Гарри Поттер и Полная Луна

Гарри глубоко вздохнул и, отбросив в сторону все сомнения, коснулся лицом бурлящей псевдо-жидкости.

Он должен получить свои ответы.

— Здравствуй, Гарри.

От звуков этого голоса Гарри вздрогнул и едва не упал, неловко дернув тростью — так, что она заскользила по холодному мрамору пола. Обернувшись, он едва поборол желание протереть глаза — перед ним стоял Дамблдор, все в той же дурацкой фиолетовой мантии и своей не менее дурацкой шапочке.

— Профессор?!

На мгновение в нем вспыхнула надежда — безумная, глупая, отрицающая реальность надежда — что Дамблдор жив, что хитрый старик нашел-таки способ связаться с ним с того света.

— Не трудись отвечать мне, Гарри, — продолжил директор и только тут Гарри заметил, что Дамблдор смотрит не на него — куда-то в сторону, словно не видит. — Это просто воспоминание, которое я создал с помощью окклюменции. Ты же помнишь, второй, продвинутый уровень?

Он, будто наяву, услышал жалобный хрустальный звон. Этот звук был знаком ему слишком хорошо — так надежда разбивается о суровую реальность. Он изо всех сил сжал зубы, пытаясь сдержать стон — в этот момент он будто потерял его снова.

И да, он помнил. Первый, базовый уровень — защита своего сознания. Второй, продвинутый — создание ложных воспоминаний с целью обмануть легилимента.

— У меня осталось немного времени, Гарри, поэтому я буду краток. Во-первых — даже не думай винить себя. Моя смерть — не твоя вина, но мой выбор. Волшебная Англия вступила в войну, в самую худшую из возможных войн, — гражданскую и, как бы горько мне не было говорить тебе эти слова, моя смерть не станет последней.

Ты уже знаешь о пророчестве, Гарри, знаешь, что только тебе по силам остановить Волдеморта, но прошу тебя — не спеши. У тебя будет только один шанс и, если ты не справишься, последствия будут гораздо хуже, чем если ты подождешь неделю или месяц. Твое доброе сердце будет требовать закончить все прямо здесь и сейчас, любой ценой, но... всему свое время. Пророчество даст тебе шанс встретить свою судьбу, когда придет час и только тогда, когда ты будешь готов. Доверься ему, как доверял ему я все эти годы.

Гарри молчал. Хотелось спорить, доказывать, кричать, мешая слова с глухим рычанием, но он знал — это бесполезно. Старик, говорящий ему эти жестокие слова — просто запись, как на видеомагнитофоне, он не услышит ни слова, его уже не переубедить и не переспорить.

— Во-вторых — слушай Ремуса, Гарри. Он поможет, он объяснит, он будет единственным, кто поймет тебя, потому что сам прошел через то, что предстоит и тебе. Прошу тебя сохрани, хотя бы попытайся! в себе то, что делало тебя — тобой все эти годы, что заставляло совать голову в пасть к василиску и выбираться из нее живым. Пророчество настигнет тебя, рано или поздно — ты и Волдеморт встретитесь и один из вас падет от руки другого. Мне хочется надеяться, что в конце концов победит Свет, а не одна Тьма прикончит другую.

Дамблдор тяжело вздохнул, облизнул сухие губы и Гарри заметил обугленную до кости руку, хотя был уверен, что еще мгновение назад она была прежней, сухой и морщинистой.

— Я мог бы говорить еще долго, старые люди любят читать лекции о жизни молодым, но, боюсь, мы ограничены во времени. Сюда, в Омут, я поместил воспоминания, свои и чужие, о том, кого сейчас принято называть Темным Лордом или Тем-Кого-Нельзя-Называть, о Томе Марволо Реддле. Мои сведения далеко не полные, но, тем не менее, ты получишь представление о том, с кем тебе предстоит иметь дело. Я покажу тебе, как он смог спрятаться от смерти, в чем его могущество и где упрятана слабость. Я покажу тебе, как его можно убить.

