Панацея

Дяде Коле и Анхелине прилетело не слабо. Хоть и протянул шахтер Мерхель от места подрыва первой лимонки почти на сто семьдесят метров. Оба ничего не слышали. Доротея попала в ступор шока. Висела руками на лямке и, когда могла, перебирала коленками по мерзостной жиже. Лицо в противогазе заливал соленый пот. Нестерпимо хотелось снять маску. Но поднятый взрывами смрад проникал даже через фильтр противогазной коробки. На двухстах пятидесяти метрах от места спуска дядя Коля остановился и учуял движение воздуха. Где-то впереди был спасительный поворот. Дончанин волновался не зря. Вдруг найдётся злобный, отпетый и безбашенный правосек среди титульных военных; и невзирая на трупы, раненных и 'запахи', прыгнет в колодязь и лупанет вдоль трубы из автомата в дорогие 'ватнику' и 'толерантной демократке' личные задницы. Сквозь не могу и тихий судорожный хрип, шахтёр ускорил движение волочения иностранки.

Женщина далее ползти не могла. Силы закончились. Дядя Коля ощущал себя в чертовой трубе, как в тумане сознания. Двигался на ощупь. Сердце молотило в груди, как отбойный молоток 'стахановца' в лаве. Экономя на словах, дончанин перевернул немку на спину, так чтоб туловище и голова лежали на широких лямках, как на волокуше. Перевернулся сам. Скупо и медленно потянул бездвижное тело за собой. Теперь можно было бы и не спешить. Но Мерхель дышала в противогазе с хрипами. Голова иностранки болталась из стороны в сторону. Шахтёру стало тревожно. Не для того он рисковал своей жизнью и могилой Алёны, чтоб эта тётка из Европы, вдруг тут окочурилась, после стольких усилий, страданий и опасностей? И смерть утянула её как Алёну в свой погребальный огород?

— А ржавый костыль тебе щербатая — не белая булочка? — устало подумал ополченец о тётке в капюшоне с косой, медленно делая рывок правой половиной тела. Затем, также не спеша, левым боком — вперёд. — В шахте всё-таки легче. Светлее, — мыслями и воспоминаниями отрешался от боли и усталости шахтёр, рисуя картинки прошлого. — Опять же, фонарь есть. И не воняет так, пиндеец какой-то. — Так и полз, отключаясь в темноте от реальности, и отгораживая сознание от страха, тьмы и неизвестности, пока не почувствовал плечом отсутствие трубы слева. Нащупал левым плечом пустоту поворота. Куда и втащил безвольную немку, прислонил к стене, и тупо сел рядом, глотая ртом смрад и выцеживая из него кислород.

Сверху, сквозь щели проникал свет. Хотя отверстия были с дырочки от пяти сантиметрового гвоздя, но лучи от них показались дяде Коле прожекторными юпитерами на стадионе 'Донецкарена'. Глаза, привыкшие за два часа к абсолютной темноте, тут же ухватили ржавые очертание железных скоб уходящих вверх лесенкой по более светлой бетонной стенке. Воздух в колодце, куда приполз шахтёр, оказался чуть чище от испарений миазмов. На последних силах ополченец втянул в цилиндрический короб колодца Анжелу. Колодец был копией того в который они спустились прежде. Зато, после длительной узкости трубы казался дворцом.

Шахтёр стянул с лица женщины маску противогаза. Пощупал пульс на шее. Ниточку артерии натруженными и застылыми руками — не смог обнаружить. Но зато почувствовал, как Анхела дышит в полузабытье. Отцепился от лямки. Приподнял и привалил тело женщины — сидя к бетонной вертикали округлой стены. Отвалился сам — отдыхая и накапливая силы. Каждая ступенька из гнутой арматуры на пути к свободе и чистому воздуху давалась с дикими усилиями. Неимоверно хотелось пить и дышать, дышать обычным, чистым, вкусным воздухом с запахом весны и прелой прошлогодней листвы. Крышку люка поднимал головой, упершись в него каской. С рычанием-стоном — сдвинул чугунный круг в сторону и чуть не упал вниз от головокружения после вдоха. Зацепился узлом локтей за верхнюю скобу, выворачивая руки, чтоб не сорваться. Почувствовал, как немеют мышцы бицепсов и плеч в схватке с гравитацией. Лёгкие постепенно насыщали организм кислородом. Снизу послышался стон сидящей в нечистотах Доротеи.

