|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
ТЕТРАДЬ СТО ОДИННАДЦАТАЯ
Урок шауни прошёл для Андрея вполне благополучно. Об Эркине его, во всяком случае, не спрашивали, а остальное... остальное у него всегда в порядке. Всё выучено, что надо — записано, что надо — нарисовано. Говорит он, правда, хуже, чем пишет, сам слышит, что у него не так звучит. У Эркина куда лучше получается. Ну, так это, как там в книге, да, память крови, нет, генетическая память, у Джека Лондона повесть об этом занятная, надо будет пока не сдавать книгу, перечитать.
Эти и всякие другие мысли и соображения не мешали Андрею читать, писать, отвечать на вопросы и спрашивать самому. Всё как всегда и как обычно.
Когда урок закончился и Андрей, едва не опередив Тима, сбежал вниз, Алиса уже ожидала его чинно сидя на банкетке у гардероба в расстёгнутой, чтобы не вспотеть, шубке. Придраться, по её мнению, было не к чему.
Оглядев её, Андрей удовлетворённо кивнул.
— Молодцом, племяшка.
— Ну да, — выжидательно согласилась Алиса.
— Будет за мной, — пообещал Андрей, забирая у гардеробщицы свою куртку, шапку и сумку с Алисиными вещами.
— А чего будет? — решила уточнить Алиса и лицемерно вздохнула: — Мороженого зимой нельзя.
Андрей с интересом посмотрел на неё.
— А берёзовой каши всегда можно, — пообещал он. — Давай, застегнуть тебя?
— Я сама, — с достоинством ответила Алиса, игнорируя его слова о берёзовой каше: первое слово важнее, а что Андрюха ерепенится, то это он так просто дразнится, и с этим она справится.
На улице шёл крупный редкий снег. Алиса шла, держась за руку Андрея и разглядывая кружащиеся в воздухе хлопья. Как всегда во время снегопада было очень тихо. Андрей сверху вниз посмотрел на Алису и улыбнулся.
— Сейчас зайдём, лукума купим, — как бы невзначай сказал он. — Или пахлавы. Чего больше хочешь?
И засмеялся, увидев её просиявшую мордашку.
— А всё сразу можно? — с надеждой спросила Алиса.
— Сразу нет.
— Значит, съедим не сразу, а купим всего, Замётано! — быстро сказала Алиса.
Андрей хохотал от души. И, когда они пришли в лавку, он, как и обещал — вот жох-пацанка, своего не упустит и бесхозного прихватит — купил и пахлавы, и лукума разных сортов, и жареных в сахаре орехов, и плиток со смешным названием "козинаки", и маленьких пухлых очень сладких лепёшечек. Правда, всего понемногу, но всего, и пакет получился увесистый.
— Теперь домой, племяшка, — весело сказал Андрей, когда они вышли из сладкой духоты магазинчика на морозную свежесть улицы.
— Не на улице же есть, — солидно согласилась Алиса, снова беря Андрея за руку.
Пока они дошли до дома, потемнело и снегопад усилился. В подъезде Андрей снял и отряхнул ушанку, перчаткой оббил снег с Алисы. Стоявшим в углу общественным веником обмели ноги, чтоб не таскать снег на лестницу и по коридорам.
— Ну вот, пошли домой, племяшка.
— Ага, — согласилась Алиса и вдруг спросила: — А Эрик вернулся?
Андрей медленно покачал головой.
— Нет, Алиса, он в понедельник приедет.
— Тогда, — Алиса вздохнула и погладила пакет. — Это на понедельник оставим, да?
Андрей взял её за руку и повёл к лестнице.
— Это ты здорово придумала, — задумчиво сказал он. — Но, знаешь, мы ещё можем купить. Я в первую смену в понедельник, зайду по дороге и куплю. Как раз свежее всё будет.
— Ну да, — согласилась Алиса. — А то засохнет.
— Правильно, — кивнул Андрей.
Надо же, как она к Эркину...Ну, так и понятно: ей-то он — отец.
Додумать Андрей не успел, так как они уже пришли.
Женя встретила их обычным возгласом, что они молодцы, а у не1 всё гот ово и давайте быстренько раздевайтесь, мойте руки и за стол.
Андрей Жене пакет со сластями, отнёс в свою комнату портфель и пошёл в ванную. Алиса его опередила, и случая подёргать её за косичку и обрызгать водой не представилось. Ну ничего, он ещё своё возьмёт.
За столом всё было как обычно. Толькео Эркина нет. Женя, забывшись, чуть даже тарелки ему не поставила. И, когда поели, Алиса убежала к себе, а Женя взялась за посуду, Андрей предложил:
— Давай я сегодня у вас заночую. Ну... мало ли что.
Женя удивлённо посмотрела на него.
— Это же твой дом, Андрюша, ты чего? И что может случиться? Спасибо, конечно, но у тебя свои планы были, да?
Андрей неопределённо повёл плечами, но ответить не успел, потому что в кухню вернулась Алиса и немедленно влезла со своим предложением.
— Андрюха, ты в гости не идёшь? Тогда пошли играть. Мам, ты домой всё и тоже приходи.
И Андрей захохотал.
Алиса взяла его за руку и повела к себе, где на стол была уже выложена новая, только на этой неделе купленная игра, где надо бросать кубик с точками и передвигать фишки.
— Вот, — сказала Алиса. — Давай. Тебе какой цвет? Чур, мой красный.
Андрей выбрал синий, они сделали по ходу и пришла Женя. Ей достались зелёные фишки.
— Мы по ходу всего сделали, мам, ты догонишь, — утешала её Алиса. — Лишь бы Андрюха не жухал.
— А за это, племяшка, я тебе ещё ввалю, — пообещал Андрей, выбрасывая на стол кубик. — Шесть моих.
До чего же вязкая штука — игра. Даже такая. Ведь ни ума, ни ловкости не надо, и ставок никаких, а затягивает. И Женя развеселилась. Кон за коном с шутками, прибаутками, подначками. Ну, и не без плутовства, конечно.
Ровный безостановочный стук колёс под полом, ровный спокойный разговор под бессчётное количество стаканов чая, и так же неспешно густеющая темнота за окном. И вот уже на мелькающих мимо перронах горят фонари, искорками пролетают окна домов, и снег уже густо синий. Незаметно изменился и шум в вагоне: хлопают полки, вытаскивают чемоданы и узлы, снимают с верхних полок сумки.
Эркин взял джинсы и рубашку и пошёл в уборную переодеваться. Удалось успеть до основного наплыва. Возвращаясь, зашёл к проводнику расплатиться за постель и чай с сахаром и печеньем. Ну, и чаевые, конечно. Десятка набралась, как нечего делать. Когда он вернулся в отсек, стол был уже убран и даже опущен, чтобы не мешал собираться.
Эркин убрал костюм и мыльницу с полотенцем в портфель, переобулся и, чтобы не мешать Матери и Герману, ушёл с Михаилом курить в тамбур.
— Знаешь, — Михаил как-то удивлённо смотрел на Эркина. — А ты ведь первый индеец, ну, с кем говорил. Вы все такие?
Эркин пожал плечами.
— Не знаю. Разные, наверное.
— Ну да, — кивнул Михаил. — Люди, они разные, конечно, а всё-таки...
— Не знаю, — повторил Эркин и усмехнулся. — Я ведь не жил... в племени, даже языка не знал, только в этом году начал учить. И знаешь, кутойс, ну, учитель, он воевал, в пехоте.
— Индеец? — удивился Михаил.
— Да. Он говорил как-то, что добровольцем, так? — и сам себе ответил: — Так. И ещё я видел, ещё... там, в Алабаме, индейцы, в форме, с орденами.
— Слышал о таких, — согласился Михаил. — Но сам не видел.
Они докурили, выбросили окурки в щель под колёса и вернулись в вагон.
— Подъезжаем, — встретила их Мать. — Давай, как следует, ремень твой где?
Герман, уже в подпоясанной гимнастёрке сидел у окна, насмешливо глядя на брата. Эркин тоже сел к окну, но смотреть было уже не на что. Вернее, россыпи огней ни о чём ему не говорили. Хотя... ну да, похоже, уже по городу едем. Огни подступают, становясь окнами и фонарями, промелькнуло снизу шоссе с машинами, в проходе толпятся уже одетые для улицы люди с чемоданами и узлами. Мать, Герман и Михаил тоже оделись, поезд стал замедлять ход. Эркин встал, надел ушанку, полушубок, застегнулся. Поезд остановился, и стоявших в проходе качнуло.
— Ну, — Герман протянул Эркину руку. — Спасибо за компанию. Бывай.
— До встречи, — улыбнулся Михаил.
— Бывайте, до встречи, — попрощался с ними рукопожатием Эркин.
— До свидания, удачи тебе, — попрощалась Мать.
— До свидания, и вам удачи, — ответил Эркин.
Из вагона он вышел чуть ли не последним, но спешить ему особо некуда. Андрей всё так объяснил и рассказал, что ни расспрашивать, ни разыскивать не надо.
Он шёл в общей толпе, с интересом разглядывая окружающее, но ни в его походке, нив лице не было растерянности. И это, а, может, и угадываемая опытным глазом сила удержала вокзальных попрошаек и карманников на расстоянии.
Посадка на автобус так же прошла вполне благополучно. Как и предупреждал Андрей, народу было... не продохнуть. Эркин, когда его со всех сторон стиснуло и прижало, невольно вспомнил тесноту камер распределителей. Правда, угрозы в этой тесноте он чувствовал, но всё равно — неприятно. Да и если сейчас по карманам шарить начнут, то не убережёшься. И, вывалившись на своей остановке, он первым делом проверил карманы и портфель. Но всё было в порядке, и Эркин отправился на поиски арки-прохода. Хотя и искать-то особо не надо: вот она.
Останавливаться у витрин он не стал, оглядел на ходу, но внимательно. Красиво, богато, но... но ничего такого им не нужно. Сервиз у них, который Джонатан подарил, будет и подороже, и покрасивее всего, что выставлено.
Проход, улица, светящиеся окна домов и плотно закрытые двери подъездов. Снега нет, но холодно, что хорошо: лужи замёрзли, и бурки не испачкаются, а то он уже в дороге вспомнил, что Царьград на юге, а, значит, там ещё осень, и пожалел, что поехал не в сапогах. Сапоги-то отмыть куда легче, чем бурки отчистить. Ошибся, значит, а хорошо. Иногда и промашка на пользу. А вот и третий угол, теперь направо, мимо ограды и церкви. Ага, вот и она. Ты смотри, какая громада. Прохожих немного, вернее, он их не то что не замечает, а не обращает внимания. Вот и дом. Как и описывал Андрей: три этажа, весь украшен, как... как торт, а рядом с дверью табличка.
