Тетрадь 111

Бурлаков откинул одеяло и встал. Прислушался. В квартире предутренняя тёплая тишина. Эркин спит. Ну и пусть спит. День у парня был вчера нелёгким. Смотри-ка, прямо стихами заговорил на старости лет. Стараясь не шуметь, он привёл спальню и себя в порядок, поставил на огонь чайник и занялся ревизией холодильника, пытаясь придумать на завтрак что-нибудь, кроме яичницы.

Эркин разбудил не так шум в квартире, как чувство времени. Утро, но ещё можно полежать. Ночью что-то снилось, но снов он не помнил. А вчера... вчера всё закончилось хорошо. Он даже не ждал, что так обойдётся. И что, у него теперь есть отец? Получается, что так. Вот уж чего не ждал. Ну, раз так, то, значит, так. Дома надо будет с Женей поговорить, о её отце. Она говорила тогда, что его убили. И значит, то, что он признал своим отцом Бурлакова, а не её отца, Женю не обидит. Значит, так тому и быть. А Зибо... Зибо мёртв и не в обиде на него. Обиделся бы, та уж пришёл. Эркин прислушался и потянулся, выгнувшись на арку, так что одеяло само свалилось с него.

Возясь на кухне, Бурлаков слышал, как открывались и закрывались двери кабинета, уборной, ванной. И на кухню Эркин пришёл уже одетый в джинсы и такую же рубашку, только в шлёпанцах.

— Доброе утро, — улыбнулся он с порога.

— Доброе утро, — ответно улыбнулся Бурлаков. — Садись, завтракать будем.

— Да, спасибо.

Эркин сел на вчерашнее место, огляделся с живым интересом. Вчера он был слишком занят разговором, чтобы глазеть по сторонам. Вот этот белый шкаф... Андрей говорил ему... А называется он...

— Это... холодильник? — спросил он Бурлакова.

— Да, — кивнул тот.

— Я... посмотрю. Можно?

— Конечно, — даже удивился вопросу Бурлаков. — А что, не сталкивался раньше?

— Нет, -мотнул головой Эркин. — Читал только. В газете у нас писали, а в продаже не видел, ни в одном магазине.

Он встал из-за стола, подошёл к холодильнику, оглядел его со всех сторон, осторожно взялся за ручку. Бурлаков с улыбкой наблюдал за ним.

Закончив осмотр, Эркин обернулся к Бурлакову.

— Спасибо. А... они продаются?

— Конечно.

Эркин кивнул и сел к столу.

-Удобная штука.

Бурлаков разложил по тарелкам яичницу, налил чаю. Принялись за еду, и опять он невольно залюбовался ловкими красивыми движениями сына.

Эркин совсем успокоился, вчерашние страхи ушли, не исчезли, правда, но он уже о них не думал и не вспоминал, расспрашивая Бурлакова о магазинах. Надо же домой гостинцев столичных привезти. И подарков.

— А на шауни книги где-нибудь есть? А то ни в Загорье, ни в Сосняках нет, — Эркин смущённо улыбнулся. — Кроме букваря, и читать нечего.

— Понятно, — кивнул Бурлаков. — Это надо в "Дом Книги" или в магазин при постпредстве.

— А это что? — сразу спросил Эркин и пояснил: — Меня и в Комитете вчера туда послали.

— Постпредство — это постоянное представительство Союза Племён, — ответил Бурлаков.

Он ожидал новых вопросов, но Эркин только кивнул. Про Союз Племён он слышал от кутойса и достаточно ясно представлял, о чём речь.

— Сейчас я в "Дом Книги" позвоню, узнаю, — встал из-за стола Бурлаков.

— А я посуду помою, — сразу решил Эркин.

В центральном и главном магазине книг на шауни не оказалось, там даже удивились вопросу, но сказали, что книги об индейцах есть на русском.

-А он далеко? — сразу спросил Эркин. — Успеем до поезда?

— Конечно, — бодро ответил Бурлаков. — Заодно и по центру походим.

— А в... постпредство, — с небольшой натугой выговорил Эркин, — в другой раз.

— Хорошо, — согласился Бурлаков.

Эркин оглядел убранную кухню, вытер руки кухонным полотенцем и повесил его, аккуратно расправив. Ну вот, всё в порядке и всё отлично. Он вышел из кухни и отправился собираться. Потому что сюда уже не вернутся, незачем, да и времени не так уж много и осталось.

