Волчица и пергамент. Том 5

Как же долго он смотрел на неё?

Миюри резко вытерла глаза рукавом, а затем почему-то застенчиво улыбнулась.

— Интересно, — спросила она, — встречал ли кто-нибудь из этих людей друзей матери подобно предкам дяди Руварда?

Миюри назвали в честь друга мудрой волчицы Хоро, а ещё это имя по всему миру несёт до сих пор отряд наёмников. Рувард был командиром отряда наёмников Миюри, и если проследить его происхождение через поколения, в конечном итоге обнаружится тот, кто действительно сражался бок о бок с огромным волком, носившим это имя.

Именно эта память увековечена в изображении волка на знамени отряда.

— Может быть. Говорят, многие основатели разных родов при выборе герба выбирали соответствовавшее им до глубины души изображение. Как и твой отец, и предок господина Руварда, они, возможно, действовали вместе с волками, закладывая в древние времена основания своих благородных домов.

Эта комната хранила отголоски той ушедшей эпохи в рассказах и записях, отблески времени, когда воплощения, бродящие по лесам, были обычным явлением, а разные мифические существа часто взаимодействовали с людьми.

Судя по тому, как Миюри, затаив дыхание, подняла голову, она поняла это. Они были в доме великих сказаний, где время оставило почти немыслимое количество слоёв осадка.

— Интересно, что это были за волки, — сказала Миюри, проводя пальцем по шерсти волка на гербе. — Может, даже это моя мама.

— Самое невероятное, что это не совсем невозможно.

Для большинства это была сумасбродная, невероятная история, но серебристый хвост Миюри метался взад-вперёд рядом с Коулом, заставляя его улыбаться. Он был свидетелем одной из фантастических тайн мира.

— Да, только... — добавила она, перелистывая страницы, и её острые волчьи уши вдруг поникли. — Только этих волков может уже не быть.

— Что? — спросил Коул.

Миюри медленно закрыла большую книгу, будто закрывая крышкой своё сердце.

— Медведь-Лунобивец.

Коул не мог издать ни звука, он понимал значение ответа.

Легендарный медведь, когда-то сразившийся со многими духами и положивший конец эпохе лесов и тьмы.

Из того, что Лоуренс обнаружил в своих поисках сведений о доме и друзьях Хоро, её родина была уничтожена, кто-то из её друзей мог погибнуть в той битве. Вполне вероятно, что Медведь-Лунобивец мог убить многих из тех, кто послужил основой для гербов в этом книгохранилище.

— Фух, это пробуждает плохие воспоминания.

Для Миюри, унаследовавшей волчью кровь, уничтожение Медведя-Лунобивца было бы актом возмездия. Мудрая волчица Хоро, жившая в то время, похоже, больше не чувствовала никакой злости, может быть, всё дело состояло в молодости Миюри.

Коул не хотел, чтобы её вела за собой эта тьма, но он знал, что сюда ему не дано было ступить ногой. На миг задумавшись над ответом, он, в конце концов, просто нежно положил руку ей на спину. Миюри посмотрела на него, и их глаза встретились.

Её большие красноватые глаза казались блестящими даже в тусклом свете книгохранилища.

— Не делай такое лицо, брат, — обеспокоенно улыбнулась она, затем приблизила своё лицо и прижалась щекой к его щеке. — С твоей стороны нечестно так поступать.

— Не, но в самом... — стал отвечать он на поддразнивание Миюри, но она внезапно вздрогнула и спрятала уши и хвост.

Мгновением позже в дверь постучали. Миюри быстро встала со стула, вернула книгу на полку и взяла другую. Поскольку она не собиралась открывать дверь, это пришлось сделать Коулу.

— Наследница Хайленд?

— Ну, что тут за книгохранилище?

Коул освободил проём двери, и Хайленд, заглянув в комнату, восхищённо вздохнула. Когда Миюри повернулась к ним, наследница махнула ей рукой. Миюри сердито отвернулась, но потом всё же махнула в ответ.