Эркин посторонился, пропуская вышедших из дома трёх мужчин, зачем-то внимательно прочитал табличку и, проверяя себя, посмотрел на часы. Успел. Он толкнул дверь и вошёл. Как тогда в комендатуру.
Но вместо стола стеклянная будочка у входа, вместо военного немолодая женщина с настороженно злыми глазами, и главное — его сразу, он даже поздороваться не успел, встретили отказом.
— Приём закончен.
Эркин растерялся.
— Но мне к Бурлакову. Он принимает до восьми, ещё есть время, — попытался он объяснить.
— Приём закрыт, — громко почти криком повторила она.
Из глубины вестибюля, привлечённый, видимо, её голосом, направился к ним мужчина. И Эркин сделал ещё попытку.
— Но Бурлаков здесь?
Она не ответила, а повторила:
— Приём закрыт.
— Ты что, — высокий мужчина в кителе без погон встал так, что Эркин, чтобы не оказаться спиной к нему, был вынужден отступить на шаг к двери. — по-русски не понимаешь?
— Понимаю, — хмуро ответил Эркин.
Его выгоняли, чего тут непонятного. Он повернулся к ним спиной и взялся за ручку двери.
— В понедельник приходи, — сказал ему в спину мужчина. — Разберёмся с тобой.
Эркин, не ответив, вышел.
На улице он перевёл дыхание и озадаченно выругался по-английски. Ну, надо же какое невезение. Как это Андрей через них прорвался? И что теперь? Стоять под дверью и ждать? А если Бурлакова и впрямь нет? Мало ли что могло перемениться. Ладно. Адрес он помнит, доберётся.
Эркин через плечо покосился на дверь Комитета: ему вдруг показалось, что за ним оттуда следят. Он переложил портфель из руки в руку и решительно зашагал обратно. Как это на конверте было написано? Новоболотинская улица, дом шесть, квартира пятьдесят шесть. Найдёт.
Первый же встречный объяснил ему, что если свернуть у булочной и пройти к аптеке, то там остановка автобуса. Эркин поблагодарил и отправился в указанном направлении.
Сегодня приём закончился раньше обычного. Без двенадцати восемь закрылась дверь за очередным посетителем, и следующий не вошёл. Бурлаков выждал ещё две минуты: вдруг кто-то всё-таки там волнуется, не решаясь войти, — и взялся за сортировку скопившихся за день бумаг.
— Ты надолго?
Бурлаков поднял голову и улыбнулся незаметно вошедшей Марье Петровне.
— А что, Синичка?
— У Котика дата сегодня. Мы у Селёдыча собрались.
— Иду, — сразу захлопнул папку Бурлаков. — По сколько скидываемся?
— По трёшке, Энжи отдашь.
— Идёт, -Бурлаков улыбнулся. — Наш Ангел, как всегда, на казначействе.
Клички вместо имён — значит, они опять в своём узком кругу всё переживших и выживших назло всему, кругу, где ничего никому не надо объяснять.
В кабинете Селёдыча, и так, мягко говоря, непросторном, тесно от сдвинутых столов и стульев, разнокалиберных и разномастных тарелок, чашек и стаканов, суеты и бестолковой, но очень дружественной толкотни. Какую дату отмечаем, никто не уточняет, да и не всё ли равно, а хоть пули, что мимо просвистела, а что, чем не дата? Конечно, в трактире или ресторане красивее, вкуснее, но не душевнее, да и дороже намного. Это тоже приходится учитывать.
Бурлакова встретили традиционным:
— Начальство не опаздывает, начальство задерживается!
Бурлаков высказал милостивое удовлетворение, поцеловал Котика в лобик, щёчки и ручки под залихватские комментарии окружающих и призывы беречь глаза от Синичкиного гнева.
— Поступило редкое по оригинальности предложение, — перекрыл общий гомон Селёдыч. — Выпить!
— А также тяпнуть...
— Вздрогнуть...
— Клюкнуть...
— Глотнуть...
— Дёрнуть...
— И дерябнуть...
— И так далее со всеми...
— Втекающими...
Дешёвые вино и водка, лимонад, немудрящая закуска, дешёвая колбаса, конфеты, консервы прямо из банок, что свести мытьё посуды к минимуму, тянущиеся над столом во всех направлениях и сталкивающиеся руки со стаканами и вилками. И главное — смех, дружеские подначки и блаженное чувство безопасности, к которому и за столько месяцев ещё так и не привыкли. Разрумянившиеся лица, блестящие глаза... Даже Церберуня смеётся совсем открыто и по-доброму.
— Сегодня всё нормально? — спросил Бурлаков.
— Да, — Церберуня вдруг хихикнула. — Индеец даже был.
— Индеец? — удивился Селёдыч. — Ему-то к нам зачем?
— Не скандалил?
— Да нет. Повернулся и ушёл.
— Ага, как Крошку-Жердяя увидел, так и развернулся.
— Ну да, я только руку в карман сунул, так и подействовало.
— Вот и ладно.
— У них где постпредство? — спросила Котик.
— На Маканина, за троллейбусным депо.
— Ну и надо было его туда направить, — сказал Бурлаков и тут же забыл об этом.
К ним часто забредали путавшие их то с Ветеранским Комитетом, то с Министерством Социальной Защиты, а теперь, значит, и с постпредством Союза Племён. Ну, бывает, ничего экстраординарного не случилось.
— Поступило новое предложение, — провозгласил Селёдыч. — Оригинальное и своевременное. Выпить!
Ему ответили дружный смех и чоканье кружками, стаканами и чашками.
Потом Котику вручили подарок: две кастрюли, сковородку и чайник. Чтобы своё хозяйство полнилось и росло. Котик от полноты чувств — она ждала очереди на муниципальную квартиру и пока жила в меблирашках — расплакалась, и её стали утешать и успокаивать. Кухня в меблирашках общая, одна на коридор, готовят чуть ли не по очереди, а посуда такая нарядная, как вынесет она её на кухню, так все соседки от зависти поумирают и перестанут шпынять Котика за бедность и бесхозяйственность, и зауважают её со страшной силой.
— За такое надо выпить! — предложил Селёдыч, наливая себе минералки.
Эту бутылку он открыл заранее и взболтал, чтобы газ вышел, чтоб по виду от водки не отличалась. Свою норму он ещё первым тостом на полглотка перекрыл. Это Кроту хорошо: ничего не отбито, нигде не порезано, ничем по голове не стукнуто, вот и пьёт, не хмелея. А ему нельзя, от спиртного сразу "в голове кружение и в членах недержание". Но тем и хороши такие застолья, что все о всех всё знают и понимают, а виду не подают и подыгрывают.
До нужного дома удалось добраться без особых проблем. Большой девятиэтажный дом, второй подъезд. Эркин толкнул тяжёлую деревянную дверь и вошёл. Пол выложен серыми в чёрных прожилках квадратными плитами. "Мрамор" — вспомнил он, да, на природоведении в началке им даже образцы тогда показывали, белый, розовый и серый мрамор. А это что за дверь без номера? Ладно, посмотрим. Ступени были тоже мраморными. Эркин снял шапку и стал медленно подниматься, ведя рукой по тёмному гладкому дереву перил.
На втором этаже четыре двери с номерами и одна опять без номера. Странно. Он даже постоял перед ней в раздумьях, но решил, что это потом выяснит, а, может, здесь на каждом этаже комендант или дежурный и это его комната, а он вломится... И вообще, чего он время тянет? Уже приехал, такие деньги потратил, школу пропустил. И ведь всё сам, никто его не дёргал и не толкал, так чего тянуть? Ещё этаж. Ещё. Ну, вот и пятый этаж, пятьдесят шестая квартира. Эркин перевёл дыхание, пошаркал подошвами бурок по чёрному щетинистому коврику перед дверью и нажал кнопку звонка.
Дверь ему не открыли. Там была тишина, тишина пустой квартиры. Вот влип! Что же теперь делать? От растерянности даже длинно выругался вполголоса сразу на двух языках.
Веселье ещё продолжалось, но уже начали потихоньку расходиться. Одной из первых ушла Львёнок.
— Гуля одна дома, — объяснила она.
— Конечно-конечно, — закивала Котик. — Ты ей вот, конфеток захвати. И яблоко.
— спасибо, но...
— Бери-бери, ей расти надо.
— И учиться, — вмешался Крючник. — Для мозгов сахар нужен. Крот, подтверди!
— Точно, — авторитетно изрёк Бурлаков.
-Уговорили, — рассмеялась Валерия Леонтьевна, делая кулёк из салфетки и укладывая туда три карамельки и красное, блестящее, будто лакированное яблоко. — Котик, я тебя ещё раз поздравляю, всем привет, я пошла.
— Счастливо.
— Львёнок, Гульке привет.
— Удачи, Львёнок.
На улице Валерия Леонтьевна озабоченно поглядела на часы. Надо же, уже почти десять. Как время в застолье летит — ужас прямо. Конечно, гуля не маленькая, четырнадцатый пошёл, но всё же... ребёнок есть ребёнок. Уроки она, конечно, не сделала, и суп не разогрела опять же наверняка, так холодным и пообедала. Говоришь ей, говоришь, что это вредно, что горячая еда для пищеварения полезна, и как об стенку горох. Ведь не отнимет никто, так подогрей, налей в тарелку, сядь за стол и поешь нормально, так нет, наверняка опять прямо из кастрюли холодного нахлебалась. Ох, Гуля, Гуля... И темно уже как. Говорила ей не гулять в темноте: город большой, мало ли что может случиться. И никакой опыт не поможет. Что бы там ни было, а она — девочка, слабая, наивная, доверчивая, а все её словечки и ужимки, нахватанные в угоне по спецприёмникам, распределителям и ещё бог знает где, обманывают только учителей в школе. "Трудная девочка". Конечно, трудная. С её-то судьбой. Но опытного негодяя... Нет, будем надеяться на лучшее.
Как Валерия Леонтьевна ни спешила, но зашла в магазин. Хлеб, молоко и, конечно, макароны. Сварить их Гуля сама может, а сырыми есть нельзя. Хоть так заставить её есть горячее. Да, ещё масла взять. И сметаны...
