9. Пропавшие звезды

Ходящие по пятам горожане выглядели так, словно гражданство Аринди было всем, о чем они мечтали. Под защиту Аринди некоторые земли Хоры порой перебегали, потом старательно забывая об этом, но так далеко еще никто не заходил. А двигать границу на север в Аринди хотели уже давно: огромные пустые земли дразнили воображение, но любые поползновения с нашей стороны немедленно вызвали бы реакцию Загорья. Этнографический отдел участвовал в проекте северной стены — мы искали ту линию, где можно проложить и удержать новую границу. Включение каких долин имело бы смысл. Во время штурма Иншель все собранные данные намеренно уничтожили. Думаю, Шеннейр до сих пор был на нас зол.

Я ослепительно улыбнулся.

— Тьма моя, Рейни, почему вас все так обожают? — простонал Миль так, будто через браслет чуял эмоции лучше любого эмпата. — Это потому что интеллект толпы вокруг светлого магистра равен интеллекту светлого магистра?

— Да, это так. Светлый магистр возвышает всех, кто рядом.

Оставалось только притормозить Бринвен и не допустить, чтобы местные отстроили широкий проспект прямиком в Загорье.

— Берите, даже н... думайте! — расхохотался Шеннейр, едва слышный за помехами. — Дадим переходное гражданство на... дцать лет. Перенесем грязные цеха Повилики подальше от взора нашего благородного столичного миножьего лежбища. Попались.

Между Шеннейром и Севером всегда горела ненависть, смешанная с нездоровой любовью. Шеннейр был порождением Хоры и хорошо понимал специфику.

Темный лагерь Мэйшем-один я навестил всего раз и только ради знакомых. Амариллис собирала вещи; ее вместе с отрядом высылали далеко на север. Возможно, побыть сейчас вдали от основных событий было разумно.

Амариллис хотела мне что-то сказать, но вместо этого бессмысленно ходила по комнате, а я ждал, прислонившись к косяку.

— Это Эршенгаль, — наконец определилась она.

Я молча ждал.

— Я понимаю, что намного превышаю возможное для своего статуса. Но то, что случилось...

— Когда Эршенгаль создал свое лучшее заклинание, — вежливо уточнил я.

Амариллис смотрела в отчаянии. Темному магу Амариллис хотелось бы, чтобы светлый прочитал ее мысли и понял все без слов. Светлые ведь должны понимать.

— То, что случилось, Эршенгаля полностью поменяло. Когда он вернулся... мы тогда его не поняли. Он нужен гильдии. Действительно нужен.

Но просить меня об этом у нее права не было.

Я бы сказал, что поменялась Амариллис. Боевые маги не склонны задумываться. В сомнениях немного счастья.

— Когда я шесть лет сидела на берегу Вальтоны среди рыбы и сетей, мне в голову от безделья начали лезть разные мысли. Теперь я вернулась в Аринди, а мысли не исчезли. И мне это не нравится, — Амариллис смотрела во тьму на границе лагеря, во тьму за светом прожекторов. Ей пора было идти.

Вот так и перестают быть рядовыми боевыми магами. Открывать глаза и видеть пропасть у своих ног всегда страшно; в пути наверх нет счастья, и путь этот необратим.

По сравнению с тренировочным лагерем, в Мэйшем было полностью тихо. Я расширил эмпатическое восприятие, ловя отзвуки чужих чувств — туманные водовороты звезд, сотни чужих миров — и целенаправленно двинулся по лабиринту одинаковых коридоров. Один из миров посылал последние сигналы, готовясь к краху.

Джиллиан стоял на табуретке и аккуратно прилаживал петлю к потолку. Именно стремление к совершенству его подвело — вместо обычного узла он вязал нечто сложное.

Табуретку я буквально вышиб у него из-под ног, заставив изящно спрыгнуть на пол, и радостно воззвал:

— Джиллиан! Куда же вы? От нас, от страны, вам завтра на работу! Должность высшего сама себя не займет. Ну что вы так сразу расстраиваетесь, уговорили, давайте я введу вас в высший совет уже сегодня!

