Помолчав, отец Фёдор воскликнул вне всякой логики:
— Невероятно, но при всём при этом — большинство прихожан считает эту власть своей!
Конечно, "невероятно" и удивительно: попробуй "хорошенько отлай" какого-нибудь мэра "той" — демократической России, проносящегося мимо тебя на служебном или личном "Мерседесе"!
Кстати...
— А на чём ездит местное начальство?
Местная правящая "элита", оказывается, ездит на пролётке — раньше принадлежащей купцу... Не важно, какому купцу.
Правда, имеется и автомобиль, неизвестной "его преподобию" марки — появившейся в здешних краях, известными лишь ЕМУ(!!!) путями. Но, ныне он простаивает в сарае: ибо единственный человек, который мог его починить — пленный белогвардейский офицер, вытащенный Анисимовым прямо с "того свету" (из уездной ВЧК, то есть), по окончанию эпохи военного коммунизма сбежал от него куда-то очень далеко... Возможно даже за границу! Нового же шофёра, никак найти не могут — хотя вроде и, условия найма на службу приличные — продуктовая пайка и оклад совслужащего.
Так, так, так... Заманчиво, заманчиво... Очень заманчиво, чёрт побери!
Ладно... Пока что, просто сделаем себе "зарубочку" на память — а там видно будет.
* * *
Теперь про саму личность первого встреченного мной хроноаборигена — иерея Благовещенского Храма городка Ульяновск.
Отец Фёдор не так давно овдовел и, вести домашнее хозяйство ему по очереди помогают пожилые бабки-прихожанки. У него имеются три дочери, уже давно и очень далеко "вылетевшие" из родительского гнезда и, связь с отцом поддерживающие весьма эпизодически:
— Совсем отца забыли... Недаром говорится: дочь — отрезанный ломоть...
При упоминании младшего сына, отец Фёдор заметно помрачнел: на момент Октября, тот был учащимся старших классов одной из нижегородских гимназий... Затем, добровольно поступив и закончив Курсы красных командиров[4], он был в 1920 году отправлен на Польский фронт — где и пропал без вести где-то под Вильно.
Из других близких родственников имеется родная сестра — вдова умершего ещё до войны инженера-железнодорожника, живущая в Казани — с которой Отец Фёдор изредка переписывается.
* * *
Удовлетворив своё любопытство по другим — менее значимым вопросам, я обратился к иерею Благовещенского Храма с первой просьбой:
— Ваше преподобие! В вашем мире я — простой смертный и, мне надо бы помочь... Иначе, моя миссия окажется невыполненной!
Хотел намекнуть на "кары", которые ожидают его бессмертную душу "там" в случае отказа — но священник сам, с истовой горячностью религиозного фанатика, тут же с готовностью откликнулся:
— Чем я смогу помочь Ангелу Божьему?
Кажется, предложи я ему взойти на костёр, он бы тут же — с превеликой радостью туда побежал! Но, таких экстремальных жертв, мне не требовалось:
— Первым делом, мне нужно легализоваться и адаптироваться в вашем мире.
— Извините...?
"Мне нужны твой мотоцикл и одежда", — едва не ляпнул!
— Мне нужна биография, документы, одежда. Желательно, всё это иметь такое — чтоб я стал "своим" для властей и смог сделать...
Вот в этом месте, у меня ещё ничего не продумано! Ладно, будем импровизировать:
— ...Чтоб, я смог сделать служебную карьеру у большевиков, что ли. Ведь, если Вы меня "по блату" устроите, к примеру — эти самые "копанки" большой совковой лопатой рыть, болотную руду для изготовления краски ища — то я навряд ли смогу что-то изменить к моменту похода Антихриста на Восток!
Отец Фёдор, немало огорчился:
— Право, не знаю как я... Может, с Фролом Изотовичем поговорить?
Действительно, это наиболее простой и, по ходу — единственный путь, который на ум приходит... Но есть одно "но":
— Прежде чем с "Фролом Изотовичем" говорить, надо придумать убедительную легенду насчёт "предмета" разговора, да так — чтобы он принял меня за своего, а не посадил в кутузку к своему Абраму Израилевичу! Ведь, я же даже разговариваю, не так как вы: сразу заметно, что "пациент" — "не от мира сего"!