Вроде всего понемногу, но сумка отяжелела, а денег совсем не осталось, но до зарплаты продуктов должно хватить, и больших трат не предвидится, так что перекрутимся. А вот и дом уже виден. Что-то холодает, завтра Гуле с утра в школу, надо чтобы тёплое бельё поддела. Рано как зима пришла, до декабря ещ1 ого-го сколько, а, похоже, вот-вот снег и выпадет, и ляжет.
Эркин успел сходить на угол к киоску за газетой, рядом в булочной купил себе маленький калач и теперь ждал Бурлакова со всеми удобствами: сидя на подоконнике, читая "Вечерние огни" и жуя калач. А что ещё делать? Ждать надо. Когда-нибудь, но придёт же председатель домой. Правда — вдруг пришло ему в голову — если тот, как Фредди, по "милашкам" отправился, то ждать придётся долго. Но эту мысль он тут же отбросил. Профессор всё же, не ковбой. Андрей же, где б ни ночевал, а утром всегда возвращался домой. И опять же профессору бегать по девкам незачем, может и к себе водить. Так что дождёмся, поговорим, пройдёмся по магазинам за гостинцами и домой — уговаривал себя Эркин, равнодушно читая о премьере в театре оперетты. Хрень, конечно, какая-то непонятная, но коли взялся, то не бросай, не закончив.
Калач кончился раньше газеты. Но идти покупать ещё чего-то не хотелось, и Эркин продолжил чтение. Театры, кино, всякие новости, незнакомые адреса, неизвестные люди, но чем-то "Вечерние огни" напомнили ему "Загорскую искру", только там он понимал всё, а здесь... Хотя, стоп, вот этот фильм он видел, им тогда всем понравилось, а здесь ругают. "Плоско и примитивно". Ну, на каждого не угодишь. И как это понимать: "Плоско"? Кино ведь плоское, на экране как на фотографии, и невольно улыбнулся воспоминанию, как он тогда осадил этого дурака, помощника шерифа, хорошо получилось!
Снова хлопнула дверь без номера, и двое — мужчина и женщина — прошли в квартиру рядом с профессорской. Оттуда вышли, сюда зашли. Так что там? Становилось совсем интересно.
Эркин решительно свернул и засунул за борт полушубка газету, взял портфель и спустился на площадку. Со своего наблюдательного пункта — он сидел на подоконнике между этажами и потому видел обе площадки — Эркин убедился, что по лестнице не ходят, а входят и выходят через эти безномерные двери. Похоже... похоже... надо проверить. Слышал он о таком, называется... по-английски elevator, а по-русски... да, кажется, лифт. И Андрей, вроде бы упоминал, о нём, когда рассказывал о своей поездке.
Рядом с ручкой круглая кнопка. Подражая виденному, Эркин нажал её, и она засветилась красным светом, а за дверью заурчало, защёлкало и залязгало. Когда замолчало, а кнопка погасла, Эркин попробовал открыть дверь. Крохотная комната без окон, чуть больше... воспоминание оказалось настолько болезненным, что он приглушенно охнул и отступил на шаг. И тут же, зло тряхнув головой и стиснув зубы, шагнул вперёд и сам захлопнул за собой дверь. А открыть её сможет? Да, вон ручка. Уже легче. На стене табличка. Девять кнопок с номерами. Пятая светится. Ага, он как раз на пятом этаже. Понятно. Попробуем. Вряд ли его ударит током, как тогда... стоп, не думать об этом, ещё тогда понял: вспоминаешь это — вспоминаешь боль. Так, хорошо, попробуем нажать вот эту, с единичкой. Он сам не ожидал, что сможет так легко дотронуться и нажать кнопку. Она ушла вглубь и осталась там. Дрогнул под ногами пол, на мгновение подкатило к горлу. Зажглась и погасла четвёртая кнопка, третья, вторая, первая... со щелчком вышла и погасла, пол будто ударил в подошвы. Эркин попробовал открыть дверь. Получилось! Он вышел и огляделся. Да, первый этаж, вон дверь на улицу. Он может уйти, он свободен. Эркин перевёл дыхание и решительно вошёл обратно. Он эту штуку доконает, по всем этажам прокатится, чтобы уже никак не дёргало.
Войдя в подъезд, Валерия Леонтьевна сразу подошла к лифту. Но, несмотря на позднее время, тот оказался занят. Придётся ждать. А красный свет на мгновение гас и тут же зажигался. Мальчишки, что ли, катаются? Но в их подъезде вроде бы нет детей такого возраста, да и поздно уже для детских игр. Но, похоже, не переждать и придётся идти пешком. Вполголоса чертыхнувшись — подъезд пуст, так что её репутация не пострадает — Валерия Леонтьевна перехватила поудобнее сумку и пошла к лестнице. Ну, вперёд, Львёнок, приходилось гораздо хуже.
Проехавшись до девятого этажа и обратно и убедившись, что входу и — главное — выходу нигде ничего не мешает, Эркин уже спокойно нажал пятую кнопку. Может, пока он ездил, Бурлаков уже пришёл. А если нет... ждёт до двенадцати и отправляется на поиски ночлега, вроде, когда ходил за газетой, видел вывеску гостиницы, утром опять заходит, и, если опять сорвётся, то делать нечего, поедет домой, а разговор... разговор тогда до святок, вот чёрт, неужели зря проездил.
Валерия Леонтьевна была уже на четвёртом этаже, когда лифт наконец освободился, но осталось всего два этажа, четыре пролёта, так что дойдёт. И вроде... ну да, лифт на пятом стоит. Если она сейчас увидит этого... шутника, то развлекаловку ему устроит... по первому разряду!
Подойдя к двери профессора, Эркин нажал кнопку звонка, подождал, слушая тишину, и нажал ещё раз. Опять тишина. Где же всё-таки носит председателя профессорского? Неужели и впрямь... по девкам пошёл? Как Андрей. А тогда уж точно до утра не появится, Фредди тоже в Бифпите на всю ночь закатывался.
Поднявшись на пятый этаж, Валерия Леонтьевна вместо ожидаемых мальчишек увидела высокого мужчину в полушубке и ушанке топтавшегося у двери Крота. Полушубок, бурки...откуда-то с севера?
— Вы к Бурлакову?
Эркин вздрогнул и обернулся. Немолодая женщина в тёмном пальто и с сумкой... Лицо её показалось ему знакомым, и тут же вспомнил — она была тогда в лагере, в Атланте, с другими комитетскими. Вот это удачно! Он сдёрнул шапку и улыбнулся ей своей "настоящей" улыбкой.
— Здравствуйте. Да. Вы не знаете, он здесь? Ну, в Царьграде? — ему вдруг пришло в голову, что Бурлаков ведь мог, как и летом, куда-то надолго уехать.
Валерия Леонтьевна не смогла не улыбнуться в ответ, так преобразила это строгое смуглое лицо улыбка.
— Здравствуйте, он в Царьграде. А почему вы не пришли в комитет?
— Мне сказали, что приём уже закончен. Ну и... — он улыбнулся чуть смущённо. — Вот, жду.
— А в понедельник...
— Я завтра уезжаю, — перебил он её, смягчая невежливость улыбкой.
Наверху стукнула, открываясь, дверь, и звонкий голос позвал:
— Мам, ты чего?
Эркин и Валерия Леонтьевна одновременно повернулись на голос. Перевесившись через перила, на них сверху вниз смотрела девчонка в ситцевом пёстром халатике и тапочках на босу ногу.
— Гуля, — строго сказала Валерия Леонтьевна, — иди домой, простудишься.
Но та, словно не услышав, продолжала рассматривать их круглыми, по-птичьи блестящими глазами.
— Так, — решительно сказала Валерия Леонтьевна. — Идёмте. Нечего вам на лестнице сидеть. Попьёте чаю и вообще... Идёмте.
Девчонка удивлённо округлила рот. Эркин растерянно попробовал было отказаться, но Валерия Леонтьевна сразу пресекла возможные возражения.
— Я тоже работаю в Комитете.
— Да, — кивнул Эркин. — Я вас помню, вы приезжали к нам в лагерь в Атланте, — и улыбнулся. — Фрукты нам организовывали.
— Ну вот, — сочла это вполне достаточным аргументом Валерия Леонтьевна. — Идёмте.
— Я вам помогу, — взял у неё сумку Эркин.
Свободной рукой он нахлобучил ушанку и подхватил с пола своё портфель.
— Гуля, — строго повторила, глядя вверх, Валерия Леонтьевна.
Но девчонка уже убежала.
И, когда они вошли в прихожую, Гуля их встретила уже в платье, чулках и туфлях. Валерия Леонтьевна улыбнулась и одобрительно кивнула ей.
— Моя дочь, Гуля. А меня зовут Валерия Леонтьевна.
— Здравствуйте, — церемонно сказала Гуля.
— Здравствуйте, — улыбнулся Эркин. — Эркин Мороз. Очень приятно.
— Взаимно, — рассмеялась Валерия Леонтьевна. — Гуля, сумку на кухню отнеси. Раздевайтесь, сейчас чай будем пить. Гуля...
— Поставила уже, — откликнулась Гуля из глубины квартиры. Мам я в комнате, ну, гостиной, накрою, да?
Эркин помог Валерии Леонтьевне снять пальто, расстегнул и снял полушубок, ушанку. И решительно взялся за бурки.
— Ничего-ничего, — остановила его Валерия Леонтьевна. — Проходите так.
— Наслежу...
— Пустяки...
— У нас тапочек больших нет, — вышла в прихожую Гуля. — Но я сегодня подметала.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Эркин и разулся, оставшись в носках.
Что-то в этом высоком индейце, в том, как он говорил, улыбался, как мимолётным движением оправил рубашку, как мимоходом глянул в зеркало и положил на подзеркальник газету, было такое, что вызывало ответные улыбки. Даже Гуля, такая всегда колючая, ершистая, волчонком огрызающаяся на любого входящего в дом, улыбалась ему и старательно играла радушную хозяйку.
Просторная от минимальной меблировки, вернее почти её отсутствия, комната, круглый стол с цветастой скатертью посередине под лампой с оранжевым тканевым абажуром, чай, сахар, бутерброды...
— Так вы прямо с поезда?
— Да, — Эркин с удовольствием отхлебнул чаю и несколько смущённо улыбнулся. — Приехал, а приём закончился. Ну и...
— Было без пяти?
— Нет, без четверти.