Это когда-то уже происходило. Побережье, тело в кровавом круге. С Михаэлем Наро я опоздал.

Комната была заперта только на засов, с которым без труда справился Матиас. Джиллиан не хотел, чтобы ему мешали, но хотел, чтобы его нашли — потом, когда все уже будет закончено. Джиллиан был изгоем, и он держался долго, но сейчас, когда непосредственная опасность для жизни исчезла, он потерял причину держаться. Но я не собирался его отпускать.

Мое появление его сбило. Достаточно, чтобы темный маг нащупал на столе табличку, кое-как слепив пляшущие буквы в предложение:

"Каким вы сш и м?"

— О, мы с темным магистром Шеннейром поспорили, кто раньше выйдет нас встречать к калитке, тот и станет высшим магом, — я не дождался от собеседника ни малейшей реакции, и перешел на серьезный тон, полный унылой возвышенности: — Высшим темным магом Аринди. Вы заслуживаете это как никто другой. Вы были избраны для этого.

Мной.

Слова на табличке сбились в ком, выражая сомнение, и я пожал плечами:

— Хорошо. Я скажу вам честно, вы станете высшим благодаря моим связям.

Джиллиану следовало бы расстроиться, но смятение было сильнее:

"Я недостоин".

— Это не вам решать, — я прошел по комнате, убеждаясь, что остаюсь в центре внимания, и забрал веревку. Джиллиан держал табличку, и держать веревку ему было неудобно. — Для кого вы умираете, Джиллиан? Вы старались ради темной гильдии, а темной гильдии это оказалось не нужно. Вы уже не успеваете: ни за событиями, ни за людьми. Гильдии нужны новые люди, не связанные с отжившими системами. Вы умрете: еще один выгоревший человеческий материал, чье имя завтра уже никто не вспомнит. Но вы еще можете вспыхнуть снова.

Джиллиан мрачно следил за мной. Глаза как и всегда говорили так мало; через эмпатию я чувствовал, как все его мысли и стремления рассыпались и перекраивались вновь. Крушение и рождение нового мира под тонкой человеческой оболочкой.

Если он захочет завершить начатое, здесь ничем не поможешь. Человека невозможно караулить дни напролет. Но я не видел в нем этой предопределенности — намерения идти до конца невзирая на обстоятельства. Джиллиан был подчинен страстям и стремлениям, слишком жизненным, а такие люди, остыв, не повторяют сразу же неудачную попытку. Хотя бы потому, что она провалилась, и вспоминать о том неприятно. Я разрушил его концентрацию, заставил следить за нитью беседы, размышлять и возражать, и забросил ментальные крючки. Долг, вызов, лесть, обещание кардинальных перемен. Джиллиан принадлежал будущему, и на мгновение мне захотелось, чтобы он умер.

— Идите со мной или оставайтесь в прошлом. Вот ваш последний шанс.

Табличка наконец сумела выдать внятное рассуждение. Я дочитал его до конца и ответил, понимая, что с точки зрения Джиллиана говорю святотатство. Но тем сильнее оно запоминалось.

— На кону весь мир. Светлые, темные... поднимите глаза от земли. Это такая мелочь.

Матиас сопел очень выразительно. Его терпения хватило ненадолго, ровно настолько, чтобы мы вышли на улицу.

— Почему он? Чем он заслужил?

Я едва не сказал, что примерно тем же, что сам Матиас. Что мне попалось, с тем и работаю. Иномирец излучал такой спектр эмоций, словно я его предал; если бы светлый магистр был солнцем, Матиас бы требовал, чтобы оно светило только ему.

То, что я сейчас скажу, определит будущее. Пора было решаться.

