| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В обоих произведениях утверждается, что постулат о наделенном личностью Творце абсурден. Оба они указывают на то, что христианское учение о всемогущем и милосердном Боге несовместимо с учением об искушении Адама и Евы, грехопадении человека и вечном наказании в аду людей, которые, возможно, вели безупречную жизнь, но отрицали Бога. В этой связи Иноуэ отмечает, что праведные, но гностические монархи, такие как китайские образцовые императоры Яо и Шунь, согласно христианской доктрине не могут попасть на небеса, даже если они жили так же безгрешно, как папа римский; тогда как предатель-отцеубийца может надеяться на спасение при условии, что он верит в Бога. В обоих источниках приводится список Десяти Заповедей; но Фабиан, хотя и одобрял все эти принципы, за исключением первого, указывает, что эти высокие моральные принципы не присущи одному лишь христианству, но повсеместно признаны цивилизованным человечеством. Его опровержение сосредоточено на Первой Заповеди, которая при определенных обстоятельствах считается оправданием неповиновения родителям и феодальным сюзеренам, а также санкционирует цареубийство и отцеубийство.
Интересно отметить, что в то время, как Фабиан жалуется на гордость и высокомерие европейских миссионеров и их предполагаемое презрение к таким как он, младшим японским коллегам, Иноуэ не упоминает об этом, но подчеркивает опасность того, что миссионеры действуют как христианская "пятая колонна". Иноуэ также насмехается над христианским Богом за то, что Он бессилен остановить гонения, пытки и, в конечном итоге, исчезновение своих последователей в Японии, примером чего являются многочисленные мученики, кровавое подавление Симабарского восстания (1638 г.), и казнь послов из Макао два года спустя. Создание варварских и невежественных рас, таких как африканские готтентоты и каннибалы (рассказы о которых они слышали от голландцев), считается недостойным якобы всезнающего и всемогущего Бога. Утверждения о чудесах по поводу мученичества также категорически опровергаются.
Очевидно, что главное возражение бакуфу против распространения христианства заключалось в том, что иностранная религия считалась подрывающей устои феодального закона и порядка в целом, и, следовательно (в союзе с ронинами), гегемонии дома Токугава в частности. По всей вероятности, это чувство разделяло большинство даймё, поскольку существование феодальной структуры зависело от лояльности вассала своему господину, превосходящей любые религиозные установки. В связи с этим можно повторить следующие анекдоты. Один из главных вассалов Хосокавы Тадаоки, Кагаяма Хаято, был ревностным христианином, и ничто не могло заставить его отречься. Его хозяин долго не решался предать его смерти, и в конце концов сделал это только по особому приказу из Эдо в 1619 году. Однажды, когда Тадаоки тщетно пытался убедить Диого (его имя при крещении) отречься от своей веры, последний сказал ему: "Неужели ты хочешь, чтобы я попал в ад?" Тадаоки, хотя он и имел хорошее представление о принципах христианства, поскольку его жена была набожной христианкой, а Такаяма Юкон — одним из ближайших друзей, ответил полусерьезно, полушутливо: "Почему бы и нет? Если я пойду туда, разве ты не будешь готов сопровождать меня? Сделай это как верный вассал и из любви ко мне!"
Позиция Хосокавы Тадаоки тем более значительна из-за того, что пятью годами ранее он придерживался совершенно иного взгляда на противоречащие друг другу требования Бога и кесаря. Цитируя современного иезуитского хрониста: "Когда в 1614 году он узнал, что дон Иусто [Такаяма], его большой друг, оставил и потерял свое поместье из-за своей веры, он очень похвалил его за это и сказал: "Если бы дон Иусто не поступил в этом случае так, как он сделал, он бы обесценил все благородные поступки своей жизни. Ибо великодушный человек и в благополучии, и в невзгодах должен оставаться самим собой, без каких-либо изменений или перемен"". Это наблюдение напоминает чувства, выраженные в "Размышлениях" Марка Аврелия; но японский даймё, как и римский император, очевидно, обнаружил, что было легче провозгласить эти возвышенные принципы, чем жить в соответствии с ними. Правда, Тадаоки никогда не был христианином; но все свидетельства говорят о том, что подавляющее большинство христианских самураев, когда день расплаты пришел, заняло позицию, которую он отстаивал в 1619 году, а не ту, которую он превозносил в Такаяма Юконе пятью годами ранее. В столкновении феодальной лояльности и христианской этики последняя обычно уступала в сознании буси.