— Хи-хи. А, вот что, у тебя найдётся минутка, Коул?

— Да.

Хайленд двинула подбородком, предлагая ему выйти, но Коул сначала снова посмотрел на Миюри. Та продолжала смотреть в книгу, как бы позволяя ему поступать по своему желанию. Как только упоминался Медведь-Лунобивец, в их отношения всегда вползало определённое напряжение. Ни один из них не мог без неловкости выйти из ситуации, воплощавшей различия, отделявшие человека от не-человека. К тому же Коул полагал, что Миюри ещё не нравился предстоящий его разговор с Хайленд наедине, будь её хвост сейчас на воле, он бы нервно подёргивался из стороны в сторону.

Кривая улыбка прошлась по его лицу, и он покинул книгохранилище.

— Что случилось? — спросил он, выйдя в тихий коридор и закрыв дверь.

— Что ж... — неопределённо отозвалась наследница. — Я продолжила собирать сведения о процедурах законного использования гербов и...

Хайленд, похоже, не решалась продолжить, Коул сделал это за неё.

— Предоставление привилегий на использования герб может вызвать излишнюю склоку. Это неудачно, но я обязательно расскажу Миюри.

Ему удалось легко сказать это благодаря чувству облегчения от того, что теперь не надо будет мучиться, решая, что рассказывать Лоуренсу. Но Хайленд рывком подняла голову.

— О нет, дело не в этом. Всё в порядке.

— Это... правда? Значит, следует предположить, что мы не сможем использовать волка для герба в королевстве, легенда создания которого основана на образе барана.

Хайленд в ответ рассмеялась, её плечи расслабились.

— Сомневаюсь, что это будет основанием для отказа. Но получится нехорошо, если ты поднимешь знамя с черепом и костями на гербе.

На мгновение Коул подумал, как была рада увидеть такое изображение Миюри.

— Тогда всё в порядке.

В чём же тогда причина колебания Хайленд?

Коул посмотрел на неё, наследница ожидаемо вздохнула и заговорила с расстроенным видом:

— Нет никаких затруднений для того, чтобы я предоставила привилегии на использование герба. Я могу своим именем обеспечить законность любого герба. Но я почувствовала себя неуверенно, когда армейский офицер стал спрашивать меня о предметах, необходимых для герба.

Коул такого не ожидал. Хайленд вдруг отошла на несколько шагов от дверей книгохранилища и заговорила тише:

— Есть трудности, связанные с отношениями между владельцами герба.

— Что ты имеешь в виду?

— У них нет возражений против похожих гербов, отличающихся лишь деталями друг от друга, но... если они полностью друг друга повторяют, то, очевидно, между владельцами этого герба потребуются какие-то официальные отношения.

Коулу оставалось лишь кивнуть, но он ещё не совсем понял, о чём речь. И Хайленд принялась объяснять:

— Гербы обладают влиянием, верно? И потому, если людей, владеющих единым гербом, что-то разделит, лишь один из них унаследует герб. Подробные правила, кому принадлежит преимущество в такой ситуации, особенно когда встаёт вопрос о наследовании, давно установлены и прямо основаны на законах древней империи.

Если члены одного рода, обладая общим гербом, вдруг по какой-то причине рассорится, а затем пошедшие каждый своим путём продолжат использование герба без разрешения, тогда, несомненно, воцарится беспорядок.

— Это поднимает вопрос о твоих отношениях с юной госпожой, — добавила она, и Коул сразу понял причину обеспокоенности Хайленд.

Знание, полное боли.

— Я слышала, ты и Миюри не настоящие брат и сестра, так?

— Да... Я работал в её доме и заботился о ней с самого её рождения.

— Строго говоря, это означает юную хозяйку и её слугу. Но два человека в таких отношениях, если они используют один и тот же герб, — это, ну, как бы это сказать...