— И эти вопросы задаст себе каждый. И каждый ответит — он недостоин. Высший темный маг Джиллиан, выдвинутый за непонятные заслуги, будет отвлекать внимание от высшего светлого мага, — все еще можно было развернуть назад; но это было очень, очень жестоким розыгрышем. Я со значением посмотрел на Матиаса, понимая, что именно сейчас его фишка окончательно станет принадлежать мне. — А первым светлым высшим магом станет мой самый лучший последователь. Сейчас я не хочу огласки, так что не говори об этом.

А потом мы с веревкой случайно наткнулись на Миля, и это было печальнее всего.

* * *

В те времена, когда мир еще не сломался, магистры каждый год объезжали всю страну по кругу. Неделями или месяцами жили в разных городах, решали проблемы, принимали участие в ритуалах и смотрели новые места. Их сопровождали личные помощники, которые звались свитой, как меня сопровождал Матиас.

Когда я впервые побывал на Побережье, то Ишенга как раз завершал объезд. Мне даже посчастливилось несколько раз увидеть его издали, его и его приближенных. То была пристань; ясный день, штормовое синее море и невероятное ощущение свободы. Точнее, так я видел это в памяти; я никогда не был более свободен, чем сейчас.

Мы ехали медленно, поджидая спешно догоняющего колонну Шеннейра. Столбы пыли от его машин были видны издалека. На другой стороне по небу ходили тучи — сухие грозы и ни капли дождя. Светлые погодные заклинания требовали слишком много усилий для поддержания традиции, чтобы уцелеть за двенадцать лет.

Шафран неспешно надвигался, расползаясь распухшим туловом по окрестным холмам и равнине. Город заводских рабочих с востока и дисциплины, город переселенцев и золотого хаоса приграничья, город старых великих кланов ашео. По злой иронии наша новая столица была самым беспокойным городом Аринди. Было время, когда великие кланы претендовали на господство в стране, ла'эр считали себя лидерами всегда, и то, что они были сильнее, ничего не меняло. Как известно, ла'эр вступают в бой, чтобы победить, ашео — чтобы убить. Долгое время Шафран курировал сам Юрий Элкайт — разгонять уличные столкновения, разводить стороны в стороны, уговаривать и убеждать было, конечно же, дольше и скучнее, чем выводить на улицы боевые машины.

Длинные и низкие беленые дома заводских рабочих среди фруктовых садов. Черные глыбы клановых домов ашео: каждый занимает целый квартал, глухие стены и бойницы с лепниной, сад во внутреннем закрытом дворе. Я видел такие же в Полыни — десять домов для десяти великих кланов возвышались над городом как неприступные скалы. Два из них после войны кланов снесли до основания и разбили поверх парки, в третьем так и осталась дыра насквозь, которую пробил Шеннейр во время штурма столицы.

Новенькие башни мирринийке довлели надо всем. На окраине города уже поднимались скелеты четвертой и пятой. Двери третьей башни хозяева города открыли для беженцев; подозреваю, именно на такой эффект и рассчитывал Норман, когда пугал сносом незаконной стройки. Шафран захлебывался от беженцев. За минувший год его население увеличилось в несколько раз.

Кажется, все жители города вышли на улицы. Под колеса машин бросали охапки цветов, город ревел тысячами голосов, и темных вновь, вновь после долгих лет, приветствовали как героев. Мы стояли на высокой платформе, над бушующей толпой; я поднял руку и легко взмахнул, и вал восторга накрыл с головой, затягивая в бездну. Шеннейр благосклонно смотрел с высоты. Я знал, что сейчас помогаю ему восстановить власть. Темные и светлые вновь работают вместе, светлый и темный магистр стоят плечом к плечу на страже Аринди. Гильдии могут примириться, этот мир так нужен нам всем.

Какая всеобъемлющая лживая сказка.

Как только мы выехали на главную площадь, на всех трех башнях вспыхнул огромный герб Аринди. Алая астра в черно-белом кольце. Эйфория толпы отравляла эмпатическое поле, дурманила голову и крючьями вонзалась в грудь. Если я был здесь, если я чувствовал это, мой путь был правилен.