День походил на вчерашний: сухой, холодный, но пасмурный. Они шли рядом, и Бурлаков, искоса поглядывая на Эркина, замечал, к своему удивлению, что они — Эркин и Серёжа — и впрямь похожи. Такой же жадный и в то же время доброжелательный интерес к окружающему. Эркин, правда, несколько сдержаннее, но это, видно, в силу возраста.

Эркина так же поразило многолюдье Царьграда. Андрей рассказывал ему, конечно, но одно дело услышать, а другое — увидеть самому, телом ощутить эту толкотню и удивиться, как с привычной ловкостью лавирует в этой толчее Бурлаков.

Магазины, трактир, где они пообедали, улицы, торговые ряды... Серьёзное и, можно сказать, вдумчивое отношение Эркина к покупкам даже умилило Бурлакова. Никакой бесшабашности, да, копейку поставить ребром может, но сделает это тогда и так, когда и как посчитает наилучшим вариантом. Интересно, это национальная или индивидуальная черта? Приедет Миклуха, надо будет поговорить с ним, тот как раз сейчас индейцами всерьёз занялся, вылезает с Равнины только на ежегодную конференцию, когда она там в секторе этнографии и этнологии, надо будет уточнить, ну, и самому, конечно, почитать, порыться в библиотеке.

Эркин всё время чувствовал на себе внимательный взгляд Бурлакова, но он почему-то не беспокоил и не обижал. Будто... будто и впрямь они свои: он Бурлакову и Бурлаков ему. И на вокзал он пришёл не только успокоившись, но и убедившись в правильности своего поступка.

Как и рассказывал ему Андрей, он купил в кассе билет до Ижорска, взяв боковое нижнее место.

Зашли в вагон. Эркин деловито разложил вещи, повесил полушубок и ушанку. И снова Бурлакова поразила красота его движений. Не вымученная, не напоказ, а естественная, чувствовалось, что Эркин не думает об этом, тем более не старается произвести впечатление.

— Я приеду на Рождество, — сказал Бурлаков, когда они сели за маленький вагонный столик.

— Да, — кивнул Эркин и вдруг спросил: — С ней?

Бурлаков даже не сразу понял о ком, а поняв, невольно вздохнул. Если бы Серёжа относился к этому так же, с такой же естественной простотой, но... но Серёжа помнит мать, для него Римма жива.

— Нет, — ответил Бурлаков и, видя внимательные, ждущие объяснений глаза Эркина, добавил: — Сер... Андрею будет тяжело, он... он помнит... маму.

Эркин задумчиво кивнул и неожиданно предложил:

— Поговорить с ним? Ну, чтоб он не обижался.

Нет, — сразу решил Бурлаков. — Здесь должно время пройти. Понимаешь, раз он недавно всё вспомнил, то это всё для него живо. Вот ты... — он не договорил, испугавшись, что обидел Эркина намёком на то, что тот забыл свою мать.

— Мне нечего помнить, — ответил Эркин по-английски. — Я питомничный, нас сразу после рождения забирают. Ни мы их, ни они нас не видели. А выкармливают совсем другие, до года, а потом забирают и тоже... Я себя таким маленьким совсем не помню.

Он говорил об этом очень просто и спокойно, не жалуясь и не негодуя, а объясняя незнающему. И то, что Бурлаков ничего не знает о питомниках, не обижало Эркина. Откуда тому знать, если даже там, в Алабаме, кто в питомниках не работал, тот ни хрена о них не знал. Того же Фредди взять, к примеру.

— Отправление через три минуты. Провожающие, выйдите на перрон, — крикнул из тамбура проводник.

Бурлаков и Эркин одновременно встали и пошли к выходу. В тамбуре и на перроне перед вагоном толпились и что-то кричали люди, разделённые фигурой проводника. Эркин и Бурлакова сразу оттеснили друг от друга, и им пришлось не так перекрикиваться, как... просто помахать друг другу, потому что поезд дрогнул и медленно тронулся. Пройдя несколько шагов вровень, Бурлаков отстал.

Эркин, уже не видя его и подражая увиденному у других, помахал рукой, на всякий случай ещё раз и вернулся в вагон.

