| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Фернан Мендес Пинто в своей книге Peregrinacam пытался представить дело таким образом, что он был одним из этих трех [первооткрывателей] и находился на борту их джонки, но это ложь, как и многое другое в его книге, которую он, скорее всего, сочинил скорее ради развлечения во времена досуга, чем для того, чтобы рассказать правду; ибо, если верить его словам, нет такого королевства, в котором он якобы не побывал, или события, в котором он не принимал бы участия (20).
III
Хотя большая часть Peregrinacam Пинто определенно была написана скорее для того, чтобы угодить читателю, чем точно придерживаться истины , как он сам говорил о баснях, которые рассказывал наутакину на Танегасиме, все же общая точность его описания Японии и японцев выгодно контрастирует с бессмысленной чепухой, которую он писал о Китае и китайцах. И его собственный рассказ, и расходящиеся в иных отношениях японские источники согласны с тем, что прежде всего новизне их огнестрельного оружия португальцы были обязаны своим радушным приемом в Японии, ибо популярность этого новомодного оружия была мгновенной и поразительной. Пинто, действительно, говорит, что за шесть месяцев после его первого прибытия местные оружейники изготовили более шестисот аркебуз в подражание португальскому образцу. Как и другие его современники, он, очевидно, посчитал проявлением неуважения к таблице умножения то, что она оставалась неиспользованной, и более скромная оценка в Теппо-ки — 10 аркебуз за двенадцать месяцев, — вероятно, ближе к истине. Пинто становится на более твердую почву, когда объясняет большую популярность нового оружия тем, что японцы были от природы привержены к военному делу, которое доставляет им больше удовольствия, чем всем прочим доселе известным народам . Междоусобные войны, свирепствовавшие тогда в Японии, обеспечили повышенный спрос на эти ружья, и в течение многих лет все огнестрельное оружие этого типа было известно под названием танегасима по названию места его первоначального производства. Это слово применялось к пистолетам и карабинам вплоть до XIX в., хотя постепенно было вытеснено словом теппо , обозначающим аркебузы и мушкеты (21).
В течение трех визитов на Кюсю в течение следующих десяти лет Пинто, несомненно, лучше изучил японцев, чем во время его воображаемых путешествий по Китаю — их материковых соседей. Он отметил, что эти японцы гораздо больше ценят свою честь, чем любая другая нация на земле . Он также отметил, что они обычно очень любят охоту и рыбалку , кроме того, что очень любят шутить и каламбурить . В одном из самых ранних европейских наблюдений об использовании палочек для еды он описывает, как на банкете, устроенном Отомо, даймё Бунго, в 1556 г., служанки высмеивали западных варваров, которые брали еду пальцами, поскольку все их люди привыкли есть с помощью двух палочек, они почитают великой неопрятностью брать пищу прямо в руки, как это делаем мы . Эта естественная реакция Дальнего Востока на его гостей с Дальнего Запада очевидна из замечаний китайца, которые выступал в качестве импровизированного переводчика для первых португальцев на Танегасиме, как записано в японской летописи Yaita-ki .
Эти люди являются купцами из Сейнамбана. Они в некоторой степени понимают различие между Высшим и Низшим, но я не знаю, есть ли у них правильная система церемониального этикета. Они едят пальцами, а не палочками, как мы. Они открыто проявляют свои чувства без какого-либо самоконтроля. Они не понимают значение письменных иероглифов. Они проводят свою жизнь, странствуя туда-сюда. У них нет постоянного места жительства, и они обменивают имеющиеся у них вещи на те, которых у них нет, но в целом они безобидные люди (22).