Гарри моргнул, а когда вновь открыл глаза, — уже стоял на пороге замызганного приюта с практически нечитаемым названием на вывеске, рядом с сильно помолодевшим Дамблдором. Он молча следовал за директором, слушал его разговор с магловским коллегой, поднимался по лестнице и шел по коридору... пока, наконец, не увидел его.

Худенького маленького мальчика, тонкого, как тростинка, с плавными линиями красивого лица, красивого настолько, что уже сейчас было ясно — однажды он вырастет в прекрасного молодого мужчину, по которому будут сходить с ума девушки и завидовать парни. Гарри с удивлением понял, что не видит в этом мальчике той Тьмы, что плескалась в глазах его повзрослевшей версии. Он видел волю, видел целеустремленность, жесткость и амбиции. Слушая разговор Дамблдора и Тома, Гарри гадал: в какой момент жесткость превратилась в жестокость, целеустремленность в одержимость, а амбиции — в жажду власти?..

Он видел, как Волдеморт убил своих родителей, спихнув вину на дядю. Уже не мальчик — юноша, начинающий черный маг и будущий Темный Лорд. Уже увидевший цель, уже не боящийся средств, уже не признающий законов, ни людских, ни Божьих.

Новорожденное чудовище.

Он видел, как полный человек, с пышными усами, делающими его похожим на моржа, тихим, испуганным голосом рассказывает этому чудовищу о крестражах, — способе расщепить душу и заключить ее в некий предмет, создавая якорь, который не позволит душе покинуть этот мир. Он слышал, как чудовище, холодным, высоким голосом, как-то отстраненно замечает, что всем известное магическое число "семь", пожалуй, лучше всего для мага, решившего получить бессмертие.

Он видел самого себя, пронзающего клыком василиска невзрачную тетрадку. Видел черную, шипящую на камнях и обжигающую кожу кровь, текущую из сквозной дыры. Слышал полный боли крик чудовища, умирающего от рук того, кому было предназначено оборвать щедро политую чужой кровью линию его жизни.

Он видел Дамблдора, стоявшего напротив дома родителей Реддла. Видел, как от скупых, резких движений его узловатой палочки мерцает и блекнет переливающаяся защита, окружившая дом. Видел, как он идет по коридорам, в окружении разрядов молний, с бессильной яростью бьющих в сияющую вокруг него сферу. Видел, как взлетел меч Гриффиндора над изящным серебряным кольцом с непонятным невзрачным камешком в оправе и вновь услышал этот крик боли, осознания собственной смерти, ужаса.

Видел, как Дамблдор, осторожно взяв в руки проклятый артефакт, долго смотрел на него, а затем осторожно надел на палец левой руки. Видел, как вытянулось его тело, как прогнулась спина, едва не ломая хребет и шею, как страшно закричал директор и каким-то беспомощно-детским жестом затряс рукой, пытаясь стряхнуть кольцо с пальца. У него это получилось, но было поздно — чернота уже коснулась его, заставляя сухую морщинистую кожу чернеть и обугливаться, облазить неопрятными, рассыпающимися в прах прямо на лету, лохмотьями.

Он закрыл глаза, не в силах смотреть на гибель своего кумира, оплота надежности, гаранта безопасности и образца во всем и всегда. Когда он открыл глаза, крик Дамблдора еще звенел в ушах, сливаясь с его собственным безмолвным воем смертельно раненного зверя. Он снова был в старом кабинете директора, напротив его хозяина — потрепанного, но здорового, лишь смертельно уставшего и бледного.

Давно мертвого.

— Зачем? — прошептал Гарри единственное, о чем мог сейчас думать. — Зачем вы его надели?

— Легенда гласит, что кольцо Салазара Слизерина способно воскрешать мертвых, — тихо "ответил" директор. — Мне сто пять лет, Гарри, и за эти годы я потерял стольких, что соблазн проверить оказался слишком велик.