Ну вот, что хотел, то и сделал. Съездил, поговорил, как это, да, правильно, объяснился. Что ж, раз профессору не обидно, что сын — грузчик, индеец, раб, был спальником, и раз это сохраняет ему Андрея братом, то, опять же как говорят, за ради бога. Ему и не к такому приходилось приспосабливаться. И ничего сверхсложного и особого от него не требуется. Просто... жить, как все, как само собой получается. А теперь... теперь до Ижорска, а там на такси или автобусе домой. Нет, как же всё-таки здорово, что у него есть дом, и он едет домой к... к родным. Жена, дочь, брат, а ездил в Царьград к отцу. Эркин с новым, неиспытанным ещё удовольствием проговаривал про себя эти слова. Он как-то заново ощутил их, хотя знал уже давно и считал, что привык называть Женю женой, Алису дочкой, а Андрея братом. А теперь ещё и отец... новое слово, но он привыкнет.

Верхним соседом оказался молодой, но с сильной проседью мужчина в военной форме без погон и со споротыми петлицами и нашивками. Молча, не глядя на Эркина, опустил свою полку, забросил туда потёртый чемодан и армейскую куртку и ушёл.

Есть Эркин не хотел, пить тем более. Он сидел и смотрел в окно, спокойно отдыхая от пережитого за эти сутки, а, чтобы не выделяться, сходил к проводнику за чаем. Всё хорошо, всё спокойно, всё правильно.

Прямо с вокзала, как и в прошлый раз, Бурлаков поехал к Синичке. Но если тогда, проводив Серёжу, он просил ни о чём его не расспрашивать, боясь спугнуть неожиданное чудо, то сейчас его настолько переполняла радость, что неудержимо хотелось рассказать, поделиться радостью. Потому что Эркин, что-то решив, уже решений не меняет. Есть в нём, чувствуется такая основательность, внутренняя сила, не только физическая, разумеется. Как же повезло Серёже встретиться и побрататься именно с таким парнем.

У Синички сидела Львёнок, и они встретили Бурлакова как когда-то: радостно, но не расспрашивая ни о чём. Но он понимал, что рассказать придётся. Ну, Синичка знает, а Львёнок...

— Тебе привет.

— Спасибо, — улыбнулась Марья Петровна. — Бери печенье.

— Всё удачно? — улыбнулась и Валерия Леонтьевна.

— Да, понимаешь, Львёнок, — Бурлаков отхлебнул чаю, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. — Так сложилось, но... но Эрвин мой сын.

Он ждал чего угодно, но не того, что Львёнок останется спокойной. По крайней мере, внешне. Она спокойно ждала дальнейших объяснений, и это спокойствие означало уверенность, что объяснения последуют. Но она и раньше была такой: пока что-то неясно, ничего не предпринимать, действовать только наверняка, просчитав все варианты, а это возможно только при максимально полной информации.

— Понимаешь, Львёнок, я думал, что все мои погибли. И по документам так выходило. А оказалось... Серёжа, мой сын, выжил.

— Как те двое? — повела головой, указывая куда-то за стену, Валерия Леонтьевна.

— Почти, — кивнул Бурлаков. — Только к нашим тогда не попал, выживал в заваруху, — последнее слово он произнёс по-английски, и обе женщины понимающе кивнули. — А там... очаговая амнезия, и всё сопутствующее. Ну и... повстречался с Эркином, тот был рабом и тоже... выживал. Они побратались.

Валерия Леонтьевна улыбалась, а в глазах у неё стояли слёзы.

— Как я узнавал и как искал, история долгая, местами грустная и сейчас уже не важная, как-нибудь потом расскажу. А результат... Теперь у меня два сына. А ещё невестка и внучка. Женя и Алечка.

— Я показала фотографии, — сказала Мария Петровна. — И зачем приезжал Эркин?

— Поговорить, — Бурлаков одновременно и вздохнул, и улыбнулся. — Выяснить отношения.

Мария Петровна облегчённо улыбнулась.

— Я уж испугалось, что... случилось. То самое.

— Нет, там, — Бурлаков неопределённо повёл головой, — всё в порядке.

— Там, это в Загорье, — невинно уточнила Валерия Львовна. — На Цветочной улице, дом тридцать один, квартира семьдесят семь, — и рассмеялась над изумлённо-возмущённой физиономией Бурлакова. — Спокойно, Кром, он сам назвал мне адрес и пригласил в гости. И меня, и Гулю.

— Только её там не хватает! — возмущённо фыркнул Бурлаков. — И небось, уже всех обзвонили, всем и всё растрепали...

— Что ты сквалыга и эгоист, все и так знают, — спокойно перебила его Валерия Леонтьевна. — Такой праздник зажилить... это надо уметь.