Хотя это описание в хронологическом отношении не совсем совпадает с прибытием португальцев, оно содержит несомненный отпечаток истины. Именно так реагировали бы образованные китайцы или японцы на европейцев XVI в. Жесткий самоконтроль, предписываемый как конфуцианским китайским ученым, так и японским буси с их спартанским воспитанием, должно быть, заставлял их еще более удивляться сравнительно изменчивому характеру юго-западных варваров . Я говорю сравнительно , потому что существовало, во всяком случае, внешнее сходство между португальским pundonor (чувством собственного достоинства (исп.)) и японской гордостью, как заметил Энгельберт Кемпфер сто пятьдесят лет спустя, когда он прокомментировал эту серьезную и приятную вежливость , общую для обеих наций. Но хотя темперамент фидалгу был более сдержанным и флегматичным по сравнению с французами и итальянцами, моряки и торговцы, впервые прибывшие в Японию, обладали, несомненно, более горячим южным складом характера.
И японцы, и китайцы привыкли к жесткому сословному обществу с четко определенным кодексом церемониального этикета, который они считали отличительным признаком цивилизации, хотя в общественной иерархии Китая высшее место отводилось ученым, а в японской — воинам. В этом отношении у самураев было духовно больше общего с фидалгу, чем с конфуцианскими учеными мужами, так как в современной Европе оружие решительно предпочитали изящной словесности. Однако во внешних формах жесткого этикета между двумя дальневосточными народами было больше сходства, и именно на этот крайне важный в глазах уроженцев Востока момент мимоходом сослался китайский посредник. Тем не менее, даже несмотря на то, что купцы формально относились к низшему слою общественной системы в Японии и Китае, можно усомниться в том, что это обстоятельство отрицательно сказалось на авторитете новоприбывших пришельцев. Кюсю был родиной вако , которые часто были так же готовы торговать, как и сражаться; и мастерство португальцев в обращении с огнестрельным оружием, несомненно, с самого начала поставило их в глазах японцев выше уровня простых торгашей. В остальном, хотя феодальная знать демонстрировала глубокое презрение к купцам и всем их делам, на практике она проявляла неистовое стремление привлечь иностранных торговцев в свои владения под любым предлогом. Причины этого будут рассмотрены позже.
Во всяком случае, японцы с самого начала проявили большое желание не только к коммерческим, но и к социальным и интеллектуальным отношениям с южными варварами . Португальцы нашли такое отношение приятно контрастирующим с их предыдущим опытом по установлению связи с Китаем, хотя справедливо было бы вспомнить, что их самые ранние контакты с китайцами, до возмутительного поведения Симана де Андраде, были достаточно многообещающими. Не следует также забывать, что некоторые из португальских пленников, которые провели много лет в жестоком заточении во внутренних провинциях, иногда встречали любезное гостеприимство или подвергались длительным расспросам, вдохновленным бескорыстным любопытством. В целом, однако, вероятно, не будет чрезмерным упрощением сказать, что португальцы встретили гораздо более радушный и непосредственный прием в Японии, чем могли бы встретить в Китае. Конфуцианская философская догма еще не привела к столь же жесткому окостенению японской социальной структуры, как в соответствующих китайских рамках, и ее менталитет не пользовался всеобщим признанием, которого он достигнет при династии Токугава век спустя. Следовательно, японцы — которые с трудом осознавали, что даже китайцы смотрят на них свысока как на варваров, — не были так инстинктивно настроены презирать иностранцев, и их комплекс национального превосходства не был так сильно развит, как у их соседей.
Возвращаясь к самым ранним европейским отчетам Японии, стоит обратить внимание на рассказы Гарсии де Эскаланте и Жоржи Алвариша, которые датируются 1548 г. или около того. Испанец писал свой отчет по слухам, основанным на том, что ему рассказал галисиец по имени Перо Диес, который утверждал, что был в Японии в 1544 г. — вероятно, одновременно с Пинто. Хотя в отчете Эскаланте содержатся некоторые очевидные ошибки, такие как бездоказательное утверждение о том, что у японцев не было ни мечей, ни копий, он представляет интерес как старейшее известное описание Японии европейцем, который действительно посетил эту страну. Даже если Пинто был там в то же время, он письменно изложил свои воспоминания только двадцать лет спустя.
