| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В то время как он медлил и колебался и с кажущейся искренностью уверял иезуитов в том, что вернет конфискованный груз, если они смиренно попросят его об этом, произошел неприятный инцидент, который подтолкнул его переменчивый ум к антихристианским взглядам Масуды, Сейякуина и других приближенных. Испанский главный кормчий Франсиско де Оландия, в необдуманной попытке произвести впечатление на представителей Тайко Хидэёси мощью испанского короля, неосторожно признался Масуде, что испанским заморским завоеваниям значительно способствовали христианская пятая колонна (используя современный жаргон), образованная монахами-миссионерами до прихода самих конкистадоров. Это замечание в точности совпало с тем, что бонзы рассказывали всем, кто готов был их слушать, по крайней мере, с 1570 г. Это высказывание, исходящее, так сказать, из первых уст, вряд ли мог проигнорировать даже такой ярый противник буддизма, как Хидэёси. Оно либо дало ему предлог, которого он искал, либо (что более вероятно) убедило его в том, что Масуда и Сейякуин были правы в своем осуждении политической угрозы христианства.
В любом случае его реакция была быстрой и решительной. Он немедленно приговорил францисканцев к смертной казни через распятие в Нагасаки, как нарушителей законов страны и возмутителей общественного спокойствия. Сначала Хидэёси пригрозил, что предаст такой смерти всех миссионеров, но вскоре передумал — главным образом потому, что иезуиты все еще считались важными посредниками в торговле с Макао — и, в конце концов, только смешанная группа из шести францисканцев, семнадцати их японских неофитов и троих японских иезуитских мирских братьев (последние были включены по ошибке), в общей сложности двадцать шесть человек были распяты по японскому обычаю в Нагасаки холодным зимним утром, 5 февраля 1597 г., после того, как их провели по суше из Киото через Сакаи и подвергли насмешкам черни.
Следует отметить, что вышеизложенное по существу представляет собой отчет об этом событии португальцев и иезуитов, поскольку испанцы и выжившие францисканцы открыто заявили, что именно португальцы объявили испанцев конкистадорами и подстрекали японцев конфисковать груз Сан-Фелипе . Фрай Хуан Побре (очевидец и пассажир большого галеона) прямо заявляет, что Хидэёси принял решение конфисковать груз до беседы кормчего с Масудой, а не после него, как следует из рассказов иезуитов. Испанцы также утверждали, что иезуиты не только отказались вмешиваться от имени францисканцев, когда их попросили об этом, но и зашли настолько далеко, что развлекали судью, который председательствовал на казни. Впрочем, надо добавить, что епископ Мартинс и его соотечественники официально отрицали эти и аналогичные обвинения под присягой; но они, тем не менее, широко распространились и повторялись по всей испанской колониальной империи и во многом способствовали нарастанию враждебных чувств между испанцами и португальцами, которые никогда их особо и не скрывали (18).
Можно спросить, насколько оправданы были подозрения японцев в отношении европейской агрессии со стороны миссионеров или при их посредничестве? Ответ заключается в том, что они были скорее предлогом, чем причиной. Христианская религиозная пропаганда была (и остается) в силу природы вещей трудно, если не невозможно, отделимой от политической принадлежности тех, кто ее поддерживает. Так, Шарлевуа, иезуитский историк деятельности ордена в Канаде, а также в Японии, делает своим коллегам несколько сомнительный комплимент, что они научили своих новообращенных краснокожих индейцев одинаково любить Христа и Францию . Не предполагая, что в Японии они следовали такому же образу действий, стоит отметить, что иезуитский падре Бальтазар Гаго, писавший из Хирадо своему покровителю королю Португалии Жуану III в сентябре 1555 г., ставит себе в заслугу то, что научил своих неофитов молиться за лузитанского монарха как их потенциального защитника. Следует помнить, что этот король нес ответственность не только за допуск Общества Иисуса в Португалию и ее колониальные владения, но и за введение инквизиции и аутодафе, и это несмотря на крайнее нежелание со стороны папства.
Валиньяно в своей Истории ордена в Индии, написанной в 1601 г., одобрительно отзывался о том, что Франциск Ксаверий осознал, благодаря своему духу и благоразумию, насколько грубыми и неспособными по своей природе являются эти люди в делах Божьих, и что доводами разума на них не так можно повлиять, как силой . Правда, он имел в виду конканцев, а не дальневосточную расу, как лорд Элгин, когда он охарактеризовал китайцев как людей, ни в чем не уступающих доводам разума и во всем подчиняющихся силе; но чувство расового превосходства, которое вдохновляло итальянца эпохи Возрождения и англичанина викторианской эпохи, было практически одинаковым. Гордый неаполитанский аристократ, несомненно, согласился бы с Уильямом Коббеттом, который насмехался над закопченными рабами Индостана в ходе публичных дебатов в палате общин. Довольно много японцев побывало в азиатских колониях Испании в том или ином случае, и их доклады об отношении европейцев к своим колониальным подданным были, несомненно, не столь благоприятными, как радужные впечатления посланников с острова Кюсю, которых так заботливо опекали во время их незабываемой поездки в Гоа, Лиссабон, Мадрид и Рим. Ответственные священнослужители, такие как епископ Доминго де Салазар, О.Р. (часто называемый Лас-Касас Филиппин ), и неутомимый интриган-иезуит Алонсо Санчес неоднократно выступали за завоевание Китая силой оружия на том основании, что такая война была полностью оправдана ввиду отказа императора из династии Мин разрешить присутствие проповедников Евангелия в его империи.