Валерия Леонтьевна невольно нахмурилась. Это уже Церберуня через край хватила. Надо будет вообще-то это обсудить, всё-таки не дело так заворачивать приезжих.
— И это вы с восьми здесь ждёте?
— Ну да, — кивнул Эркин.
— Вот, — Гуля пододвинула к нему маслёнку. — Это масло, берите пожалуйста.
— Спасибо, — улыбнулся ей Эркин.
Он пил чай и, с неожиданным для себя удовольствием, отвечал на вопросы. Что работает на заводе и учится в школе при Культурном Центре, что жена тоже на заводе работает, а дочка учится в первом классе с тремя языками, да, английский и шауни, а брат работает на автокомбинате и тоже учится. Когда он упомянул, что они с братом за три месяца прошли курс начальной школы и сдали экзамены, Гуля невольно покраснела. Но тут же задиристо вздёрнула голову.
— И на что эта учёба нужна?
Эркин удивлённо посмотрел на неё. В Загорье необходимость учиться никем не оспаривалась, разве только Ряха язвил, но кто же алкаша и шакала слушает, а здесь... и в поезде, и вот сейчас... странно.
— Как это на что? — ответил он вопросом. — Что же, так и жить неграмотным?
— Ну, грамота, это ладно, — вынужденно согласилась Гуля. — А остальное...
— И остальное, — убеждённо ответил Эркин.
— А вот зачем? — настаивала девочка.
— Гуля, — строго сказала Валерия Леонтьевна. — Перестань.
— Ну, мам, мне интересно.
— Вот, — сразу обрадованно подхватил Эркин. — Правильно. Мне интересно.
Гуля вздохнула: с этим, конечно, не поспоришь, интерес — он у каждого свой, и за свой интерес... это уж да.
Валерия Леонтьевна улыбнулась. Нежданный гость всё больше нравился ей. И речь чистая, и одет... неброско, но не просто прилично или хорошо, а красиво. И ест тоже... красиво. Но... надо позвонить Кроту, всё-таки человек из такой дали приехал не для чаепития с ней и Гулей.
— Сейчас позвоню, узнаю, может, он и пришёл.
Она встала из-за стола и подошла к столику у стены с телефоном. Быстро, привычно загораживая собой аппарат, набрала номер. Но телефон Бурлакова молчал. Странно, пора бы ему прийти.
— Мам, а ты Машеньке-Синичке позвони, — сказала Гуля и пояснила гостю. — Игорь Александрович у неё под выходные ночует.
Валерия Леонтьевна покраснела.
— Гуля, — укоризненно сказала она и набрала новый номер.
Эркин не ожидал, что его предположения о, как это называл Фредди, "милашках", так подтвердятся и невольно смутился, отвёл глаза, напряжённо вслушиваясь.
Здесь трубку взяли после третьего гудка.
— Синичка? Это я... — говорила Валерия Леонтьевна. — Нет, всё в порядке. Крот у тебя? Позови... Крот? Тут такое дело, приём сможешь продлить? Человек издалека приехал, а Церберуня его не пустила, ждал тебя под дверью, сейчас у меня чай пьёт. Да... из Ижорского Пояса... Мороз... Нет, не ошиблась... Минутку, — и вдруг, обернувшись, протянула трубку Эркину. — Вот, он с вами хочет поговорить.
Эркин быстро подошёл и осторожно взял трубку.
— Здравствуйте.
— Серёжа?! — спросил его похожий на Андрея, но чуть другой и всё же знакомый голос.
— Нет, это я.
Он не успел назвать себя, его уже узнали.
— Эркин? Здравствуй. Что случилось? С Алечкой?
— Нет, всё в порядке. Мне... мне поговорить с вами надо. Вы извините...
— Так, — перебили его. — Через десять, нет, пять минут, спускайся, понял?
— Да, спасибо, но...
Но в трубке уже повторялись частые гудки.
Увидев его растерянное лицо, Валерия Леонтьевна подошла и взяла у него трубку, послушала и положила на телефон.
— Что вам сказали?
— Чтобы через пять минут я спускался, — Эркин недоумевающе повёл плечами. — Разве он успеет так быстро?
Гуля фыркнула.
— Да она над нами живёт, на седьмом этаже.
— Кто? Синичка? — уточнил Эркин.
— Ну да, Марья Петровна, — Гуля снова фыркнула, но под строгим взглядом матери удержалась от дальнейших комментариев.
Эркин кивнул ей, благодаря улыбкой за объяснение, и стал вслух благодарить и прощаться.
— Вы заходите ещё, — пригласила его Гуля.
— Спасибо, — улыбнулся ей Эркин. — И вы, как будете у нас в Загорье, заходите обязательно. Адрес...
— А вы скажите, я запомню, — отчаянно кокетничала Гуля.
— Цветочная улица, дом тридцать один, квартира семьдесят семь.
— Спасибо, обязательно, — сказала Валерия Леонтьевна, взглядом останавливая гГулю.
И, когда за гостем закрылась дверь, укоризненно сказала дочери.
— Ну, всё хорошо, а под конец сорвалась.
— Да ладно, мам, — вздохнула гуля. — Он красивый, правда?
— Правда, — кивнула Валерия Леонтьевна. — Но так навязываться нельзя. И незачем было всё про Си... Марью Петровну выкладывать. И кличку назвала, и где живёт. Нехорошо.
— Ну, мам, война же уже кончилась.
— Всё равно.
Гуля вздохнула и замолчала: на эту тему — кому что можно и нельзя говорить — спорить не только нельзя, но и опасно. Она помнит, что за лишнюю болтовню бывает.
Красная кнопка на двери лифта светилась, и потому Эркин пошёл вниз по лестнице. И одновременно он подошёл к нужной двери и открылась дверь лифта, и на площадку вышел Бурлаков в явно накинутом впопыхах нараспашку пальто, неся в одной руке шляпу, а в другой портфель.
— Ну, здравствуй, — выдохнул он, ставя портфель на пол и порывисто обнимая Эркина.
— Здравствуйте, — немного ошарашенно сказал Эркин и всё же отвечая на объятие из вежливости.
— Молодец, что приехал, — Бурлаков отпустил его и достал ключи. — Извини, что так получилось. Как Алечка, Женя?
— Всё в порядке, спасибо, — отвечал Эркин, глядя, как Бурлаков открывает дверь.
Всё получалось не так, и то, что он сорвал Бурлакова, ведь понятно, что человеку нужно отдохнуть, и что эта... Машенька-Синичка не на раз и не на два, а наверняка это серьёзно. Может, и впрямь не стоило дёргаться, подождал бы святок.
— Заходи, — распахнул дверь Бурлаков. — Раздевайся.
— Вы извините, — начал прямо в прихожей Эркин, — я понимаю, вам надо отдохнуть, я тогда скажу вам и пойду.
— Сейчас чайник поставлю, — Бурлаков быстро разделся, повесил пальто и шляпу, переобулся. — И разувайся, вон тапочки, пусть ноги отдыхают, поужинаем и уж тогда обо всём поговорим.
Эркин послушно снял и повесил полушубок и ушанку, снял бурки и вял из тумбочки тапочки. Одну и двух новеньких, явно совсем недавно купленных пар. Невольно ворохнулась мысль, что это специально для них: Андрею и ему. И стало совсем нехорошо на душе.
На кухне Бурлаков поставил на огонь чайник и открыл холодильник. Что у него есть? Котлеты и... ага, вот это, овощные консервы из стратегических запасов, вот и опробуем, спасибо Синичке, натаскала ему всякого-разного, что и быстро, и достаточно сытно. Да, всё правильно, запас должен быть всегда под рукой. Вскроем банку и вывалим содержимое к котлетам, и масла плеснём. Сковородку на огонь, овощи разровнять...
Эркин несмело вошёл в кухню и огляделся с живым интересом.
— Садись, — улыбнулся ему Бурлаков. — Сейчас ужинать будем.
— Я сыт, — ответно улыбнулся Эркин и уточнил: — Меня чаем напоили. С бутербродами.
— Ну, какая это еда, — отмахнулся Бурлаков. — Так, перекус небольшой. А сейчас поедим.
— Да, спасибо. Но я помешал вам, я понимаю...
— Ничему ты не помешал, — максимально убедительно сказал Бурлаков.
Похоже, Львёнок слишком много рассказала о Синичке. Хотя... нет, наверняка не Львёнок, а её гулька, но что с девчонки взять. А объяснить придётся.
Эркин сел к столу и снова огляделся. Кухня похожа на Андрееву, ну... ну да, понятно, у них же одна кровь.
— Я понимаю, — сказал он вслух, невольно переходя на английский, потому что говорить об этом по-русски не мог. — Кровь выше записи.
— Что-что? — обернулся к нему на мгновение Бурлаков. — Ты о чём?
— У вас с Андреем кровь, а я ему записанный. Кров=ь важнее, я понимаю.
Так, это совсем интересно. Действительно, не соскучишься. Но всё равно, пусть сначала поест. А там и с этой ахинеей о крови и записи разберёмся.
Молчание Бурлакова убедило Эркина в его правоте, и он продолжил. А что профессор стоит спиной к нему, так даже удобнее: сказать такое в глаза он бы не рискнул, не посмел.
— Андрей просто ещё не понял этого. Он тогда один был и не помнил ничего, ну, кто он, откуда, знал только, что русский и что лагерник, и ему любой1 — враг. Опознают и всё, пуля на месте. Или забьют, затопчут. Вот он и придумал. Чтобы не быть одному, чтоб спину прикрыть. Ну и я так же, поэтому. А вы... я же понимаю, что вы ради Андрея согласились, чтобы его не потерять, а так-то... Я — индеец, раб, да ещё и спальник, погань рабская, вы и терпите меня ради Андрея. Только... это обидно для вас, расу сейчас, правда, не теряют, но всё равно. Андрей всё равно ваш, у вас кровь одна. А вот отцовство, что он придумал... это... это обидно. А я не хочу вас обижать, я знаю, каково это, когда вот так, в насмешку дают тебе, что это сын твой, меня так давали, старику негру, так ему деваться некуда было, ну, куда рабу из хозяйской воли, только в овраг, так туда всё равно сволокут, как умрёшь, а вы же свободный человек. Вам этого нельзя. Не надо так. Нельзя.
Бурлаков перевернул котлеты, перемешал овощи, чтобы равномерно прогревались и обжаривались, достал и поставил на стол тарелки. Да, хлеб ещё. На сковородке затрещало, и он попросил:
— Нарежь хлеба.
