мужчин ценят и лелеют. И вот вместо того, чтобы лежать в мягкой постели, пить вино и наслаждаться ласками женщин, я валяюсь на войлоке у костра. Ночую в палатке, дрожа от холода, отбиваю зад о седло лошади. Зачем, как думаешь?

Дандаки засопела.

— Тебе нужна твоя самка, — сказала тихо.

— Жена, — поправил я. — Если я отправился в этот путь, наверное, есть причины не тащить в постель первую же попавшуюся женщину, пусть даже красивую? Их и в Роме полно. Я прав?

Она кивнула.

— Поэтому не следует обижаться. Я не возьму твою дочь, как не брал других женщины. У меня есть жена, и я ей верен.

— Мне нужно поговорить с тобой! — сказала Дандаки. — Наедине.

Бимжи вскочила и убежала в темноту. Мне показалась, что с облегчением. Сани удалилась нехотя. Сотница проводила ее взглядом.

— Прежде, чем заговоришь, — упредил я ее, — я хочу знать, что с Виталией?

— Она жива, — пожала плечами Дандаки. — Ее сытно кормят. Скрести шкуры — дело тяжелое, работнице нужны силы.

— Вы заставили ее скрести шкуры?! — воскликнул я.

— Это лучше, чем собирать сухой навоз, — заметила сотница. — Там приходиться нагибаться, а беременной это трудно. Скрести можно на четвереньках.

Я с шумом выдохнул воздух. Ну, гады вонючие! Только доберусь!

— Я говорила, что ты странный, — сказала Дандаки. — Так переживать за свою самку! Хотя я видела такую любовь. Его звали Луций. Он попал в плен еще до мора. Жил в храме, спал со жрицами. Мада — его дочь. Когда у нее случились первые Дни, Луций забрал Маду к себе и отказался спать с другими женщинами. Ему угрожали, но он настоял на своем. Семя давал, но спал только с возлюбленной. Она родила ему трех сыновей.

— Мальчиков? — удивился я. — Человеческих?

— Они были без хвостов, — подтвердила сотница. — К сожалению, дети умерли — родились слишком слабыми. Но само их появление восприняли, как знак Богини, и Маду избрали Великой матерью. Люций помогал ей править. Их боялись...

"У сарм верховная жрица правит Степью, — вспомнил я. — Если, конечно, этими дикарями можно управлять..."

— Теперь Мада умирает, — продолжила сотница.

Я насторожился.

— У нее теле возникли бурые и черные пятна, их все больше, и они растут в размерах. Зудят. Мада слабеет и очень похудела. Эту болезнь у нас зовут "шикри". От нее умирают.

"Похоже на меланому", — прикинул я.

— Мада не верит в скорую смерть. Считает, что болезнь из-за того, что у нее нет мужчины — молодого и сильного. Он вольет в нее жизнь. Поэтому и вызвала тебя в Балгас. Ты сможешь ее вылечить?

— У нее вздулись узлы под мышками?

Дандаки кивнула.

— Не смогу.

Дандаки вздохнула, как мне показалось, с облегчением.

— Со смертью Мады, в Степи случится война. Желающих занять место верховной жрицы много. Но обычай требует, чтобы Великая мать несла в своих жилах кровь людей и имела чистое, без изъянов тело. Она должна зачать от человека. Таких сарм почти не осталось. Орды станут выдвигать женщин, рожавших от наших мушей, их хватает, кончится тем, что все передерутся. Будет большая война. Ее можно остановить...

— Позволь, догадаюсь! — перебил я. — Бимжи! Если она забеременеет от меня...

Дандаки кивнула.

— А она не юна для Великой матери?

— Маду избрали в семнадцать, — пожала плечами сотница. — Бимжи как раз столько. К тому же рядом я.

"Ты станешь повелевать Степью из-за спины дочери, — дополнил я мысленно. — Кто бы мог подумать: у кочевников — и такие страсти! Мадридский двор!"

— Ты согласен? — спросила Дандаки.

— Что взамен?

— Я помогу тебе вернуться в Рому — вместе с женой. Мада, как понимаешь, не собирается тебя отпускать.

— Она дала слово.

— Отпустить женщину. Это сделают — рома ей не нужна. А вот тебя задержат. Даже смерть Мады этого не изменит. Человеческий муш — слишком большая ценность. Его дочери могут претендовать на место верховной жрицы. Орды станут спорить за право владеть тобой, начнут войну. Могут и зарезать, чтобы не достался врагу. Убийство муша — великое преступление, за такое ломают хребет, но в войну случается.

"Веселенькая перспектива!" — прикинул я.

— Я родила Бимжи от Луция, — сказала сотница. — Мне посчастливилось получить его семя. Он был немолод, и Бимжи стала последней его дочерью. Она кровная сестра Мады, это всем известно, к тому же не путалась с мужчинами-сармами. Другие успели от них родить, а Бимжи чиста. Ей достаточно забеременеть от человека...

— Поэтому ты привела ее ко мне?

Дандаки кивнула.

— У нее Дни?

Сотница покачала головой.

— Тогда зачем?

— Нужны свидетели, которые подтвердят, что Бимжи спала с тобой.

— Воины твоей сотни? Им не поверят.

— Тогда дождемся родов. Доказательством станет ребенок.