— Щас, щас, щас Анжела, — прохрипел шёпотом шахтёр, набираясь сил. Перевалился через люк в поясе и лежал, свесив и уперев в лестницу ноги, отходя от бешеной скачки по канализации. В пять утра улицы столицы Донбасса на окраинах пусты и беспросветны... Помощи ждать не откуда. Анхелину ополченец тянул вверх на лямке, сцепив зубы, медленно отвоёвывая каждую ступеньку у подъёма. Мерхель пять раз сорвалась четырнадцати ступенчатой лестницы и едва не рухнула снова в смрад и темень канализации. Дядя Коля, терпел, держал, тащил и успокаивал обессилившую спутницу, делая остановку на каждой ступеньке, как на новом, взятом с кровью и болью гигантском рубеже.

Когда горняку удалось вытащить фрау из темноты колодца на поверхность светлеющего донецкого утра, говорить ни о чем не хотелось. Просто требовалось ничего не делать. Только дышать и не двигаться. И ещё дяде Коле захотелось узнать — который час. Время в смраде и мраке двигалось по своим законам, то растягивалось как сырая резина, то сжималось в точку как при взгляде в направленный на тебя обрез ствола врага. Мобильник шахтёра искрошился в скачке по канализации. А вот у Анхелы как-то сразу понятно — его и не было. 'Странно, — размышлял шахтёр с удовольствием и покоем раскинувшись на сталом асфальте, — Все же с мобильниками. Даже я. А у этой непутёвой нет? Потеряла что-ли? Скорее всего. Или украли, или отобрали? Вообще, откуда оно взялось? — лениво шевелил логикой обобщая и раскладывая события ночи ополченец'.

Тётка, говорящая на немецком, в ничейной зоне Минска-2 выглядела по меньшей мере странно. ' Может маячки подослали ставить?' — Сам удивился своему предположению Кулаков. — Вид и образ перепуганной тётки, одежда, манера поведения никак не клеялись с электронными жучками, лазерными указателями подсветки цели, радимаячками и прочей шпионской лабудой. Анджела казалась на столько инородным телом в месте соприкосновения двух враждующих группировок, что скорее дядя Коля поверит, что еврей молится в Аль-Аксе, нежели, что иностранка — работает на Киевских вояк. Холод не дал закончить шахтёру анализ всех выявленных странностей. Надо было подыматься и 'мчать' отогреваться, отмываться и сушиться. А потом ещё и стираться и хапнуть, на всякий случай по сто, или даже двести грамм от простуды. Со стоном боец поднялся и утвердил спину в вертикальном положении, 'разлепил глаза', осмотрелся. Опознал место. Сообразил, где находится. Автомат срежетнул стволом по дорожному покрытию. ' Магазин пустой. Надо поменять', — совершенно отрешенно подумал дончанин и потянулся за рожком. Отщелкнуть пустой магазин удалось лишь с третьей попытки, зато вставить новый, заполненный патронами получилось со второй.

Звуки щелчков замком застёжки магазина на "калаше" ополченца привели Мерхель в чувство, и встревожили. Шварк затвором, что сопроводил звуком затыкание-запирание патрона в казенник оружия шахтёра, не на шутку перепугал женщину. Опасность никуда не делась, она осталась рядом, только усни и снова что-нибудь случится. Свои семь минут отдыха Мерхель провела, как в мрачном забытье. Но чётко сообразила, что за несколько часов 'в нигде' — натерпелась страху, жути и ужаса, больше, чем за всю свою жизнь. А ведь пробыла-то: всего ничего. И, видимо, пробудет ещё! Надо что-то немедленно решить! Придумать, что отвечать на вопросы. А они будут, несомненно! А 'дядья Колья' — здесь живёт. И судя по всему: второй год! Господи! Он же привёл меня к своим! Они же — террористы, сепаратисты, бандиты, наёмники, гэрэушники, фээсбэшники, уголовники, казаки, чеченцы, буряты... а у меня — нет ни единого документа....