Эркин удивлённо посмотрел на него. Он что, ничего не слышал? Но Бурлаков уже снова колдовал у плиты, и Эркин встал выполнить просьбу. Нож... ага, вот он, и тарелка, чтобы ломти разложить. А нож не ах, лучше уж своим. Он достал и раскрыл свой нож. Ломти надо поаккуратнее, всё-таки...
— Готово! — провозгласил Бурлаков, выключая огонь.
Он быстро разложил по тарелкам котлеты и овощи, кивком отметил красиво выложенный веер хлебных ломтей.
— Водку будешь?
— А... надо? — ответил вопросом тоже по-русски Эркин.
Бурлакова настолько явно ошеломили его слова, что Эркин решил объяснить.
— Ну, я же всех правил не знаю. Если пить обязательно, то буду, а так... не хочу. Не люблю я пить.
Бурлаков улыбнулся.
— Не хочешь, значит, не надо.
— А... вам? — рискнул спросить Эркин.
Бурлаков пожал плечами.
— Когда как, но не сегодня.
И, когда уже сели за стол и начали есть, Эркин сказал:
— Если вы из-за меня... отказались, то не надо.
— Не решай за других, — Бурлаков улыбкой смягчил резкость слов.
Эркин опустил ресницы, его лицо стало вежливо отчуждённым, но Бурлаков продолжил:
— Да-да. Я тебя выслушал, теперь ты послушай. Кровь, запись... это всё неважно. Важно, кем люди себя чувствуют. Отец ты, или муж, или брат — это ты сам решаешь, а по крови или по документам... дело десятое. Алечка тебе кто?
— Алечка? — тупо переспросил Эркин, но тут же догадался. — Алиса, да? Дочка.
— Правильно. А почему?
— Ну... ну, Женя мне жена, — Эркин говорил медленно, рассуждая. — Алиса ей дочь, значит, и мне. Мы так ещё там решили, когда документы оформляли, на выезд.
Бурлаков кивнул.
— А до оформления она тебе кем была?
— До оформления? — растерялся Эркин. — Я не думал об этом.
— Так, допустим. А она тебя кем считает?
— Н-не знаю, — затруднённо ответил Эркин.
Разговор шёл не туда, он не понимал смысла вопросов, а думать мешала еда. И, словно почувствовав это, Бурлаков сказал.
— Ешь, потом договорим.
Эркин кивнул и углубился в еду. Бурлаков невольно залюбовался его красивыми ловкими и в то же время сдержанными движениями. И видно, что не старается произвести впечатление, что думает о своём, совсем далёком от еды и не слишком весёлом, а получается... Эркин вдруг вскинул на него глаза, и Бурлаков невольно смутился, чуть ли не покраснел. Но Эркин понял его по-своему.
— Я... обидел вас?
— Бурлаков тряхнул головой. И вышло это у него так... по-Андреевски, что у Эркина на мгновение перехватило дыхание, будто он впрямь... водки целый стакан залпом шарахнул. И не сразу сосредоточился на словах Бурлакова.
— И да, и нет. Ты отказываешься от меня, это — да, обидно, очень обидно. Но я понимаю, почти понимаю причину, ты это делаешь, заботясь обо мне же, так? — и, не дожидаясь ответа Эркина, продолжил: — Так. А на заботу не обижаются. И ты прав, и не прав сразу. Что я согласился ради... — вовремя вспомнил, что для Эркина Серёжа только Андрей, — ради Андрея, да. Но о том, что вы братья, я знал ещё до всего, даже до января. И для меня ты с самого начала был братом... моего сына, а, значит, и сыном.
— Но, — Эркин напряжённо свёл брови. — Разве так можно... ну, так решить и...
— А ты? Когда ты решил, что Алечка твоя дочь?
Эркин задумался и удивлённо пожал плечами.
— Не знаю, как-то само... ну, документы когда оформляли... нет... А! В лагере, в первом, нет, когда я это сам сказал, нет, помню, — он вдруг улыбнулся. — А на Хэллоуин как раз, — он стал перемешивать английские и русские слова. — Мы оборону в Цветном держали, и она ко мне пришла. И я тогда, я сам всем сказал, что это моя дочка.
— Кто-нибудь удивился? Возразил? Ну, что она беленькая, а ты индеец.
Бурлаков отлично понимал, насколько рискован такой вопрос, но не отступил. И, к его облегчению, Эркин не вспылил, не сорвался, а ответил вполне здраво.
— Нет. Я же сам это сказал. В Цветном это просто. Как сказал, так и есть.
— Понятно, — кивнул Бурлаков.
— Я... я сам это сказал, — Эркин быстро вскинул на него глаза и тут же опустил ресницы. — без приказа. Мне Женя даже не говорила, что, дескать, Алиса теперь тебе дочь, я сам сказал.
— И я сам. Только не вслух и кому-то, а себе, а потом... я просто согласился, не стал ни возражать, ни расспрашивать. Понимаешь?
Эркин не очень уверенно кивнул.
— Да, но... но зачем? Зачем это?
— А зачем вообще человеку семья?
Эркин снова растерялся.
— Ну... не знаю, ну, у всех же есть, значит, зачем-то нужно, — Бурлаков молча ждал, и он вынужденно продолжил: — Ну... Ну, чтоб не быть одному. Наверное.
— Правильно. И я так же.
— Но...
— Нет. Послушай. До войны у нас была большая семья. И вот в войну один за другим, один за другим... И кончилась война, стал я справки наводить и искать, и... — Бурлаков вовремя перестроил фразу. — Нашёл вас. Тебя, женю, Алечку...
— А потом и Андрей объявился, — кивнул, закончив за него, Эркин.
— Да, — подхватил Бурлаков, — и если... даже если бы тогда... Андрей ничего мне не говорил, никаких условий не ставил, я бы сказал то же самое. Ты мне сын, твоя жена мне невестка, твоя дочь мне внучка. Понимаешь?
— Д-да, — неуверенно кивнул Эркин.
Бурлаков если и кривил душой, то совсем чуть-чуть, и сомневаться в его искренности Эркин не мог.
— Но... но Женя, Алиса... это понятно, да, Андрей ещё там, в Джексонвилле, Алису племяшкой, это племянница, правильно? Да, так назвал. Мы же в Бифпите записались, а в Джексонвилл уже братьями приехали, только не говорили никому, чтобы ну... понятно же, только женя знала, а для всех мы напарниками считались, — рассуждал Эркин.
Бурлаков кивал, внимательно слушая, только на секунду отвернулся, чтобы выключить огонь под чайником, на котором уже дребезжала крышка.
— Но... я... я же позор для вас. Я же — и опять по-английски: — Спальник. Погань рабская.
— Нет! — резко ответил Бурлаков. — Это всё прошлое, раз. Ты не сам выбрал себе эту судьбу, два, — он говорил по-русски, специально, чтобы подчеркнуть суть сказанного. — И три. Детей любят, какими бы они ни были. Больных, здоровых, красивых, некрасивых, умных, глупых, хороших, плохих... любых. Понимаешь, любят не за что-то, а просто любят. Ты вот Алечку... Алису любишь? — Эркин кивнул, и Бурлаков продолжил: — Не за то, что она, да, красивая, умная, хорошая девочка, а если бы было по-другому, ты что, не любил бы её?
— Алиса красивая? — удивился Эркин. — Я не думал об этом.
Бурлаков невольно рассмеялся.
— Вот оно и есть. И что ты... кем ты был, нет, мне не всё равно, мне тоже больно, за тебя, что тебе так плохо было, а я не помог, не защитил, это и боль, и вина моя.
— А что вы могли сделать? Вы же и не знали про меня тогда.
— Всё равно. Это неважно.
— А что важно?
— Важно, что мы нашли друг друга, что живы, что будем жить, защищать друг друга, поддерживать во всём, что мы вместе. Понял?
Эркин кивнул.
— Это... семья? — спросил он, явно проверяя какие-то свои мысли.
— Да, — твёрдо ответил Бурлаков. — Это семья. А кровь или запись... Да даже если нет ничего, просто люди знают, что они — семья. И всё.
— Да, я понял. Значит, — Эркин вдруг опять перешёл на английский. — Значит, Зибо, ну, которому меня в сыновья давали, вправду так считал? Он... он, когда меня били, прощения у меня потом просил, и он не подставил меня, ни разу, я же ничего в дворовой работе не знал, значит... значит, поэтому, что ему за меня больно, да?
— Да, — ответил Бурлаков так же по-английски и осторожно спросил: — Где он сейчас?
— В Овраге, — ответил Эркин. — Он зимы за две до Свободы умер, я его сам в овраг и свёз, закопал там, — он сильно потёр лицо ладонями. — Я... я плохим сыном был, меня даже надзиратели за это били, и я даже отцом его ни разу не назвал. Я... — и заговорил уже по-русски: — Я не умею быть сыном, не знаю ничего. Я не хочу вас обижать, а вот... обидел.
— Ничего, — улыбнулся Бурлаков и встал, пощупал чайник. — Горячий ещё, сейчас чаю налью, попьём.
И, разливая чай, продолжал говорить.
— Муж ты хороший, и отец, и брат, так что плохим сыном ты не будешь. Ведь главное не что сказано, а что чувствуешь. Понимаешь?
— Д-да, — с заминкой согласился Эркин и тут же повторил уже уверенно: — Да, это так. Да, я всё понял. Только... вы мне скажете, что я должен делать? Ну, как сын. Чтобы всё правильно было.
— Скажу. Но ты и сам парень умный, — улыбнулся Бурлаков. — Сам сообразишь. Сахар клади.
— Да, спасибо.
Эркин послушно бросил в чашку два куска, как обычно, размешал, глотнул, не замечая вкуса.
Бурлаков перевёл дыхание. Кажется, он выиграл. Но надо же, как повернулось. Никак не ждал, что здесь будет проблема. И такая. Но каков Эркин, а?! Ну, что за золотой парень! До всего ему нужно докопаться, ничего с кондачка не решает, никаких "пусть будет, как будет", и никакой халявы, ни в чём, даже в этом. Повезло Серёже с таким... братом.
Эркин пил чай, не поднимая глаз, и напряжение явно не отпускало его.
— Мне, — наконец заговорил он. — Как мне вас называть? Как Андрей? Батей, да?
— Как тебе удобно, — сразу ответил Бурлаков. — Язык сам по-нужному повернётся.