...Если бы мы выиграли — мог бы я сейчас стоять рядом с Ишенгой? Я бы заплатил за это любую цену.

Огромные плакаты с моим изображением развернулись с небольшой задержкой после герба. Ничего ужаснее я не видел в жизни. Светлый лик светлого магистра с неземной добротой смотрел на землю, и я смотрел в ответ с осуждением, ощущая неприятный холодок.

Раньше магистры сменялись часто; магистры после избрания жили совсем мало. Подозреваю, человеческое тело и разум не рассчитаны на такие нагрузки. Но постепенно все поменялось, и тот священный ореол, который окружал должность магистра, стал передаваться самому магистру. Каждое правление магистра — маленькая эпоха. Сейчас эпоха Шеннейра; Аринди отсчитывает время с того момента, когда он пришел к власти. Все, что было раньше, покрыто мраком, загадочно и неважно.

Сегодня же я прикажу убрать все плакаты и уничтожить все портреты. Светлого магистра будет запрещено изображать — точно так же, как и темного. Страна не должна зависеть от одного человека.

Стать магистром, чтобы отдать жизнь гильдии и умереть. Ярко вспыхнуть и угаснуть. Только в этом смысл.

Череда магистров проходила перед моими глазами. Череда имен, личных знаков, годы инаугурации и смерти. Больше от них ничего не осталось. Шеннейр был двадцать первым темным магистром, я — двадцать вторым светлым. После меня останется дата инаугурации, этот год, дата смерти; останется моя страна, если я не ошибусь, и это будет правильно.

...Перед тем, как покинуть выделенные мне покои, я остановился перед зеркалом, рассматривая волдыри на месте ожогов на шее. Говорят, когда иномирные врата открылись впервые, за ними было совсем темно и невозможно дышать. Это сейчас Заарней выкачал из нас достаточно воздуха, и воды, и света. Если я проиграю, последние люди еще успеют увидеть, как исчезает наше голубое небо — но сейчас мне не следует думать об этом.

— Вы должны наказать своих подчиненных.

С Шеннейром мы вновь пересеклись на подъемной платформе. Он рассматривал рыбку-амулет: на чешуе осталось всего два креста из пяти, и темный магистр был крайне доволен. Платформа тронулась с места, и только тогда до меня дошел весь абсурд услышанного. Как потеря равновесия, как падение.

— Вам нужно проявить власть, — конкретизировал Шеннейр. — Кэрэа, да по вам видно, что вы неспособны их и пальцем тронуть. Это недостаток. Вам не хватает жесткости и твердости.

Может быть, он прав. Я не был волевым правителем. Но одна мысль о предложенном вызывала отвращение. Шеннейр прощает своим магам все — так почему не могу я?

— Они не сделали ничего плохого.

— Значит, научитесь на своем опыте, — подвел он итог. Будто и не сомневался, что все так и будет.

Залы совещаний успели расписать в традиционном стиле: белые стены, черные геометрические фигуры и линии, способствующие концентрации. Пока двери в государственный совет оставались закрыты, участники бродили вокруг и общались. В приемной было прохладно, голоса шелестом отдавались под высокими сводами, а в центре зала журчал каскадный фонтан, выложенный зеленоватыми камешками. В Шафране не было проблем с водой: корни башен глубоко уходили под землю, достигая водоносного горизонта.

На парапете фонтана сидели мирринийке — бледные и высокие, тихо беседующие друг с другом или наблюдающие за людьми. Темная многослойная одежда и украшения в волосах, неторопливые жесты, оттенки эмоций на лицах. Цветовые пристрастия мирринийке делили с темной гильдией, но всегда утверждали, что их черный цвет не имеет ничего общего с темными и намного чище, возвышеннее, духовнее.

— Гидра, — Шеннейр поприветствовал их широчайшей улыбкой. Все время, пока он спускался с балкона, мирринийке следили за ним пристальными холодными взглядами.

Элиту страны в свое время темный магистр проредил неслабо. Но такие места не остаются свободными.