— Действительно, говорите Вы так и слова такие — что я порой с трудом понимаю..., — всплеснул руками, — и быстро то, как!
— Спецподготовка у нас — у ангелов, такая: с целью передавать как можно больше информации в единицу времени! — скороговоркой проговорил я.
Он ещё не в курсе, как я быстро умею читать и печатать Вордсом "на клаве"!
— И, слова некоторые — вроде и по-русски, но непонятно, — понимающе кивая, как-бы рассуждал сам с собою местный иерей, — но прежде всего, Вам надо внешний облик изменить.
— А с этим, что не так?
— Да Вы на руки свои посмотрите: как у младенца новорожденного!
Я присмотрелся повнимательнее...
Действительно! С такими руками то, мне за чернорабочего — очень трудно будет проканать! Во-первых: худющие — как у сто лет не евшего, а во-вторых — с такой бледно-розовой тонкой кожей, что...
Посмотрел на ноги, потрогал босы пятки... Мать, моя! Да как вообще ходить буду?!
— И, на лицо — как будто ни разу не стриглись, не брились и, всю жизнь от Солнца где-нибудь в подземелье прятались!
Так, так, так...
ХРЕНОВО!!!
* * *
После тяжкого молчания, священник первым проявил инициативу, пригласив меня в свой дом:
— Отобедаем чем Бог дал, переночуем по человечески — а там видно будет: утро вечера мудренее!
Однако, я несколько запаниковал — вдруг, во время моего отсутствия, откроется "портал" в моё время? Вдруг я смогу вернуться домой — к своей семье, к своей "королеве-бабушке"? К привычному образу жизни?
Тут вдруг меня начало знобить, голова разболелась как чугуном налилась — ничего не соображаю. Лихорадочно пошевелив "извилинами", я наконец ответил — показывая на свой комп:
— Пока я не могу надолго оставлять без присмотра этот... "Телепорт"! Вдруг, будет какое сообщение от... От курирующего меня Архангела!
И в тоже время меня одновременно не по-детски прибило "по-маленькому" и страшно захотелось, извините — жрать! Не делать же все эти дела в Храме Божьем? Даже, не будь при мне настоятеля этого храма — я не стал.
— Поэтому, не более чем на... На пятнадцать минут!
Согласно кивнув, отец Фёдор снял со стены старую рясу и предложил одеть её мне. Закутавшись в неё, выхожу в "другой" мир и тут на меня накатывает страшная паника.
МНЕ СТРАШНО!!!
Страшно покидать свой маленький, уютный кабинетик, страшно оставлять без присмотра компьютер — единственное, что меня связывает с моей той — "прошлой" жизнью. Да, просто страшно и, всё! Я буквально вцепился в косяк, перепугано переспрашивая:
— А вдруг войдёт кто...? Надёжны ли в диаконнике и, в самой церкви замки?
— Вполне надёжны, — говорит, — по заказу в самом Нижнем делали — ещё до революции.
— Замки для честных людей делают, а...
Стою, дрожу.
Священник увидел или почувствовал моё состояние и, очень участливо спросил:
— Что с Вами?
— Я боюсь, — честно признался я, весь трясясь, — я ведь совсем ещё молодой ангел — мне и семидесяти лет нет, по вашим — по земным меркам!
Видимо я выглядел довольно жалко, потому-то отец Фёдор враз "успокоил" словами:
— Не бойтесь! Сюда никто не залезет — даже комиссары. Все в посёлке знают, что красть в Храме больше нечего.
Еле-еле уговорив, он буквально силой оттащил меня от двери и, заперев дверь в комнату на внушительного вида навесной замок и обняв за плечи повёл на выход.
* * *
Согласившись одеть старую поповскую рясу, я потом сто раз не пожалел — на дворе явно был, не май месяц! Вот только китайские шлёпки, в коих я вышел — как-то с климатом не гармонировали. Кое-где ещё лежал снег да и, прилично поддувало. Видно, моя помолодевшая кожа была слишком чувствительной к низкой температуре и, я буквально весь посинел, окоченел и покрылся "гусиной кожей" — пока добрался до поповской избы, по пути посетив "удобства".