Эскаланте пересказывает описание Диеса следующим образом:
Это очень холодная страна; деревни, которые они видели на побережье, небольшие, и на каждом острове есть вождь, но они не могли сказать, где живет царствующий над ними король. Обитатели этих островов красивые, белые и бородатые люди, с бритыми головами. Они язычники; их оружие — это лук и стрелы, но последние не отравлены, как на Филиппинских островах. Они сражаются дротиками с острыми наконечниками, но у них нет ни мечей, ни копий [так!]. Они читают и пишут так же, как и китайцы, их язык похож на (немецкий). У них много лошадей, на которых они ездят верхом; у седел нет задней луки, а их стремена выкованы из меди. Рабочий люд одевается в шерстяную одежду, похожую на ту, которую Франсиско Васкес нашел в стране, где он побывал [индейцы зуни в Нью-Мексико]. Высшие классы одеваются в шелк, парчу, атлас и тафту; у женщин в основном белый цвет лица, и они очень красивы; они одеваются так же, как женщины Кастилии, в шерстяные или шелковые одежды в зависимости от их положения. Дома построены из камня и глины, внутри оштукатурены, а крыши покрыты черепицей так же, как и в нашей стране, и у них есть верхние этажи, окна и галереи. В этой стране можно найти всё необходимое для жизни, такое как скот и всевозможные плоды, как на материке. Там есть также много сахара. Они держат ястребов и соколов для охоты, но не употребляют мясо крупного рогатого скота в пищу. Страна изобилует фруктами, особенно дынями. Они обрабатывают землю плугами, в которые запрягают волов; носят кожаную обувь и маленькие шляпы из конского волоса, аналогичные тем, которые носят албанцы. Они прощаются друг с другом с церемониальной вежливостью. Там водится много рыбы. Богатство, которым они владеют, состоит из серебра, которое находят в маленьких слитках, образец которого был отправлен Вашей Милости (23).
Доклад португальского капитана Жоржи Алвариша (декабрь 1547 г.) является более ценным, потому что он был явно более образованным и наблюдательным человеком, чем галисийский моряк. Он также представляет интерес как последний доклад, написанный мирянином, поскольку после прибытия Франциска Ксаверия Япония представала для внешнего мира только через призму восприятия миссионеров-иезуитов вплоть до появления еретиков-голландцев полвека спустя. Его отчет слишком длинный, чтобы воспроизводить его здесь, но суть его заключается в следующем.
Алвариш откровенно заявляет, что он никогда не удалялся дальше девяти миль вглубь страны от побережья, поэтому его непосредственные наблюдения были ограничены окрестностями единственного порта, который он фактически посетил, — Ямагава, на южной оконечности Сацумы. Вся местность, которую он видел, была возделанной и холмистой, но ему рассказали, что внутри страны есть открытая слабо всхолмленная местность. Он описывает красивые пейзажи и прекрасные леса из сосны, кедра, лавра, каштана, дуба и т.д. Он упоминает различные фрукты и овощи и ссылается на благоухающие розы, гвоздики и другие цветы, оказавшись в этом отношении лучшим наблюдателем, чем английский дипломат XIX в., который нелепо заметил, что Япония — это страна, где у цветов нет запаха, а птицы не поют. Он пишет об интенсивном возделывании почвы и использовании конского навоза в качестве удобрения, перечисляя основные культуры, такие как пшеница, ячмень, репа, редис и свекла, которые сеют в ноябре; просо, бобы, фасоль, огурцы и дыни — в марте; рис, ямс и лук — в июле. Он отмечал, что японские лошади были низкорослыми, но выносливыми; упоминает о содержании крупного рогатого скота, свиней, коз и овец, и (что еще более удивительно) домашней птицы, которая, по его словам, была немногочисленна, а ее мясо — волокнистым. Он отмечал обилие оленей, кроликов [он имеет в виду зайцев], фазанов, горлиц и т. д., и, как и Пинто, упоминает о пристрастии японцев к соколиной и ястребиной охоте, которая была любимым видом развлечения знати. Не ускользнуло от его внимания большое разнообразие рыбы и моллюсков, которыми изобиловали японские воды.