— Да? — удивился Эркин и тут же кивнул. — Ну да, так и бывает. И... и вот ещё. По-русски вежливо на "вы" говорят, это мне Андрей ещё там, в Джексонвилле, объяснил, но... но я смотрю, нет, слышу, в семье на "ты" говорят, так? Но... Женя вам на "вы" говорит, а Андрей на "ты". А мне...
Он не договорил, но Бурлаков понял и кивнул.
— Так же, как язык повернётся.
— А... обиды тут нет?
— Никакой обиды. Опять же не слова важны, а чувства.
— Да, — согласился Эркин и улыбнулся уже совсем свободно. — Спасибо. Я всё понял. Я тогда пойду сейчас.
— Вот это придумал! Куда?!
— Ну... — Эркин даже растерялся от прорвавшейся в голосе Бурлакова обиды. — Ну, вас же ждут, наверняка. Эта... — и смущённо: — Синичка. Марья Петровна.
— Вот болтушка чёртова, — буркнул, остывая, Бурлаков. — Вот сейчас ты и обидел меня. Для меня ты сейчас важен, и никуда я тебя не отпущу. А с... Синичкой я без тебя разберусь. Кстати, привет тебе от неё.
— Она знает меня? — изумился Эркин.
Бурлаков улыбнулся.
— Знает.
— А... — и тут же оборвал себя: — Понятно.
Бурлаков не стал уточнять, что именно понятно, и продолжил своё:
— Так что никуда ты не пойдёшь.
Эркин не очень уверенно кивнул.
— Хорошо. И... и что теперь?
Бурлаков чуть было не вспылил, но тут же сообразил, что Эркин просто спрашивает, без подвоха, и он сам же обещал, что будет помогать ему... быть сыном.
— А теперь рассказывай, как там у вас. Как Женя, Алечка?
— Всё хорошо, — улыбнулся Эркин. — У Алисы в школе одни пятёрки, и не дерётся больше.
— А с кем дралась? — заинтересовался Бурлаков.
Эркин рассмеялся.
— Мальчишки из другого класса цеплялись, не к ней, а к другим из её класса, ну, она и навтыкала им. Теперь не лезут.
— Это она тебе рассказала?
Эркин мотнул головой.
— Нет, я пришёл за ней, ну, учительница и похвалила, что стала умницей и больше не дерётся. Я так и узнал
— Так всегда и бывает, — кивнул Бурлаков. — Поругал её?
— За что? — удивился Эркин.
— Тоже правильно, — согласился Бурлаков. — Надо уметь защищаться. А у тебя как в школе?
— Хорошо, — улыбнулся Эркин и, чувствуя искренний интерес Бурлакова, стал рассказывать: — Труднее, чем в начальной, но я справляюсь. И... и мне интересно. Я никогда не думал, что учиться так интересно, — и вдруг, неожиданно для самого себя, сказал по-английски. — И не больно. Я-то боялся сначала, что как тогда в учебном Паласе будет.
Бурлаков с трудом удержал лицо и, как будто ничего особого и сказано не было, вернул Эркина в настоящее.
— И что самое интересное? Какой предмет?
— Да всё интересно, — Эркин чуть смущённо пожал плечами. — По истории много непонятного, каждый раз новые слова, а в учебнике не все есть. Ну и по словарю смотрю И Энциклопедии.
— Молодец, — искренне похвалил его Бурлаков.
И Эркин улыбнулся в ответ уже совсем свободно, своей "настоящей" улыбкой. И, понимая, что Андрей Бурлакову куда интереснее, чем он, заговорил о том, что андрей — первый ученик в классе, по английскому вровень с Тимом идёт, а по всем остальным... его самого не догонишь. А литература с историей у Андрея вообще от зубов отлетают.
Бурлаков счастливо улыбался.
— А читаешь?
— Что в школе велят, — легко ответил Эркин. — Ну, и ещё... с Алисой, её книжки. Энциклопедию. И... стихи. Андрей тогда привёз. Шекспира и ещё.
— Любишь стихи?
— Люблю, — кивнул Эркин. — Там хорошо, даже если слова незнакомые, то всё равно понятно. И... Жене нравится, как я вслух читаю. А... а вы как?
— Нормально, — подхватил бурлаков. — Работаю в комитете, в Университете читаю лекции, веду семинар.
— А семинар — это что? — заинтересовался Эркин.
В первый момент Бурлаков даже растерялся: как объяснить привычное, знакомое с детства, сколько себя помнит. Но надо. Эркин смотрит с доверчивой, почти детской открытостью. И отшутиться или, не дай бог, удивиться незнанию — это потерять всё. И второй попытки уже не дадут.
Выслушав его объяснение, Эркин кивнул.
— Понятно, — и улыбнулся. — На урок похоже, — и про себя вспомнил, что кутойс тоже так любит учить, надо будет ему сказать, что это семинаром называется.
— Да, — согласился Бурлаков.
Эркину хотелось спросить, ну, прямо язык чесался, про Синичку-Машеньку, но он удержался. Да и чего спрашивать, и так же всё ясно. А о чём ещё говорить, он не знал. И потому молча пил уже остывший чай. О сказанном и услышанном он не думал, это всё на потом, слишком странным это было. И ещё... чего-то он устал. Скрывая зевок, он опустил голову, но Бурлаков заметил.
— Время позднее, ты с дороги, давай ложиться.
— Да, — кивнул Эркин, допивая чай.
Усталость всё сильнее и ощутимее придавливала его. И, преодолевая её, он, оттолкнувшись от стола, встал.
— Давайте, я посуду помою.
Удивление Бурлакова длилось полсекунды, не больше.
— Хорошо, спасибо. А я пока постелю тебе. Спасть будешь в кабинете.
— Да, Андрей рассказывал.
Обычная вечерняя суета, нет, необычная и для Бурлакова, и для Эркина. Но оба, не сговариваясь, старались, чтобы всё было как... как обычно. Будто ничего особенного не происходит. И даже обилие книг в кабинете не вызвало у Эркина никакой реакции, во всяком случае, внешней. Нет, он, конечно, и заметил, и удивился, хотя Андрей и расписывал ему цареградские чудеса и профессорское жильё, слишком устал, чтобы ещё о чём-то думать. Лечь, закрыть глаза и чтоб уже ничего не было. И, понимая это, потому что самого так же вымотал этот разговор, Бурлаков уже ни о чём серьёзном не заговаривал, только самые необходимые и самые житейские слова.
И вот всё убрано, всюду погашен свет, сонная тишина в квартире. День закончен.
Эркин вздохнул, потянулся, уже засыпая, под одеялом и распустил мышцы. Ну вот, всё он сделал и, похоже, сделал правильно. А дальше... дальше посмотрим, каково это — иметь отца. Зибо... Зибо не в счёт, он его никогда отцом не считал, ни минуты. Был бы Зибо индейцем, ну, хотя бы метисом или полунегром, ещё бы могло по-другому повернуться, а так... сволочь он, конечно, и чурбан бесчувственный, не подыграл старику, но... дело уже прошлое, а сейчас... сейчас всё по-другому. И не по приказу, а сам решил, так, значит, назад не крути. Он вытянулся на спине и закинул руки за голову. И, уже совсем засыпая, подумал, что вроде на столе стоят фотографии из тех, свадебных, надо будет посмотреть утром, и зачем это профессору?
Конечно, никуда Андрей не пошёл, играл с Алисой, возился в кладовке, заново поточил и поправил все ножи, потом — Алиса уже спала — пил вдвоём с Женей чай на кухне.
— Всё будет хорошо, Женя.
— Я знаю, — кивнула Женя. — Спасибо, Андрюша.
— Он... он так и не сказал тебе, зачем поехал? — рискнул Андрей.
Женя покачала головой.
— Нет. Ты же знаешь Эркина, Он если решит что...
— Знаю, — кивнул Андрей. — Братик у меня... С характером.
Женя вздохнула и улыбнулась.
— Он гордый. И горячий. Знаешь, когда мы ехали сюда, он в поезде сцепился с одним, ну, я на боковой нижней с Алиской, — Андрей понимающе кивнул. — А тот мимо шёл, ну, и споткнулся, чуть не упал нам нас, Так Эркин спрыгнул, за грудки взял, я даже испугалась, что прямо убьёт его.
Андрей живо представил это себе и хмыкнул:
— Мог и убить.
— Андрюша! — Женя укоризненно прокачала головой.
— Шучу, Женя, шучу. А если всерьёз... за тебя и Алиску...— Андрей покрутил головой. — Эркин всё может, на всё пойдёт.
Женя невольно кивнула.
— Да, я знаю. И за тебя. Эркин так переживал, ну, когда мы думали, что тебя убили. Он себя винил. Ну, что послал тебя, и ты... погиб. Всё говорил, что лучше бы его.
— Ну, это он зря. Ладно, Женя, прошло и бог с ним, — Андрей залихватски отмахнулся и стал серьёзным. — Либо жить, Женя, либо помнить.
Женя задумчиво кивнула.
— Так, Андрюша. Но ведь и хорошее было.
— Было, — согласился Андрей. — А это надо помнить. Чтобы выжить. Памятью с умом надо пользоваться. Как... оружием.
Андрей отхлебнул чаю, улыбнулся какому-то воспоминанию и тряхнул головой, отгоняя его.
— Всё нормально, Женя. Раз выжили, то и проживём.
Женя понимающе улыбнулась.
— Ты ведь другое хотел сказать, так?
Андрей вскинул руки ладонями вперёд.
— Сдаюсь, Женя, поймала так поймала.
— Ну, так говори.
Андрей вздохнул. Женя, улыбаясь, смотрела на него, и он сдался.
— Женя, ты помнишь своих? Ну, родителей.
Женя кивнула, продолжая улыбаться.
— Помню. Мне уже десять лет было, когда я уехала в школу. А папу убили, мне уже... да, восемь или даже девять было.
— Убили? — переспросил Андрей.
— Да. Слышал такое, — и по-английски: — Белая Смерть?
Андрей вздрогнул, и лицо его стало таким злым, что Женя даже испугалась.
— Андрюша?! Что с тобой?
Скрипнув зубами, Андрей пересилил себя.
— Ничего, Женя. Значит, и тебя он...
— Кто "он"? Андрюша? Белая Смерть — это не один человек, их было много, целая... организация, да, так.
— А сколько б ни было... Ладно. А...? — он остановился, не договорив, не в силах выговорить.
— Мама? — пришла к нему на помощь Женя и вздохнула. — Её тоже. И те же. Так мне соседка и написала. Взяла Белая Смерть.