Возможно, монахи сделали более мудрый выбор, чем иезуиты, сосредоточив свои усилия на обращении бедных и простых людей, а не на воинской касте, на которую в первую очередь сделали ставку священники во времена Валиньяно. Во время религиозных гонений гораздо более высокая доля хеймин (крестьян, ремесленников и торговцев), чем самураев, сохраняла верность христианству до самой смерти. Бакуфу особенно раздражало мужество, проявленное этими простолюдинами. Это, очевидно, удивило правительство так же, как боевые качества, проявленные необученными крестьянскими призывниками в 1877 году, удивили самураев Сацума во время восстания Сайго Такамори (Сайго Такамори (1827-1877) — самурай родом из княжества Сацума, один из активнейших участников "революции Мэйдзи" (1867-1868), которая привела к смещению последнего сёгуна из династии Токугава и переходу власти к императору Муцухито. Занимал при Муцухито должность главы военного ведомства, но впоследствии ушел в отставку и из-за разногласий с курсом нового правительства поднял восстание самураев на острове Кюсю, но в конечном счете потерпел поражение и покончил с собой. — Aspar). Невротичный и самонадеянный Иэмицу пришел в ярость от этого нарушения канонов феодальной лояльности, особенно по той причине, что страшные ронины попали в эту категорию. Поэтому методы подавления христианства становились все более жестокими с каждым новым обнаружением криптохристиан и с каждым мучеником, претерпевшим до конца. Интересно отметить, что Иноуэ заметил, что обращенные корейцы были особенно стойкими, особенно женщины. Это должно было сильно рассердить инквизиторов, поскольку корейцы были презираемым народом. И наоборот, храбрость корейцев в противостоянии японским мучителям, несомненно, была в чем-то обязана врожденной ненависти между двумя народами — продолжающейся до наших дней — которая берет свое начало со времен набегов вако и вторжения Хидэёси.
Что касается чувств и отношения преследуемых христиан к своим угнетателям, то есть интересные проблески в таких произведениях, как "Призыв к мученичеству", составленном миссионерами для ободрения своей паствы с 1615 года, также как в "Киришито-ки" инквизитора Иноуэ в 1618 году и в тайной переписке миссионеров в 1614-1634 гг. Профессор Анесаки точно характеризует их как документы, написанные слезами и кровью.
"Призыв к мученичеству" начинается с объяснения того, как и почему Бог допускает преследования христиан. В следующем разделе объясняется, почему преследователи не обязательно несут кару сразу или даже при жизни, но им нередко позволяется процветать, как зеленому лавровому дереву. В третьем разделе объясняется, каким тяжким грехом является отречение от Христа даже под пытками; другие части посвящены чести и славе мучеников как в этом мире, так и в Царстве Небесном. В заключительном разделе говорится о духовной подготовке к мученичеству и о том, как перенести пытки. Акцент, естественно, делается на христианской доктрине о том, что бояться надо не тех, кто может убить тело, а только тех, кто побуждает отказаться от спасения души. Временные пытки, какими бы суровыми они ни были, по своей природе преходящи, тогда как страдания осужденных на адские муки вечны. Различные оправдания отступничества: привязанность к семье или мирским узам; верность феодалу; невыносимая боль пыток — обсуждаются и опровергаются по очереди.
Читателю напоминается, что "хрупкие женщины и дети, изнеженные принцессы и благородные дамы, редко ощущавшие на себе даже слабое дуновение ветерка", претерпели мученичество не только с мужеством, но и с радостью, что достаточно убедительно доказывает, что Бог оказывает сверхъестественную помощь мученикам. Потенциальных жертв предупреждают, что они никогда не должны испытывать зло по отношению к своему судье, мучителю или палачу, так как именно благодаря их действиям они стяжают мученический венец. Этому наставлению, очевидно, повиновались, так как Иноуэ отмечал в своем меморандуме, что христиан учили, что они лишились бы надежды попасть в рай, если бы умерли с чувством ненависти к своим гонителям. Поэтому они очень редко проявляли какое-либо негодование, как бы сильно они ни страдали. Он также отметил, что падре утверждали, что Бог часто помрачает рассудок умных бугё, делая их медлительными и глупыми, когда они допрашивали христиан. Напротив, Он давал последним силу и красноречие во время судебных процессов над ними. Хотя Иноуэ отвергал это представление, он, тем не менее, посоветовал своим коллегам не вдаваться в логические рассуждения или заумные богословские споры с обвиняемыми.
Верность до самой смерти, будь то вследствие казни, пытки, голода, недоедания в тюрьме или воздействия стихий, рассматривалась как важнейший фактор для мученичества. Было признано, что насильственное или вооруженное сопротивление лишало права притязать на мученический венец; таким образом, те, кто пал во время Симабарского восстания (1637-1638), не считались мучениками. С другой стороны, ребенок, убитый вместе со своей матерью, автоматически становился мучеником даже в утробе матери. Наиболее частыми причинами мученичества были:
1) отказ действовать в качестве доносчика или осведомителя против христиан;
2) отказ "преклонить колени перед Ваалом" в форме ками и хотокэ;
3) ведение христианской пропаганды;
4) помощь тем, кого пытали за веру;
5) погребение трупа мученика или поклонение мощам мученика;
6) укрытие миссионеров или их слуг;
7) отказ раскрыть местонахождение скрывающихся миссионеров.
Одна из любопытных черт первого десятилетия гонений, начавшегося в 1614 году, заключалась в том, что власти часто разрешали массовые демонстрации верующих, когда некоторых из их единоверцев сжигали заживо на костре. Предположительно, эти демонстрации позволялись, исходя из предположения, что страдания жертв побудят зрителей отречься от своей религии. Но через некоторое время должно было стать очевидным, что эти впечатляющие сожжения служили, скорее, для демонстрации истинности поговорки о том, что кровь мучеников — это семя Церкви. Большинство очевидцев казней не только не испугались, но и обрадовались стойкости в вере страдальцев и захотели подражать им. Более того, сами жертвы, несомненно, находили некоторое утешение в том факте, что так много их единоверцев наблюдали за ними и молились за них.