Бесспорно, что знакомство с воинственным характером японцев быстро лишило подавляющее большинство иезуитов иллюзий относительно возможности завоевания Японии Католическим королем, и Валиньяно многократно подчеркивал жизненную необходимость уважения японской национальной независимости. Но именно отец-настоятель, Гашпар Коэльо, ответственный и общепризнанно прояпонский иезуит, который принял в ряды ордена больше послушников из числа туземцев, чем любой из его предшественников или преемников, горячо выступал за превращение Нагасаки в сильно укрепленный португальский point d'appui (плацдарм (фр.)), и даже предлагал испанскую военную помощь христианским даймё с Кюсю. Правда, Валиньяно наотрез отверг эти опасные предложения. Но он и епископ Мартинс единодушно убеждали короля Филиппа издать приказ об отмене ежегодного рейса Большого корабля из Макао в Нагасаки после мученичества 1597 г., чтобы вызвать экономический кризис и всеобщие волнения в Японии. Они считали, что эта ситуация приведет либо к свержению Хидэёси, либо побудит его официально признать христианство в своих владениях. Епископ Мартинс отметил, что регент был особенно уязвим к этой форме экономических санкций, поскольку он находился в состоянии войны с Китаем и намеренно порвал со своим единственным зарубежным рынком сбыта на Филиппинах. Этот совет не был принят, и смерть Хидэёси в следующем году сделала его ненужным; но он интересен тем, что показывает, как неразрывно переплетались религиозные, политические и экономические мотивы в миссии иезуитов в Японии.
То, что японцы отнюдь не были так неосведомлены о положении дел в Европе, как иногда представлялось иезуитам, можно увидеть из переписки Хидэёси с губернатором Филиппин доном Франсиско Тельо. Губернатор отправил посланника дона Луиса Наваррете, чтобы потребовать вернуть конфискованный груз с Сан-Фелипе и спросить, почему были казнены францисканцы. Хидэёси в своем ответе, составленном скорее в скорбном, чем гневном тоне, объяснил, что синтоизм (следует отметить, что он не упоминал о буддизме) был сердцевиной и ядром японской социальной структуры. Затем он отметил, что монахи угрожали разрушить всю национальную ткань своей подрывной христианской пропагандой, и если представить, что либо японское духовенство, либо миряне отправятся в ваши королевства и будут проповедовать в них религию синто, тем самым смущая людей и нарушая общественный мир и спокойствие, будете ли вы довольны этим, как повелитель страны? Конечно, нет, и поэтому вы можете судить о том, что я сделал . Логика этой реплики действительно неопровержима, хотя нет необходимости предполагать, что она оказала хотя бы малейшее воздействие на ограниченный ум католического конкистадора, который искренне считал, что деятельность францисканцев была вдохновлена Богом, и поэтому находится вне человеческого вмешательства, в то время как деятельность синтоистских священников мотивировалась дьяволом и как таковая должна быть насильственно пресечена.
Можно добавить, что, как обычно, обе стороны были в чем-то правы. Хотя тесная связь между политикой и религией, примером которой являются португальские и испанские падроадо в их колониальных империях, давала все основания для опасений японцев, европейцы, в свою очередь, должны были опасаться агрессивных тенденций мании величия Хидэёси, о чем свидетельствует объявленная им политика вторжения в Китай, Корею и на Филиппины (19).
После этого длительного отступления настало время вернуться к непосредственным последствиям мученической казни 5 февраля 1597 г. Эти последствия были далеко не такими радикальными, как поначалу казалось вероятным. По той или иной причине Тайко Хидэёси сдержал свой гнев. Хотя местные гонения были более серьезными, чем в 1587 г., только сто двадцать церквей из нескольких сотен были разрушены, и только одиннадцать иезуитов из ста двадцати пяти фактически покинули страну (по сравнению с тремя в 1587 г.). Смерть Хидэёси в 1598 г. дала христианской общине дополнительную передышку, но Кониси и Арима строго приказали иезуитам не проявлять никаких признаков радости по поводу кончины регента, и они не пытались этого делать. Иэясу, его фактический, если не теоретический преемник, проявил неожиданно терпимое отношение; но что потрясло их до глубины души — это новое появление монахов с Филиппин в лице нежеланного фрая Херонимо де Хесуса, одного из выживших в прошлогодней трагедии, под очень прозрачной маскировкой в июне 1598 г.