"Мля... Спаситель человечества фуев, — думал я, отчаянно стуча зубами, — срамота сплошная и ничего в тебе ангельского".
Слава Богу, там было натоплено достаточно жарко, чтоб тут же хорошо согреться. Однако, озноб не прекращался и, даже по-моему — несколько усиливался...
Попросил зеркало и отец Фёдор подвёл меня к трюмо в спальне и, я долго в него рассматривал своё отражение при свете керосиновой лампы: вьюнош худющий, "со взглядом горящим"... Температурю, должно быть конкретно.
Да! Без всякого сомнения — это я. Причём, очень сильно помолодевший "я" — лет двадцать с трудом дашь.
Среднего роста, среднего телосложения и лицо настолько "среднее" — что легко потеряется в толпе. Мне бы в шпионы идти работать! Женившись, иногда — когда смотрелся в зеркало, зело удивлялся: и, что интересно "такого" — моя Королева нашла во мне?
Да, вроде "в реале", моя физиономия была более мужественной, что ли... Точно! Вот этот "пух" на голове, на щеках и подбородке, придаёт мне какой-то нелепо-цыплячий вид.
Первым делом, священник меня переодел — вместо трусов, бриджей и футболки, он выдал мне из большого сундука под образами хотя и ношенное и штопаное, но чистое и целое нижнее бумажное бельё — белые кальсоны с "завязочками" и рубаху... Великоваты, конечно — но дык, выбора нет! По службе в Советской Армии знаком с этим элементом гардероба, поэтому проблем не было.
Мои "боксеры" и бриджи с цветочками же, он брезгливо закинул в печку, бормоча нечто вроде: "Ох, бесовска одёжка...", а футболку с двуглавым орлом на груди — некоторое время, с недоумением потаращившись на фотографию Путина и надпись "КРЫМ НАШ!" на спине, аккуратно сложив, засунул в тот же сундук:
— Уж, больно красив имперский герб — хочь и, без короны скипетра и державы! А если найдёт из "комиссаров" кто, скажу: выменял на шкурки кроликов на рынке в уезде.
Затем священник пригласил меня за стол:
— Прошу разделить со мной скромную трапезу, Ангел, если не побрезгуете конечно... ужин...
Я разумеется не побрезговал и навалился на трапезу со всем энтузиазмом. Видимо, "помолодевший" или скорее всего — "сложенный заново" организм, испытывал жуткий недостаток каких-то питательных веществ — у меня прямо-таки до неприличия разыгрался аппетит! Священник просто не успевал подкладывать мне какую-то постную кашу с фрагментами белого кроличьего мяса. Кроме этого, я умял почти каравай чёрного хлеба и запил полкрынкой молока.
"Поужинав", если можно назвать так столь позднюю трапезу — которую более приличествующее было б назвать очень ранним завтраком, я попросил у отца Фёдора:
— Отец Фёдор! Бритва в доме есть?
Бритва с полустёртой надписью "Solingen" в доме нашлась — правда, недостаточно острая и я несколько раз поморщился, когда её хозяин сбрил мне "цыплячий" пух с головы, щёк и подбородка. Но, результатом я остался доволен — видон, совсем другой. Да и священник, вдумчиво рассмотрев моё "обновление", предложил:
— Пожалуй, Вам стоит регулярно брить себе голову — у многих "товарищей", нынче так принято. Сразу будете на "своего" похожи: вон, Фрол Изотович — тоже ходит лысый, как жо... Как женская коленка!
Ну, а что? Вполне резонно. И главное: мне оказывается, идёт!
Однако, проблема!
Сразу после трапезы, меня начало плющить просто не по-детски — что в принципе, объяснимо... Кровь от мозга отлила к желудку — то да сё. Но чуть позже, вместо лёгкого озноба — меня стало реально колбасить!
— Что с Вами, Ангел?! — встревожился отец Фёдор, увидев моё состояние.