— Ну, так он у нас весь такой, необыкновенный, — вступила Мария Петровна. — И скрытный. Роется там себе тихонько под землёй, исторические ходы прокладывает.

— От вас кроешься, как же, -хмыкнул Бурлаков и стал серьёзным. — Нет, девчата, не хочу я звона. Сам ещё полностью не осознал причин, а... не хочу.

Валерия Леонтьевна задумчиво кивнула.

— Кажется, я понимаю. Не хочешь возбуждать зависть, раз, и...

— И необоснованные надежды, два, — подхватила Мария Петровна. — Так, Гаря?

— Да, — кивнул Бурлаков. — Это вы, девочки отлично сформулировали, спасибо. И навели на главное. И денежный вопрос, три.

Женщины переглянулись, и он продолжил.

— Как семья члена Комитета они теряют право на ссуду. Вспомните, сами же за это голосовали, что работа в Комитете никаких, — он голосом выделили это слово, — преимуществ и привилегий не даёт. Нас причислили к воевавшим, фронтовикам, мы получили свои официальные "дембельские", по медпоказаниям, кому положено, пенсии по инвалидности, и всё, дальше работаем и зарабатываем сами. Кто где может. Работа в Комитете общественная. А ссуды только для репатриантов.

— Но... — в один голос начали обе.

— Да, прецедентов не было, — перебил их Бурлаков, — и я не хочу быть первым. Они все Морозы, а я Бурлаков. Ума и гордости не лезть и не просить чего-то сверх уже полученного там вполне хватит. Так что, вы уже знаете, вам можно, а больше никому и незачем.

— А Змей? — спросила Мария Петровна.

— Это моя проблема, — спокойно и твёрдо ответил Бурлаков. — Сам и решу. Всё, девочки, спасибо за наводку, что бы я без вас делал, — и резко меняя интонацию и тему: — Львёнок, а Гуля где? Гуляет?

— Как же! — фыркнула Валерия Леонтьевна. — Втюрилась по уши, сидит теперь над природоведением и мечтает о красавце-индейце, — и сама мечтательно вздохнула. — Но красив он у тебя... обалденно.

— Тоже втюрилась, — констатировала Мария Петровна. И вздохнула.

И они втроём долго взахлёб хохотали.

Дорога до Загорья потом вспоминалась Эркину смутно. Нет, он всё видел, слышал, сознавал, делал всё, как положено, но всё равно это было вне его, помимо него. А главным было никогда не испытанное им ранее спокойствие, сознание правоты и правильности сделанного. И... и чего-то ещё, пока непонятного, но тоже хорошего.

В Ижорске, в отличие от Андрея, он, никуда не заходя, сразу пошёл к автобусам. Если повезёт, то будет дома засветло. И нужный автобус сразу нашёлся, свой, загорский, и даже шофёр знакомый.

Эркин занял удобное место, пристроил заметно отяжелевший и раздувшийся от цареградских покупок портфель и стал ждать, пока наберётся достаточно пассажиров: не повезут же его одного, как лендлорда или фон-барона. Интересно, а кто это такой "фон-барон", и он выше или ниже лендлорда? Чёрт, ведь мог у профессора спросить, да забыл. Так и поважнее проблемы были. Но теперь-то... теперь-то всё хорошо. И будет у него — Эркин улыбнулся — настоящая семья, как в книжках пишут и в кино показывают. Правда, там почему-то всегда есть мать, а нет отца, а у него наоборот. Но это не страшно, совсем не страшно. Жена, дочь, брат, отец... а Андрей женится, его жена ему невестка, вроде так, а он ей? Деверь или шурин? Ладно, это он дома посмотрит. А будут у Андрея дети, так он им — дядя, а они ему — племянники и племянницы. Большая семья, целый род. Он не один, и Алиса... она тоже никогда уже не будет одна. Кутойс им рассказывал, что такое род, и что когда индейцы бежали из Империи на Равнину, то зачастую от всего племени оставалось двое-трое, а то и один, и с этого одного начинался новый род. И имя родоначальника становилось именем рода. А Полина Степановна говорила, что "хоть горшком назови, только в печку не ставь", это когда зашла речь об именах, откуда они взялись и что значат, так что и имя — не главное. Захочет Андрей имя переменить, стать снова Сергеем Бурлаковым, так и пускай, всё равно Андрей — его брат, с любым именем. А сам он ничего не менять не будет, останется Морозом. Эркин Фёдорович Мороз.