Суматошно метались мысли, в отравленной вонью канализации, голове бундесканцлера Херрмании. ' А ведь, если меня пристрелят, или я умру случайно, то никто даже не узнает, где произошло сие печальное событие, да и не заметят. Похоронят, поди, как убогую беженку. Какой кошмар. А ведь могут засудить как ту, как её? Летчицу? Сав, саве, савувеченко, что-ли? А если передадут русским? И обвинят в переходе границы? Нарушении закона? Суд в Москве — неееет! Ни в коем случае! Лучше небытие, чем такой позорище и долг Путину. Ведь помилует — и потом не отмоешься. Чертовы русские, с их идиотским мировоззрением, понятием чести, долга и помощи ближнему'.

Размышления трясущейся от утреннего холода попутчицы прервал усталый и медленный в реплике голос ополченца сидевшего рядом, тяжело ворочащего головой и языком и, при этом, осматривающего окрестности. Шахтер в сумерках быстро разобрался с местоположением по силуэту ближнего копра и террикону.

— Анжела, на-до вста-вать и ид-ти. А то замёрзнем. Тут недалеко. Чуть-чуть осталось. Втасавай Европа! — не смог правильно выговорить повелительный глагол ополченец, — Нам в таком виде лучше никому ни на глаза, ни на нос не попадаться. Не дай бог, кто снимет на фотку или видео сделает! — слова ополченца подстегнули и ударили бы по 'самомому' больному месту любой женщины. А тут немка, аккуратистка, привыкшая волосок к волоску в прическе, тон в косметике и макияже, в цвет в 'украшениях', шик в одежде, точность в маршруте, распорядке дня, движениях, взгляде... и тут дерьмо по всему одетому организму. Причём сверху донизу и снизу доверху. И на ногах валенки в галошах, обрезанные и притянутые к грязнющей и смердящей голени мягкой проволокой, чтоб не спали при хотьбе. О платках можно было даже не вспоминать. Достаточно было посмотреть на руки, обмотанные полосами разорванной старой мерсельки из подвала Николая Коленовича. Припомнила Доромея и тут же, как молния блеснул всплеск спасительного решения: '!!Да — я ничего не помню! Амнезия! Потеря памяти! Фуу! Выиграть время! А там посмотрим!'

— Яа, яа! — согласилась, со стоном приподнялась и расселась у люка колодца умотанная, разбитая передвижением, переживаниями, страхами и собственными мыслями Анхела Доромея Мерхель — канцлер Херрмании.

' Боже, а как же страна без меня? У меня же сегодня завтрак в девять с французским и американскими послами! — мелькнула мысль о фатерланде и тут же скисла, удавленная более насущными и жизненно важными проблемами. Шахтёр встал с кряхтеньем. Перевесил автомат ремнём на шею. Взялся правой рукой за пистолетную рукоять оружия. Левую руку протянул Мерхель. Помог подняться. Коротко спросил.

— Идти сама сможешь?

— УУУГГГггу! — промычала Доромея пошатываясь и тряся головой. Идиотски сильно хотелось протереть глаза. Но сделать это в грязной одежде и 'такими руками' Ангелина не осмелилась. К вони и смраду Мерхель привыкла на удивление быстро. А вот песий запах кожуха ополченца в воспоминаниях Доромеи, казался теперь, после бегства в канализации — божественным ароматом.

— Держись за лямку, — посоветовал Антифриз и пояснил заботу, — А то ещё потеряешься. Ищи тут потом тебя по районам! Это ж тебе не Европа... У нас тут покруче будет...

В пять утра у блокпоста, к которому вышел дядя Коля с Анхелой неправильно тихо и спокойно. Ни часового. Ни повара. Ни проверяющего. Ни души. Курорт, а не война. " Мбля, — подумал шахтёр, — А если бы диверсанты от укропов пролезли по канализации, а не мы? Твою ж уголь в вагонетку! Режь не хочу. Ставь мины хоть в два этажа. Вешай маячки на дома, что за спиной, как на ёлку. Схроны с оружием закладывай. Снайперов клади в лежки. Артнаводчиков выставляй. А потом в ножи всех и в шурфы...— даже как-то стыдно стало перед иностранкой за бардак в родной вроде казённой части ополченского войска. — Ххоть бы не напились, — вполне обоснованно мелькнула здравая мысль. Вродь праздника не было. А повседневный бардак существовал налицо. После дядь Коли и Анхелины на земле оставались мокрые и смрадные следы от стекающих с одежды нечистот. Первое правильное действо, что услышал Антифриз в родной части города, было не радостным приветствием, а окриком 'часового'.