Последнее, что я сказал, вернее — жалко проблеял проваливаясь в чёрное, вязкое, мягкое как вата небытие:
— Нееезззнаааю... Мнеееплохоооо... Должно быть стресс, или я подцепил какую-то местную бациллу, против которой мне "забыли" сделать прививку...
Как и услышал последний возглас пощупавшего мой лоб священника:
— Боже... Да у Вас горячка! Вы весь горите...
И отключаюсь.
Глава 2. Легализация и адаптация
...Баба Наташа, иссохшая от страшной болезни до неузнаваемости — смотрела мне прямо в душу добрыми, измученными глазами и жалостливо повторяла:
— Хоть бы Васенька жив остался! Ведь, такой хорошенький мальчик был — братик мой младшенький.
Я резко открыл глаза.
"Это был всего лишь сон... Опять этот сон... Всю жизнь лишь этот сон...".
Где-то совсем рядом приглушённо — как через подушку, бубнили голоса: два незнакомых женских и один басовитый мужской — который кажется был мне знаком.
ГДЕ Я?!
Слегка душновато и темновато... Прямо надо мной невысокий, видимо — беленный известью по глиняной штукатурке потолок, весь в небольших, потемневших от времени трещинах.
С трудом ворочаю головой: два слишком небольших для жилого помещения окна, полузавёрнутые тяжёлые шторы — подвешенные на резных массивных карнизах. Деревянные переплёты окон — без всяких признаков форточек, крашенные уже изрядно пожелтевшими белилами. "Крохотные", по сравнению с теми — к которым я привык, слегка зеленоватые стёкла, пропускающие какой-то "пасмурный свет"...
Интересно, вечереет или светает?
Я возлежал на довольно широкой металлической кровати, с литыми завитушками на спинках (даже, в музеях или в исторических фильмах — такой древней старины не видел!), просто утопая в пуховой перине, накрытый толстым и тёплым лоскутным одеялом.
На прикроватной тумбочке рядом с граненым стаканом — наполовину наполненным водой, громко и размеренно тикал круглый пузатый будильник, показывающий семь часов — то ли утра, то ли — вечера.
На стенах... Гобелены или, как это называется? Кружева, чуть ли не на каждом предмете обстановке, пузатый комод — хрен знает каких годов, хрен знает какого века. Стол у стены с двумя "венскими" стульями и стоящей на нём керосиновой лампой с зелёным абажуром... Крытый чёрным лаком платяной шкаф — видать помнящий ещё "наезды" опричников Ивана Грозного на казанских татаро-монгол... Одиночные и групповые чёрно-белые, с желтоватым оттенком семейные фотографии на стене...
Вдруг, как яркая вспышка — апрель 1922 года!
НЕУЖЕЛИ?!
Значит, мне не пригрезилось — я действительно "попал" в прошлое!
Сон же, что мне только-только действительно приснился, был совсем другим — мне снилась моя покойная... Извиняюсь: это "там" она — покойная, моя бабушка Наталья Григорьевна. "Здесь" же, она ещё в коротеньком сарафанчике и с косичками из-под платочка по двору бегает — знать не зная и ведать не ведая, что где-то в очень далёкой от неё Ульяновке — бревном на поповской постели валяется её родной внук.
Я снова прикрыл глаза и вновь погрузился в какую-то полудрёму-полуявь...
* * *
Дед то мой, Егор Максимович, был мужиком суровым и молчаливым — два слова лишних не вытянешь... Из воспоминаний своего детства, он лишь поведал мне, как его родной отец оглоблей чуть до смерти не забил — когда на сеновале курящим самосад поймал. Еле отлежался: уже попа позвали было — причащать да отпевать апосля как представится...
Да пронесло — оклемался!
Но, с тех пор мой дед был "туговат" на ухо и прихрамывал на левую ногу.
"Сам пойми — а подожги я случайно тот сеновал? — объяснял он этот "странный" с современной педагогической точки зрения, поступок моего прадеда, — сгорело бы всё хозяйство дотла и, хоть по миру с протянутой рукой иди!".