Уже упоминалось о впечатляющей демонстрации религиозных братств при сожжении мучеников Аримы в октябре 1613 года. В этом случае, "после того, как все они были привязаны к своим столбам, христиане подняли вверх, чтобы мученики и все остальные смотрели и размышляли, очень благочестивое изображение нашего Благословенного Спасителя, привязанного к столбу (для распятия). Затем солдаты подожгли груду дров и солому, и святые мученики посреди нее со всем благоговением взывали к помощи и милости нашего Благословенного Спасителя, повторяя с этой целью святейшее имя Иисуса, и все христиане, стоя на коленях, пели Символ веры, "Pater Noster", "Ave Maria" и другие молитвы, пока мученики не отдали свои святые души в руки Бога".
Подобные сцены происходили и с другими мучениками в последующее десятилетие, наиболее примечательным из которых было сожжение Флореса и Зуниги с их японскими товарищами в августе 1622 года. Свидетелями этой казни стали 150 000 человек, по мнению одних авторов, или 30 000, согласно другим и, по всей видимости, более надежным хронистам. Когда вязанки хвороста были зажжены, мученики сказали "сайонара" ("прощай") зевакам, которые затем начали петь "Magnificat" ("Магнификат" — по первому слову первого стиха "Magnificat anima mea Dominum" — "Величит душа Моя Господа..." — славословие Девы Марии из Евангелия от Луки (Лк. 1:46-55) в латинском переводе. — Aspar), за которым последовали псалмы "Laudate pueri Dominum" и "Laudate Dominum omnes gentes" ("Хвалите, отроки, Господа", "Хвалите, Господа, все народы" (лат.) — строфы из псалма 116 "Вульгаты". — Aspar), а японские судьи сидели сбоку "в напускном величии и серьезности — их любимой позе". Поскольку накануне вечером шел сильный дождь, хворост был мокрым, а дрова медленно горели; но пока длилось мученичество, зрители продолжали петь гимны и песнопения. Когда смерть положила конец страданиям жертв, толпа запела "Te Deum Laudamus" ("Тебя, Господи, славим" (лат.)).
Великое мученичество в Нагасаки также происходило на глазах у большой и сочувствующей толпы, но впоследствии процедура была ужесточена. Во время мученической кончины иезуита Наварро и его товарищей в ноябре того же года зрителям не разрешалось выкрикивать имя Иисуса или подавать хоть малейшие знаки поддержки под страхом того, что стража отрубит им руки. Тем не менее, во время мученической смерти де Анжелиса и его сорока девяти товарищей в Эдо в декабре 1623 года не было предпринято никаких попыток помешать иезуиту обратиться к толпе с проповедью, которая произвела такое впечатление, что двое из случайных зевак бросились вперед и тщетно умоляли председательствующего судью позволить им присоединиться к мученикам.
Это был едва ли не последний случай, когда разрешалась подобная демонстрация сочувствия; ибо власти к тому времени осознали, что устрашающий эффект этих публичных пыток, как правило, более чем компенсировался восхищением, вызываемым героизмом страдальцев. Возможно, стоит напомнить читателю, что в современной Европе зрителям не позволялись подобные проявления сочувствия к жертвам ни при повешении католических священников в Лондоне, ни на аутодафе евреев в Лиссабоне. Но примерно с 1626 года захваченных миссионеров, японцев или европейцев, отправляли на место казни с "наполовину сбритыми волосами на голове и бороде, и окрашенными в красный цвет выбритыми частями; в рот им был вставлен кляп, чтобы помешать говорить; их головы были запрокинуты назад с помощью недоуздков, обмотанных вокруг шеи и привязанных за ними, в силу чего они были вынуждены держать лица прямо вверх; и в таком виде, верхом на тощей лошади, их везли к месту, предназначенному для их мученической смерти" (14).
Хотя свирепость преследователей постепенно ожесточалась в ответ на вызов, брошенный им спокойным мужеством преследуемых, из общего правила было немало исключений. Как японские, так и европейские источники согласны с тем, что размах гонений широко варьировался в разных феодальных владениях: некоторые даймё продолжали закрывать глаза на криптохристиан в своих владениях, по крайней мере, вплоть до прихода к власти Иэмицу (1623 г.). Так, даймё Мацумаэ из Эзо вскоре распознал довольно прозрачную маскировку отца де Анжелиса в 1619 году, но сказал, что ему нечего бояться, хотя сёгун объявил христианство в Японии вне закона: "Мацумаэ — это не Япония". Даже традиционно антихристианские даймё, такие как Мацура из Хирадо, иногда более снисходительно относились к ненавистным католикам, чем к тем, кто был теснее связан с ними узами расы и религии. Ричард Кокс написал в своем дневнике 9 октября 1621 года:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