— Теперь ты знаешь, Гарри. Крестражи — именно они позволили Волдеморту пережить собственную Аваду. Их семь, дневник уничтожил ты, кольцо — я, осталось четыре и последний — тот, что живет в теле оригинала. Волдеморт умрет только тогда, когда будут уничтожены все.

— Но как мне отыскать их? — спросил Гарри, забыв, что директор не сможет его услышать.

— Дневник — дань его учебе в Хогвартсе, месту, которое, несмотря ни на что, было ему домом все те долгие семь лет, что он провел в этих стенах. Кольцо — наследие Основателя, оно символ само по себе. Тем крупинкам, что остались в Волдеморте от мальчика по имени Том, по-прежнему необходимо доказывать свое величие, хотя бы самому себе, и он делает это так, как умеет. Три из оставшихся крестражей, я уверен, реликвии Основателей. Последний, возможно, Нагайна, но не факт.

Пару мгновений Дамлдор молчал, а затем, тяжело вздохнув, продолжил:

— Прошу тебя, подходи осторожно к выбору тех, с кем ты поделишься этим знанием. Люди поддавались соблазну и за куда меньший приз, чем бессмертие. Будь осторожен даже с теми, кому веришь — я бы хотел, что бы это знание умерло вместе со всеми, кто хранит его сейчас. ...Это почти все, что я хотел тебе показать, Гарри. Кроме еще одного...

Миг — в лицо ударил сильный порыв мокрого ветра, и он почувствовал соленый вкус морской воды на губах. Оглядевшись по сторонам, Гарри понял, что находится на одиноком скалистом острове посреди моря, открытом всем ветрам и веками сопротивляющимся яростному напору холодного английского моря.

— Это — место, где Том Реддл понял, что не такой, как все, что он может больше, чем остальные, — голос Дамблдора без труда перекрыл грохот волн. — Сюда водили экскурсии в том приюте, в котором он жил. Бог знает, почему именно это место, да и неважно теперь... По положению звезд я могу заключить, что остров находится на восточном побережье, его центральной или южной части. На картах его нет, все воспоминания причастных искажены и исправлены, да так, что даже я не смог докопаться до истины.

Очередное неуловимое мгновение — и они уже снова в иллюзорном кабинете директора, полном загадочных вращающихся и жужжащих штуковин.

— Ты должен найти его, Гарри. Это знаковое место, поворотный момент в судьбе Тома, я готов поспорить на последний галеон, что там спрятан один из крестражей. Найди его. Уничтожь. Это — все, чем я могу тебе помочь.

Кабинет погрузился в молчание. Гарри пытался переварить свалившуюся на него информацию, а Дамблдор... ну, зная его, Гарри не сомневался, что он прекрасно знал, какая буря сейчас бушует в душе его ученика, и просто давал ему время.

— Прощай, Гарри... Хочу, чтобы ты знал — я верю, что оставляю Англию и весь мир в надежных руках. Знаю, ты не любишь, когда на тебя давят, но все же... не подведи меня.

Образ директора начал таять, расплываясь перед глазами, и Гарри не был уверен — то ли это от слез, против воли текущих по щекам, то ли вышло время его последнего разговора со старым волшебником.

Прежде, чем вновь ощутить себя, склонившимся над Омутом Памяти и отчаянно дрожащим от пережитого, он успел сказать слова, которые так и не смог заставить себя произнести, стоя над белоснежной гробницей:

— Прощайте, Альбус...

Он не знал, сколько простоял там, мертвой хваткой вцепившись в покатые борта Омута, наблюдая за солеными капельками, одна за другой срывающимися в бурлящую серебристую поверхность артефакта. В себя его привел осторожный голос нынешнего директора:

— Мистер Поттер?..

Он вытер рукавом слезы и, разворачиваясь к Макгонагалл, зацепился взглядом за меч Годрика, висящий рядом со шкафом. Протянув руку, он коснулся рукояти, обмотанной чей-то шершавой кожей.

— Он дается лишь достойному в час великой нужды, — процитировал Гарри Дамблдора, снимая меч с подставки и изо всех сил сжимая его в кулаке. — Если моя нужда не великая, то я даже не знаю...