Он должным образом обращает внимание на горячие источники и вулканическую природу страны, в связи с чем отмечает любовь жителей обоих полов к купанию в горячих источниках и реках — нечто новое и непривычное для европейца. Он также намекает с реальной или предполагаемой стыдливостью на их бесстыдство (или естественность) при этом, поскольку при купании они не заботились о том, видят ли прохожие их интимные органы. Он упоминает о частых землетрясениях и большом количестве действующих вулканов, а также штормовых морях и опасных тайфунах, которые увеличивают опасность судоходства в этих водах. Во время его пребывания в Кюсю шестьдесят китайских джонок и португальский корабль оказались на мели из-за тайфуна, и он уверяет своих читателей, что эти шторма нередко выбрасывают корабли на некоторое расстояние на берег, после чего их вновь смывают возникающие приливные волны. Он утверждает, что японцы обычно строили свои дома низкими, чтобы противостоять этим периодическим ураганам, и на их крышу зачастую клали большие камни, чтобы ее не унесло ветром.
Чрезмерная формальность и щепетильность, характерные для японского социального поведения, естественно, не ускользнули от его наблюдения; он также не преминул отметить самодостаточный характер среднего домашнего хозяйства, в котором женщины выполняют всю домашнюю работу и шьют свою одежду из домотканых материй. В каждом крупном домашнем хозяйстве имелся собственный колодец и фруктовый сад или огород. В целом он создает отчетливо идиллическую картину сельской жизни и довольства.
Гордый и воинственный характер народа, естественно, произвел на него впечатление, и он отметил, что мальчики обычно носили мечи с нежного восьмилетнего возраста (24). Он проводит интересное сравнение между большим японским луком и английским длинным луком. Он высоко оценивает щедрый и открытый характер среднего японца и отмечает, что они свободно и гостеприимно приглашали португальцев к себе домой не только поесть и выпить, но и провести ночь — нечто совершенно новое в восточном гостеприимстве, с его точки зрения. Он добавляет, что они были очень любознательны и желали узнать всё, что могли, о Европе и ее жителях, и при этом не были ни в малейшей степени фанатичными или узколобыми. Он отмечал, что они ожидали точно такого же отношения к себе, и когда их приглашали на борт португальских кораблей, любили, чтобы обильно кормили и угощали вином и показывали все, что их интересовало.
Воровство очень сурово наказывалось, и убийство вора не только не считалось преступлением, даже если стоимость украденной вещи не превышала несколько медных монет, но, напротив, почетным деянием. Если становилось известно, что вор скрывается или находится в дороге, для прочесывания сельской местности организовывались охотничьи отряды, и вора, если его ловили, убивали, как затравленного зверя. Он отметил необычную умеренность японцев в еде, как по количеству, так и по качеству употребляемой ими пищи. Они были, по большей части, вегетарианцами и питались рисом, редко притрагиваясь к мясу. Он делает довольно удивительное наблюдение, что никогда не видел, как кто-нибудь сильно злоупотреблял спиртным, так как, когда человек выпивал достаточное количество рисового вина (сакэ), он ложился и засыпал. В точности этого утверждения можно усомниться, так как в наши дни японцы пьянеют с удивительной легкостью и частотой, в отличие от китайцев, которые, как правило, больше пьют, но гораздо лучше переносят спиртное. Он заявил, что они никогда не пили холодную воду, ни летом, ни зимой, а только ячменный отвар летом и настой некой травы, которую он не смог идентифицировать, зимой. Этот последний напиток был, очевидно, чаем, хотя Алвариш, казалось бы, должен был узнать его по его прошлому опыту в Китае.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