— Ты...
— Нет, Андрюша. Надо жить. И помнить. Знаешь, я иногда думаю, представляю, что, если бы... как было бы тогда. Как папа дружил бы с Эркином. И тобой. И мама...
— Женя, — перебил её Андрей, — ты одна была? Ну, ни брата, ни сестры там? А ещё какая родня?
— Никого, Андрюша. Я была одна. Потом появилась Алиска, Эркин, нет, Эркин раньше, первым, Эркин, Алиска, ты, Игорь Александрович... Нас уже вон сколько. А потом ты женишься, и у Алиски будет тётя и двоюродные братья и сёстры, кузины и кузены... — голос у неё вдруг прервался.
И Андрей, сообразив, что родных братьев и сестёр у Алисы не будет, Эркин же ему рассказывал, отвёл было глаза, но тут же забалагурил.
— Да ещё батя женится, во фокус будет!
— А почему бы и нет? — заставила себя улыбнуться Женя, поняв его намерения.
— Ну, это мы ещё посмотрим, — вдруг помрачнел Андрей.
— А почему нет? — повторила Женя уже другим тоном. — Ты же сам говоришь, что было, так то прошло.
— А ты говоришь, что надо помнить, — возразил Андрей. — Что до всего было, я помню. Маму, сестрёнок... Эх, Женя, были бы они... были бы одной семьёй... Ладно, проехали. Что-то не туда едем, — Андрей улыбнулся. — Мы есть?
— Есть, — кивнула с улыбкой Женя.
— Значит, и будем.
Андрей обеими ладонями прихлопнул сказанное и встал.
— Пойду почитаю.
— Конечно, Андрюша, — встала и женя, собирая посуду. — Иди, иди, я уберу.
Андрей задержался в дверях.
— Спокойной ночи...
Прозвучало это вопросом, и Женя ответила:
— Спокойной ночи, Андрюша.
У себя в комнате Андрей взял из шкафа наугад какую-то книгу и лёг на диван. Бездумно заскользил по строчкам глазами. Вот, значит, оно как. И тут Белая Смерть. Как Женя сказала? Их много... ну, это ясно, кликуха одна, а под ней многие разные ходят. Хитро, конечно, обычно у одного несколько кликух для разных случаев, но и такое бывает, доводилось как-то слышать. Ну... ладно, дело прошлое. А молодец Женька, держится — позавидовать можно. А говорили, что женщины крепче мужиков бывают. И круче. Болтали об этом. Но что это она сказала, что Эркин до Алисы появился? Алиске семь лет, а Свободе — два, нестыковка тут у Женьки. Ну, да ладно. Это неважно уже. Значит, никого у Жени. И смотри, выжила, а одной, да ещё с ребёнком... хреново. Но как Белая Смерть не добралась до неё? Упустила... хотя... и это бывает, видно... нет, это всё в прошлом. Но вот и понятно, чего сюда забрались, подальше от границы, от Белой Смерти, а раз это целая кодла, то наверняка кто-то да уцелел, сволочи — они живучие, а если... в бараках болтали, что если прицепятся, то уж до конца... Видно, и там из-за этого Женька в такую глухомань забилась, а если сюда потянут... Ну, мы с Эркином, кто ещё, Тим, батя со своим Комитетом, а на крайний случай Фредди, у него, конечно, свои счёты, но за белую Смерть он не встанет, за нас будет, и ещё Джонатан в тылу, ни хрена, отобьёмся!
Андрей улыбнулся, захлопнул книгу и встал. Время, конечно, не детское, а, скажем... гулевое, но раз не читается, то спится всегда. А завтра... ну, бог даёт день, даёт и на день. Или это про детей говорится? Да, бог даёт детей, даёт и на детей. И так, и так слышал. Ну, так и не будем трепыхаться попусту.
Под эти мысли он быстро постелил себе, сходил в ванную. В квартире было тихо и темно. Возвращаясь к себе, Андрей проверил замки на входной двери. И спать он лёг, совсем успокоившись.
Бурлаков понимал, что надо бы позвонить Синичке и успокоить, но телефон в кабинете, а он как-то закрутился и вспомнил об этом, когда Эркин уже лёг. Ну, и ладно, пусть спит спокойно, а с Синичкой уладим, она — умница, всё поймёт. И надо, конечно, поставить в спальню спарку, но это когда с деньгами полегче станет. Свадьба, конечно, все его сусеки подмела, но зато отношения наладились.
Как и тогда, с Серёжей, он лежал в постели без сна и, казалось, слышал ровное дыхание за стеной. И снова блаженная пустота. Сын, да, там спит его сын. И говоря с ним, он ни в чём, ни в слове, ни в мысли не покривил душой. И не всё ли равно, что и как было когда-то, не та мать, что родила... а если так, что и не родил, и не воспитал, а... принял, да, так. И, конечно, будет разное и всякое, и характер у Эркина не самый лёгкий, но поладить с ним можно. Так что, чудо продолжается?
Мысли ровно цеплялись друг за друга, не изнуряя, а даже помогая отдыху. Он сам потом не мог толком понять, спал или нет, но вдруг увидел просвечивающую штору на окне и ощутил себя свежим и полным сил.
Бурлаков откинул одеяло и встал. Прислушался. В квартире предутренняя тёплая тишина. Эркин спит. Ну и пусть спит. День у парня был вчера нелёгким. Смотри-ка, прямо стихами заговорил на старости лет. Стараясь не шуметь, он привёл спальню и себя в порядок, поставил на огонь чайник и занялся ревизией холодильника, пытаясь придумать на завтрак что-нибудь, кроме яичницы.
Эркин разбудил не так шум в квартире, как чувство времени. Утро, но ещё можно полежать. Ночью что-то снилось, но снов он не помнил. А вчера... вчера всё закончилось хорошо. Он даже не ждал, что так обойдётся. И что, у него теперь есть отец? Получается, что так. Вот уж чего не ждал. Ну, раз так, то, значит, так. Дома надо будет с Женей поговорить, о её отце. Она говорила тогда, что его убили. И значит, то, что он признал своим отцом Бурлакова, а не её отца, Женю не обидит. Значит, так тому и быть. А Зибо... Зибо мёртв и не в обиде на него. Обиделся бы, та уж пришёл. Эркин прислушался и потянулся, выгнувшись на арку, так что одеяло само свалилось с него.
Возясь на кухне, Бурлаков слышал, как открывались и закрывались двери кабинета, уборной, ванной. И на кухню Эркин пришёл уже одетый в джинсы и такую же рубашку, только в шлёпанцах.
— Доброе утро, — улыбнулся он с порога.
— Доброе утро, — ответно улыбнулся Бурлаков. — Садись, завтракать будем.
— Да, спасибо.
Эркин сел на вчерашнее место, огляделся с живым интересом. Вчера он был слишком занят разговором, чтобы глазеть по сторонам. Вот этот белый шкаф... Андрей говорил ему... А называется он...
— Это... холодильник? — спросил он Бурлакова.
— Да, — кивнул тот.
— Я... посмотрю. Можно?
— Конечно, — даже удивился вопросу Бурлаков. — А что, не сталкивался раньше?
— Нет, -мотнул головой Эркин. — Читал только. В газете у нас писали, а в продаже не видел, ни в одном магазине.
Он встал из-за стола, подошёл к холодильнику, оглядел его со всех сторон, осторожно взялся за ручку. Бурлаков с улыбкой наблюдал за ним.
Закончив осмотр, Эркин обернулся к Бурлакову.
— Спасибо. А... они продаются?
— Конечно.
Эркин кивнул и сел к столу.
-Удобная штука.
Бурлаков разложил по тарелкам яичницу, налил чаю. Принялись за еду, и опять он невольно залюбовался ловкими красивыми движениями сына.
Эркин совсем успокоился, вчерашние страхи ушли, не исчезли, правда, но он уже о них не думал и не вспоминал, расспрашивая Бурлакова о магазинах. Надо же домой гостинцев столичных привезти. И подарков.
— А на шауни книги где-нибудь есть? А то ни в Загорье, ни в Сосняках нет, — Эркин смущённо улыбнулся. — Кроме букваря, и читать нечего.
— Понятно, — кивнул Бурлаков. — Это надо в "Дом Книги" или в магазин при постпредстве.
— А это что? — сразу спросил Эркин и пояснил: — Меня и в Комитете вчера туда послали.
— Постпредство — это постоянное представительство Союза Племён, — ответил Бурлаков.
Он ожидал новых вопросов, но Эркин только кивнул. Про Союз Племён он слышал от кутойса и достаточно ясно представлял, о чём речь.
— Сейчас я в "Дом Книги" позвоню, узнаю, — встал из-за стола Бурлаков.
— А я посуду помою, — сразу решил Эркин.
В центральном и главном магазине книг на шауни не оказалось, там даже удивились вопросу, но сказали, что книги об индейцах есть на русском.
-А он далеко? — сразу спросил Эркин. — Успеем до поезда?
— Конечно, — бодро ответил Бурлаков. — Заодно и по центру походим.
— А в... постпредство, — с небольшой натугой выговорил Эркин, — в другой раз.
— Хорошо, — согласился Бурлаков.
Эркин оглядел убранную кухню, вытер руки кухонным полотенцем и повесил его, аккуратно расправив. Ну вот, всё в порядке и всё отлично. Он вышел из кухни и отправился собираться. Потому что сюда уже не вернутся, незачем, да и времени не так уж много и осталось.
День походил на вчерашний: сухой, холодный, но пасмурный. Они шли рядом, и Бурлаков, искоса поглядывая на Эркина, замечал, к своему удивлению, что они — Эркин и Серёжа — и впрямь похожи. Такой же жадный и в то же время доброжелательный интерес к окружающему. Эркин, правда, несколько сдержаннее, но это, видно, в силу возраста.
Эркина так же поразило многолюдье Царьграда. Андрей рассказывал ему, конечно, но одно дело услышать, а другое — увидеть самому, телом ощутить эту толкотню и удивиться, как с привычной ловкостью лавирует в этой толчее Бурлаков.
Магазины, трактир, где они пообедали, улицы, торговые ряды... Серьёзное и, можно сказать, вдумчивое отношение Эркина к покупкам даже умилило Бурлакова. Никакой бесшабашности, да, копейку поставить ребром может, но сделает это тогда и так, когда и как посчитает наилучшим вариантом. Интересно, это национальная или индивидуальная черта? Приедет Миклуха, надо будет поговорить с ним, тот как раз сейчас индейцами всерьёз занялся, вылезает с Равнины только на ежегодную конференцию, когда она там в секторе этнографии и этнологии, надо будет уточнить, ну, и самому, конечно, почитать, порыться в библиотеке.