Значит, то, что это выглядит очевидным нарушением приличий, не просто плод воображения Коула. Первое, что придёт каждому на ум, — подозрение в незаконной любовной связи.

— Честно говоря, когда я хотел написать об этом в купальню в Ньоххире, ситуация с гербом показалась мне в какой-то мере безнравственной. Я думал, что набрёл на хорошую мысль, но боюсь, что мог оказаться невнимательным.

— Нет, я думаю, это действительно замечательная мысль. Ваша связь не любовная связь и не семейная, но она сильнее, чем у кого-либо ещё, кого я знала. Такая связь существует, и она должна существовать. Я даже подумала, что герб, который только вы двое можете нести по всему миру как символ вашей связи, — это будет прекрасно.

Коул почувствовал искренность в её словах, что означало глубину, с которой она разделяла с ним серьёзность проблемы.

— Мы могли бы использовать отношения хозяин-ученик, как в родах известных ремесленников.

Такое было бы принято гораздо легче.

— Но ведь вы же не хозяин и ученик?

— Думаю, ты могла бы назвать ещё: наставник и ученик.

— Ученик — это слабые отношения, если дело доходит до наследования герба.

Затруднение оказывалось действительно значительным, но когда Коул увидел, как серьёзно Хайленд ищет ради них решение, он не мог не улыбнуться. Заметив его улыбку, она с любопытством посмотрела на него.

— Прости, я лишь...

— Лишь что? — переспросила она, и Коул решил честно ответить.

— Извини. Я так счастлив, что ты так серьёзно отнеслась к этому.

Хайленд несколько раз моргнула, потом сердито ответила:

— Конечно, серьёзно. Ведь это же серьёзно для тебя, так ведь?

Её сердитый вид его удивил.

— Я могла бы хоть целый день придумывать всякие описания ваших отношений. Но это описание должно олицетворять твои отношения с ней. Зачем мне их наполнять вымыслом и ложью?

Она говорила с уверенностью того, кто сообщал самые очевидные вещи: что солнце встаёт на востоке или что море солёное. Заметив выражение лица Коула, Хайленд остыла. Смутившись, она с виноватым видом призналась:

— Мне очень жаль. Это такая прекрасная сказка, что я чуть не утонула в ней.

Коул ещё раз убедился, что в её лице он встретил замечательного человека.

— Хотел бы я иметь возможность, выразить радость, которую я ощущаю, чем-то конкретным.

— Стой. Не в этом дело, — сказала Хайленд, отворачиваясь и вздыхая. — Меня саму ставят в неловкое положение семейные узы из-за обстоятельств, связанных с собственным моим рождением.

В конце концов, она была незаконнорожденной дочерью короля.

Коул больше не мог сказать ни слова, увидев, самоуничижительно напрягшиеся плечи Хайленд.

— Ну, я думаю... Я просто говорю, что я готова. Если вы не сможете установить подходящие отношения, то я смогу представить их чем-нибудь безопасным, вроде хозяин-ученик, — сказала Хайленд, легонько обмахивая ладонью лицо и глядя на площадь через зарешечённое окно. — Вот беда, хотя я знала, что мне станет здесь жарко. Выйду подышать свежим воздухом. Заодно думаю заказать место в "Золотом папоротнике".

Коул не мог её останавливать, он лишь склонил голову и проводил её. Но главной причиной, по которой он не мог подобрать слова, состояла в том, что его голова была занята совершенно иным.

Какие у него отношения с Миюри?

Они не были братом и сестрой, не были любовниками, не были учителем и учеником. Он перечислял один вариант за другим, но ни один из них не попадал в цель. Отсчитывая по пальцам, он впервые понял, насколько неоднозначными и неопределёнными были их отношения.

Всё время они проводили вместе. Миюри даже рисковала жизнью ради него, он, в свою очередь, тоже собирался в полной мере исполнить своё обещание оставаться с ней рядом, пока был жив. И всё же, не существовало названия, которое правильно описывало бы их отношения.