— Мистер Поттер? — уже более требовательно повторила директор.

— Я забираю его с собой, — закинув меч на плечо, Гарри двинулся к выходу, прямо на стоящую в дверях Макгонагалл, громко постукивая тростью о каменную кладку.

Директрисе пришлось посторониться, — видимо, было что-то такое в его лице и выражении глаз, что подсказало Макгонагалл, что здесь и сейчас лучше не стоять у него на пути.

— Что сказал вам Альбус? — тихо спросила она ему вслед.

— То, что получалось у него лучше всего, профессор. Он указал мне путь.Глава 5. Вопрос веры

Гарри сгреб в один большой неопрятный ворох кучу писем, разбросанных по столу, и немного нервно оглядел Большой Зал. За две недели, проведенных в летнем Хогвартсе, он так и не привык к пустым коридорам, классам и остальной школьной территории. В учебный год замок казался уютным, безопасным и светлым и в лютую метель, и в свирепую грозу. Лишенный же учеников он, совершенно неожиданно для Гарри, внезапно стал мрачным и неприветливым. Как-то сразу чувствовалось, что когда-то давно Хогвартс был не школой — замком, крепостью, на чьи стены карабкались захватчики и обороняли защитники, и чьи каменные мостовые были щедро политы кровью обоих сторон.

Даже за столом преподавателей зияли дыры, — Хагрид встречал студентов, Макгонагалл по традиции, которую отказалась менять, ждала их в дверях, новый преподаватель Защиты пропадал вместе с коллегами из Аврората, в стотысячный раз проверяя защитные барьеры.

В принципе, Колдер Кларк, присланный Министерством по запросу школы на проклятую должность, Гарри понравился. Невысокий, широкий в кости мужик был похож на булыжник, отколовшийся с вершины скалы, а затем долго катившийся вниз, к подножью, — в тонких белесых трещинках старых шрамов, с ранней сединой в коротких черных волосах и густой бороде, побитый жизнью, но отнюдь не сломленный, спокойный и невозмутимый. Действующий сотрудник Аврората, как успел выяснить Гарри — один из старых воспитанников Грюма.

Колдер прибыл в Хогвартс всего пару дней назад и Гарри успел перекинуться с ним всего парой слов, и не мог утверждать что-либо определенно, — наученный горьким опытом, он лишь вздохнул и выразил робкую надежду, что хуже Амбридж уже не будет.

Скривившись от воспоминаний, он ловко крутанул в пальцах палочку, — трюк, который удавался ему через раз еще месяц назад, теперь выходил легко, почти играючи.

Главный атрибут волшебника ему вернули только вчера, когда мадам Помфри, наконец, смилостивилась и решила, что ее пациент достаточно поправился для колдовства. Он уже успел проверить ее в деле, ощутив, вопреки логике, немалое облегчение, убедившись в том, что его Сногшибатели по-прежнему могут заставить треснуть тренировочный манекен.

Аккуратно положив палочку на стол рядом с кучей писем, Гарри уныло принялся ворошить свою переписку с друзьями, сам не зная, что именно ищет.

Он мало общался с Роном и Гермионой этим летом, — сначала мешала апатия и горечь потери из-за гибели Сириуса, а затем... затем погибла Эммелина, а следом — Дамблдор. Рациональной частью сознания Гарри понимал, что его молчание и бегство от друзей очень легко объяснить, — всему виной одиннадцать лет в чулане под лестницей, в доме тети и дяди, которые его без малого ненавидели. Именно тогда он выработал для себя правило, почти непререкаемый императив: "Не позволяй никому видеть свою слабость, потому что в следующий раз ударят именно по ней".

Он многое пережил со своими лучшими друзьями, — они были вместе в беде и радости, в лучшие и худшие моменты его жизни. Он был уверен, если бы они были сейчас рядом, все было бы по-другому, он бы смог открыться, смог бы рассказать и поделиться тем, что у него на душе, но... но сейчас они были лишь строчками на желтом пергаменте.