— А тем временем будет война. В ходе ее Бимжи могут убить. Этого, кстати, захотят в первую очередь. Если нет бесспорного претендента, дорога прочим открыта.

— Ты не глуп, пришлый! — вздохнула сотница. — Но я не знаю другого способа.

— Можно поискать.

Дандаки уставилась на меня единственным глазом.

— Представь себе! У Бимжи наступают Дни, ты собираешь почтенных сарм из тех, кто пользуется доверием. На их глазах Бимжи и... — я закашлялся, — мужчина удалятся за дверь или занавес, не знаю, что там у вас найдется, и все слышат характерные звуки. — "Затем гостям вынесут окровавленную простынь", — хотел добавить я, но вовремя спохватился. Девственность, как явление, в Паксе отсутствует — не предусмотрена местной природой эта деталь в телах аборигенок. — После чего гости могут убедиться, что Бимжи получила требуемое. Как скоро у вас наступят признаки беременности? Ну, там, живот?

Сотница хмыкнула.

— Сколько женщин ты брал в Паксе, пришлый?

— Одну.

— Рома расточительны! — покачала головой сарма. — Позволить зря тратить драгоценное семя... Ну, так слушай! Когда сарма готова к беременности, она впадает в безумие, которое рома зовут "Дни". Мы говорим: "Анук". Анук может длиться декаду. Если женщина получае семя и в ней завязывается плод, Анук немедленно прекращается. От женщины начинает исходить особый запах.

— Я не чувствовал его от жены.

— У пришлых плохой нюх! — усмехнулась сотница.

— Достаточный, чтобы ощутить, как вы воняете! — не сдержался я.

— Ты, пока не прыгнул в реку, то пах не цветами! — хмыкнула Дандаки. — В Степи негде помыться. Не беспокойся! В Балгасе есть бани, и тебя туда отведут. Если пожелаешь, то вместе с Бимжи.

— Лучше с женой!

— Как скажешь! — пожала она плечами. — Но Бимжи все равно вымоют и умастят ароматным маслом. Когда Анук прекратится, и от Бимжи запахнет, можешь уезжать, вместе с женой. Я позабочусь, чтоб вам не мешали.

Глаз Дандаки блеснул.

— Этого мало, — сказал я.

— Что хочешь? Золото?

— У меня оно есть. Ты дашь слово, что Степь прекратит набеги на Рому. Ты ведь будешь править.

— Это не просто сделать! — покачала головой Дандаки.

— А кому легко? — развел я руками. — Но я согласен на таких условиях.

— Я подумаю! — сказала сотница и встала. — Но мне нравится твое предложение, муш!

— Меня зовут Игрр, Дандаки!

Она кивнула и удалилась. Вернулась Сани, и мы легли спать. Сон не шел. Я ворочался, одолеваемый мыслями. Во что я ввязываюсь? Зачем? Мне нужно всего лишь спасти Виту. К чему эти интриги? "Виту захватили в плен, — вмешался внутренний голос, — и могут вновь. Кто даст гарантию, что этого не случится? Пока сармы и рома воюют, жизнь "кошки" в опасности. Вита не захочет уйти из алы, ей нравится служба. Ты хочешь остаться вдовцом? Брось сомневаться! Бимжи — красивая девочка, сегодня вы вместе купались, — голос мерзко хихикнул. — Заодно и помылись. Приголубь ее! Тебе понравится!"

"Заткнись! — посоветовал я голосу. — Расскажу все Вите, и она мне запретит. Она ревнивая".

"Это точно! — согласился голос. — Будет и дальше скрести шкуры".

Я плюнул и выругался.

— Что-то случилось, господин? — послышался голос Сани.

— Спи! — откликнулся я. — Привиделось...

Сани вздохнула и придвинулась ближе. От нее приятно пахло травами. "Как ей это удается? — подумал я. — Помыться негде, от сарм несет, да и от меня, как сказали, а Сани будто в ароматической ванне искупалась".

"Вот и проверь! — посоветовал мне голос. — Не видишь, девочка страдает? Доставь ей удовольствие! И себе. Хватит строить из себя недотрогу! Не мальчик. Наслаждайся сам, и дай насладиться другим!"

"Я подумаю над этим!" — пообещал я, и голос угомонился.

Флавия, принцепс. Довольная.

Валерия переступила порогу и выбросила кулак от груди.

— Аве, принцепс! Аве, проконсул!

— Проходи, трибун! — пригласила я.

Твердо ступая по мозаичному полу, Валерия приблизилась к столу и положила на мраморную столешницу кожаный тубус. Я указала на селлу. Трибун опустилась на украшенное резьбой деревянное сиденье.

— Говори! — велела Лаура.

— В Роме спокойно, — доложила Валерия. — Исключение заговорщиц из списков сенаторов и их осуждение не вызвало волнений. Мы выставили стражу у их дворцов, а когда клиенты изгнанных явились, чтобы требовать раздач, сказали, что их больше не будет. Клиенты пробовали возмущаться, но их разогнали древками пилумов. Наблюдавшие за этим нолы, смеялись и рукоплескали — заговорщицы не пользовались популярностью. Я передала охрану дворцов вигилам, и сейчас квесторы ведут там подсчет и опись имущества. Когорта может идти в Степь.