— Стой! Мля! Укропина! Семь!? А то щас как стрельну! — Шахтёр улыбнулся, выдохнул. Свои. Дошёл. Слава тебе, господи.

— Марфа, ты что ли? Десять — по-вчерашнему! То есть — три! А де остальные? — в ответ громом шарахнул выстрел из симоновского карабина над головой по кронам деревьев. Тренированный войной Дядя Коля упал на асфальт. А Доромея снова впала в ступор, стоя столбом посреди дороги в упор, как ростовая мишень на стометровом стрельбище для новичков. Захочешь — не промажешь.

— Ты сдурела, млять! Марфа!? Это я — дядя Коля — Антифриз! Кончай пулять! Эта баба иностранка! — как мог, втемяшил с земли шахтёр свою правду снизу, выдыхая облачка порывистого пара над стылой поверхностью асфальта. И подсёк Мерхель стопой. Теперь уже Доромея грохнулась в добрячий обморок. Те свои, дяди Колины, на которых всю надежду и веру держала внутри себя немка, пока лезла через круги ада сквозь пули, вонь, мерзость и страх — вдруг встретили беглецов огнём в упор. И ополченец разразился таким изощренным горняцким матом, что казалось, даже природа затихла, всасывая новые понятия, построения сил, темп и направления движения. В конце многоэтажной тирады боец закашлялся утробным раскатистым горловым кашлем. Паузой тут же воспользовался невидимый постовой.

— Дядь Коля, ты что-ль? — отозвался немного, виноватый, перепуганный и дрожащий женский голос из-за ближних деревьев.

— Ну, а хто? Я ж пароль сказал — Десять! Марфа! Ё-моё, — образумить бдительную тётку сразу не удалось. Оно и понятно — в таком-то виде! Тут и дочь родную не узнаешь, не то, что временного соседа по окопу и столу.

— Ой, а и точно! Антифриз! Живой! Так пароль поменяли, дядь Коль! — высунулась повариха из-за укрытия с карабином на изготовку в руках. — А это ещё хто с тобой? Бомж? Николаша? Де ж тебя так угораздило? — причитала Марфа, оглядывая смердящую парочку, приближаясь и не опуская оружие. — Фуууу, — остановилась пышная женщина в камуфляже в пяти метрах от обнаруженных нарушителей спокойствия. — Это, по каким выгребным ямам тебя черти носили? Слоны вас обосрали что-ли? Чо это с ней? — зашла с подветренной стороны ополченка и ткнула в воздухе ладонью в сторону грязной кучи, из-под которой торчали ноги в обрезках валенок, но в натянутых на шерсть галошах. Только по вымазанному украшению — бусам на шее Мерхель Марфа догадалась, что перед ней женщина, а не шо то другое. — А наши все тебя на передке встречают! Там такая заваруха! По вам что-ль укроп крошился? — доложила повариха. Подтверждая слова ополченки, в стороне линии разграничения поднялась свистопляска артподготовки из всего, что только было у ВСУ на передовой.

— Ага. Еле удрали. — присел снова шахтёр и озабоченно повернулся к неподвижному телу Мерхель. Грохотало и гупало добросовестно. Шальной снаряд вполне мог прилететь и туда, где остановила Анхелу и Антифриза — Марфа. Тащить в безопасное место бундесканцлера Херрмании в её теперешнем виде повариха побрезговала. Та и откуда ей знать шо ото канцлер, а не пропащий алкаш с подворотни, по внешнему виду и вони исходящей на несколько метров вокруг.

— Марфуш, дрова у котла есть? А то скакали по канализации от укропов, как зайцы от волков по лужам, — тащил на себе в который раз главу Херрмании старый шахтёр.

— Та я и вижу и чую... Есть дрова. — подтвердила гипотезу горняка ополченка.