Епископ Мартинс уехал в Макао и Индию в марте 1597 г., главным образом с целью убедить власти в Гоа в срочной необходимости остановить проникновение монахов в Японию. Он умер во время плавания у Малакки, но его преемник, дон Луис Серкейра, также иезуит, прибыл в Нагасаки 5 августа 1598 г. и оставался во главе католической Церкви в Японии более 15 насыщенных событиями лет, вплоть до своей смерти в 1614 г. В течение всего этого времени монахи были фактически проклятием его существования, как и для Валиньяно, согласно собственному признанию отца-визитатора. Оба этих иезуита, а также череда вице-королей, архиепископов и других гражданских и церковных сановников Португальской Индии неоднократно писали королю и папе, горько жалуясь на нежелательное и несанкционированное вторжение монахов в их заповедную сферу, но все напрасно. Брат Херонимо де Хесус публично провозгласил в 1598 г., что он и его коллеги останутся в Японии, несмотря на папу, короля, прелата или губернатора; и епископ Серкейра, писавший архиепископу Гоа в ноябре 1604 г., с сожалением признал, что францисканец выполнил свою похвальбу.
Церковные и светские власти в Маниле поддерживали монахов в их непоколебимой позиции. Епископ-иезуит жаловался: Они со всем рвением способствовали этому предприятию, и следует опасаться, что они стремятся подчинить духовную [юрисдикцию] Японии архиепископству Манилы и сделать эту коммерцию общей как для испанцев, так и для португальцев . Действительно, в этом и заключалась вся суть дела; и это международное соперничество было главной причиной того, что испанские монахи сохранили свои позиции в Японии, несмотря на все усилия португальских иезуитов изгнать их оттуда (20).
III
В предпоследнем разделе отмечалось, что фундаментальное отношение Хидэёси к христианству чрезвычайно трудно понять, поскольку его откровенное недоверие к иностранной религии обычно никак не сочеталось с его действиями по отношению к ее приверженцам. Если он действительно рассматривал христианство как потенциальную угрозу национальной безопасности, то странно, что он действовал с точностью до наоборот, назначая общепризнанных христианских даймё, таких как Кониси Юкинага и Гамо Удзисато, на особо влиятельные и высокопоставленные должности. То, что он не был обязан отдавать предпочтение какому-либо конкретному даймё, становится очевидным при рассмотрении структуры феодальной Японии в период зенита могущества Хидэёси, описанной такими близкими и проницательными наблюдателями, как португальский иезуит Луиш Фроиш и итальянский гость Алессандро Валиньяно.
Фроиш, писавший в 1588 г., объясняет, что кампаку (кем тогда был Хидэёси) мог и действительно распределял феодальные владения между даймё по своему усмотрению. Эти земли затем делились между их родственниками, слугами и самураями, которые, в свою очередь, были обязаны оказывать определенные услуги своему сюзерену, как в мирное время, так и во время войны, за свой счет. Хотя земля, таким образом, номинально распределялась среди сословия буси или самураев, на практике это право владения было правом на сбор налогов, а настоящими собственниками, несмотря на многочисленные и растущие ограничения, были крестьяне-земледельцы. Налог обычно взимался в виде доли от общего урожая (основным продуктом, конечно, являлся рис), и она была установлена Хидэёси в 1589 г. или около того в соотношении одна треть — земледельцу, а две трети — владельцу земли . Он приказал провести общенациональную кадастровую съемку, чтобы убедиться, чтобы все имеющиеся пахотные земли обрабатывались и облагались налогами, тем самым покончив с хаосом, в который погрузилась демаркация земельной собственности за столетия феодальной анархии. С помощью этого и других методов он увеличил обрабатываемую площадь на десять процентов.
Хотя одновременно Хидэёси отменил многие другие местные обременительные или излишние подати, итоговый результат его радикальной реформы земельного налога, если рассматривать ее в сочетании с другими мерами, направленными на стабилизацию существующего феодального общества, заключался в увеличении налогового бремени, ложившегося на сословие крестьян. Его постановления включали в себя запрет земледельцам покидать свои земли или заниматься побочными промыслами без разрешения их феодального сюзерена, и конфискацию всего оружия, принадлежащего лицам, не являвшимися самураями. Эти указы сводили на нет рост класса йоменов или крестьян-воинов, который, по крайней мере, в некоторых районах, был одним из побочных продуктов гражданских войн. Хидэёси сам был сыном такого воина-земледельца, но он, очевидно, не испытывал никакой любви к сословию, из которого вышел. Как только он достиг верховной власти, его политика, как и политика большинства деспотов, неизбежно была направлена на стабилизацию существующей социальной структуры на основе принципа:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