Осознав это, Коул ощутил, как само время остановилось в этом пустом каменном коридоре. Этот коридор показался ему вечным, а ключ, который был зажат в его руке, не мог ему открыть ни одной двери. И тогда его осенило, что именно это и беспокоило Миюри.

Место, где она могла бы отдохнуть, где ей было бы спокойно, у неё был ключ, который должен открыть путь туда, но она понятия не имела, к какой двери он подойдёт. Всё, на что ей оставалось полагаться, было обещание, что она когда-то услышала.

Теперь он знал, почему Миюри, признав, что он ей нравится как мужчина, не могла перестать называть его "братом" — это была одна из очень немногих оставшихся нитей, которые ей было дано осязать.

Когда они сидели перед собором, он легко, почти небрежно предложил этот самый герб. Всё, о чём он знал, это то, что Миюри непременно обрадуется — маленький подарок, чтобы смягчить своё чувство вины. Но этот герб обрёл невероятное значение. Для Миюри он, несомненно, стал знаком на двери. Она, наконец, увидела его, проблуждав всю, путь пока недлинную, жизнь по одному и тому же холодному каменному коридору.

Коул был обязать усыпать лепестками ей путь к двери.

— Но...

Что ему делать?

Он стоял в одиночестве в тихом каменном коридоре, и ему хотелось потеряться в Священном Писании.

Глава вторая

Коул никак не мог опомниться после разговора с Хайленд. Сначала он бродил по коридору, не в силах вернуться в книгохранилище, следующее, что сохранилось в его памяти, — он возвращается на площадь и покупает изюм, Миюри его любила. И лишь когда зазвонил церковный колокол, возвестивший о полуденной мессе, он, наконец, вырвался из этого своего состояния.

Ему с Хайленд удалось без ведома Миюри в какой-то мере обсудить проблему взаимоотношений, важных для процедуры выдачи герба. Но, как и сказала Хайленд, они пытались сделать нечто небывалое. Коул хотел бы при этом, насколько это будет возможным, избежать лжи или введения кого-либо в заблуждение. Однако он даже не представлял, как отнесётся Миюри к рассказу о подобном осложнении, и к своему стыду ему пришлось собрать всю свою силу воли, чтобы вернуться в книгохранилище.

Он толкнул большие, как в церкви, двери, их массивность словно отражала тяжесть его чувств, и вошёл.

Миюри сидела за столом для чтения, поглощённая книгой. Коул обратился к ней, намереваясь объяснить ситуацию:

— Мне нужно тебе кое-что сказать...

Он твёрдо заверил, что герб обязательно будет готов, чтобы не ранить её чувства. Миюри слушала, не закрывая книгу с гербами. Он прикладывал все силы, стараясь не утратить собранности, но девушка, выпустив волчьи уши и хвост, вздохнула и сердито произнесла:

— Ты мне это сейчас говоришь?

Потом пожала плечами, закрыла книгу и встала.

— Меня это, конечно, очень сильно волновало в прошлом.

Коул старался, как мог, не улыбнуться этому её "в прошлом". Миюри протянула к нему руку, ловко выхватила мешочек с изюмом и вцепилась в его опустевшую руку сама.

— Но ведь говорила же тебе: в отличие от Бога, ты прямо здесь. Когда я прикасаюсь к тебе, то чувствую, что ты на удивление мускулист, что от тебя явственно пахнет чем-то странным и кислым, вроде чернил.

— От меня пахнет? — испуганно переспросил Коул, полагавший, что был осторожен.

Миюри торжествующе просияла.

— Хи-хи, это тот Предрассветный кардинал, которого знаю только я и больше никто. Я бы могла написать объявление и повесить его на углу улицы, и никто бы не мог бы мне что-то сказать.

У Коула просто не было слов. Не из-за того, что над ним смеются, а из-за остроты ума Миюри.