Эркин всё время чувствовал на себе внимательный взгляд Бурлакова, но он почему-то не беспокоил и не обижал. Будто... будто и впрямь они свои: он Бурлакову и Бурлаков ему. И на вокзал он пришёл не только успокоившись, но и убедившись в правильности своего поступка.
Как и рассказывал ему Андрей, он купил в кассе билет до Ижорска, взяв боковое нижнее место.
Зашли в вагон. Эркин деловито разложил вещи, повесил полушубок и ушанку. И снова Бурлакова поразила красота его движений. Не вымученная, не напоказ, а естественная, чувствовалось, что Эркин не думает об этом, тем более не старается произвести впечатление.
— Я приеду на Рождество, — сказал Бурлаков, когда они сели за маленький вагонный столик.
— Да, — кивнул Эркин и вдруг спросил: — С ней?
Бурлаков даже не сразу понял о ком, а поняв, невольно вздохнул. Если бы Серёжа относился к этому так же, с такой же естественной простотой, но... но Серёжа помнит мать, для него Римма жива.
— Нет, — ответил Бурлаков и, видя внимательные, ждущие объяснений глаза Эркина, добавил: — Сер... Андрею будет тяжело, он... он помнит... маму.
Эркин задумчиво кивнул и неожиданно предложил:
— Поговорить с ним? Ну, чтоб он не обижался.
Нет, — сразу решил Бурлаков. — Здесь должно время пройти. Понимаешь, раз он недавно всё вспомнил, то это всё для него живо. Вот ты... — он не договорил, испугавшись, что обидел Эркина намёком на то, что тот забыл свою мать.
— Мне нечего помнить, — ответил Эркин по-английски. — Я питомничный, нас сразу после рождения забирают. Ни мы их, ни они нас не видели. А выкармливают совсем другие, до года, а потом забирают и тоже... Я себя таким маленьким совсем не помню.
Он говорил об этом очень просто и спокойно, не жалуясь и не негодуя, а объясняя незнающему. И то, что Бурлаков ничего не знает о питомниках, не обижало Эркина. Откуда тому знать, если даже там, в Алабаме, кто в питомниках не работал, тот ни хрена о них не знал. Того же Фредди взять, к примеру.
— Отправление через три минуты. Провожающие, выйдите на перрон, — крикнул из тамбура проводник.
Бурлаков и Эркин одновременно встали и пошли к выходу. В тамбуре и на перроне перед вагоном толпились и что-то кричали люди, разделённые фигурой проводника. Эркин и Бурлакова сразу оттеснили друг от друга, и им пришлось не так перекрикиваться, как... просто помахать друг другу, потому что поезд дрогнул и медленно тронулся. Пройдя несколько шагов вровень, Бурлаков отстал.
Эркин, уже не видя его и подражая увиденному у других, помахал рукой, на всякий случай ещё раз и вернулся в вагон.
Ну вот, что хотел, то и сделал. Съездил, поговорил, как это, да, правильно, объяснился. Что ж, раз профессору не обидно, что сын — грузчик, индеец, раб, был спальником, и раз это сохраняет ему Андрея братом, то, опять же как говорят, за ради бога. Ему и не к такому приходилось приспосабливаться. И ничего сверхсложного и особого от него не требуется. Просто... жить, как все, как само собой получается. А теперь... теперь до Ижорска, а там на такси или автобусе домой. Нет, как же всё-таки здорово, что у него есть дом, и он едет домой к... к родным. Жена, дочь, брат, а ездил в Царьград к отцу. Эркин с новым, неиспытанным ещё удовольствием проговаривал про себя эти слова. Он как-то заново ощутил их, хотя знал уже давно и считал, что привык называть Женю женой, Алису дочкой, а Андрея братом. А теперь ещё и отец... новое слово, но он привыкнет.
Верхним соседом оказался молодой, но с сильной проседью мужчина в военной форме без погон и со споротыми петлицами и нашивками. Молча, не глядя на Эркина, опустил свою полку, забросил туда потёртый чемодан и армейскую куртку и ушёл.
Есть Эркин не хотел, пить тем более. Он сидел и смотрел в окно, спокойно отдыхая от пережитого за эти сутки, а, чтобы не выделяться, сходил к проводнику за чаем. Всё хорошо, всё спокойно, всё правильно.
Прямо с вокзала, как и в прошлый раз, Бурлаков поехал к Синичке. Но если тогда, проводив Серёжу, он просил ни о чём его не расспрашивать, боясь спугнуть неожиданное чудо, то сейчас его настолько переполняла радость, что неудержимо хотелось рассказать, поделиться радостью. Потому что Эркин, что-то решив, уже решений не меняет. Есть в нём, чувствуется такая основательность, внутренняя сила, не только физическая, разумеется. Как же повезло Серёже встретиться и побрататься именно с таким парнем.
У Синички сидела Львёнок, и они встретили Бурлакова как когда-то: радостно, но не расспрашивая ни о чём. Но он понимал, что рассказать придётся. Ну, Синичка знает, а Львёнок...
— Тебе привет.
— Спасибо, — улыбнулась Марья Петровна. — Бери печенье.
— Всё удачно? — улыбнулась и Валерия Леонтьевна.
— Да, понимаешь, Львёнок, — Бурлаков отхлебнул чаю, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. — Так сложилось, но... но Эрвин мой сын.
Он ждал чего угодно, но не того, что Львёнок останется спокойной. По крайней мере, внешне. Она спокойно ждала дальнейших объяснений, и это спокойствие означало уверенность, что объяснения последуют. Но она и раньше была такой: пока что-то неясно, ничего не предпринимать, действовать только наверняка, просчитав все варианты, а это возможно только при максимально полной информации.
— Понимаешь, Львёнок, я думал, что все мои погибли. И по документам так выходило. А оказалось... Серёжа, мой сын, выжил.
— Как те двое? — повела головой, указывая куда-то за стену, Валерия Леонтьевна.
— Почти, — кивнул Бурлаков. — Только к нашим тогда не попал, выживал в заваруху, — последнее слово он произнёс по-английски, и обе женщины понимающе кивнули. — А там... очаговая амнезия, и всё сопутствующее. Ну и... повстречался с Эркином, тот был рабом и тоже... выживал. Они побратались.
Валерия Леонтьевна улыбалась, а в глазах у неё стояли слёзы.
— Как я узнавал и как искал, история долгая, местами грустная и сейчас уже не важная, как-нибудь потом расскажу. А результат... Теперь у меня два сына. А ещё невестка и внучка. Женя и Алечка.
— Я показала фотографии, — сказала Мария Петровна. — И зачем приезжал Эркин?
— Поговорить, — Бурлаков одновременно и вздохнул, и улыбнулся. — Выяснить отношения.
Мария Петровна облегчённо улыбнулась.
— Я уж испугалось, что... случилось. То самое.
— Нет, там, — Бурлаков неопределённо повёл головой, — всё в порядке.
— Там, это в Загорье, — невинно уточнила Валерия Львовна. — На Цветочной улице, дом тридцать один, квартира семьдесят семь, — и рассмеялась над изумлённо-возмущённой физиономией Бурлакова. — Спокойно, Кром, он сам назвал мне адрес и пригласил в гости. И меня, и Гулю.
— Только её там не хватает! — возмущённо фыркнул Бурлаков. — И небось, уже всех обзвонили, всем и всё растрепали...
— Что ты сквалыга и эгоист, все и так знают, — спокойно перебила его Валерия Леонтьевна. — Такой праздник зажилить... это надо уметь.
— Ну, так он у нас весь такой, необыкновенный, — вступила Мария Петровна. — И скрытный. Роется там себе тихонько под землёй, исторические ходы прокладывает.
— От вас кроешься, как же, -хмыкнул Бурлаков и стал серьёзным. — Нет, девчата, не хочу я звона. Сам ещё полностью не осознал причин, а... не хочу.
Валерия Леонтьевна задумчиво кивнула.
— Кажется, я понимаю. Не хочешь возбуждать зависть, раз, и...
— И необоснованные надежды, два, — подхватила Мария Петровна. — Так, Гаря?
— Да, — кивнул Бурлаков. — Это вы, девочки отлично сформулировали, спасибо. И навели на главное. И денежный вопрос, три.
Женщины переглянулись, и он продолжил.
— Как семья члена Комитета они теряют право на ссуду. Вспомните, сами же за это голосовали, что работа в Комитете никаких, — он голосом выделили это слово, — преимуществ и привилегий не даёт. Нас причислили к воевавшим, фронтовикам, мы получили свои официальные "дембельские", по медпоказаниям, кому положено, пенсии по инвалидности, и всё, дальше работаем и зарабатываем сами. Кто где может. Работа в Комитете общественная. А ссуды только для репатриантов.
— Но... — в один голос начали обе.
— Да, прецедентов не было, — перебил их Бурлаков, — и я не хочу быть первым. Они все Морозы, а я Бурлаков. Ума и гордости не лезть и не просить чего-то сверх уже полученного там вполне хватит. Так что, вы уже знаете, вам можно, а больше никому и незачем.
— А Змей? — спросила Мария Петровна.
— Это моя проблема, — спокойно и твёрдо ответил Бурлаков. — Сам и решу. Всё, девочки, спасибо за наводку, что бы я без вас делал, — и резко меняя интонацию и тему: — Львёнок, а Гуля где? Гуляет?
— Как же! — фыркнула Валерия Леонтьевна. — Втюрилась по уши, сидит теперь над природоведением и мечтает о красавце-индейце, — и сама мечтательно вздохнула. — Но красив он у тебя... обалденно.
— Тоже втюрилась, — констатировала Мария Петровна. И вздохнула.
И они втроём долго взахлёб хохотали.
Дорога до Загорья потом вспоминалась Эркину смутно. Нет, он всё видел, слышал, сознавал, делал всё, как положено, но всё равно это было вне его, помимо него. А главным было никогда не испытанное им ранее спокойствие, сознание правоты и правильности сделанного. И... и чего-то ещё, пока непонятного, но тоже хорошего.
В Ижорске, в отличие от Андрея, он, никуда не заходя, сразу пошёл к автобусам. Если повезёт, то будет дома засветло. И нужный автобус сразу нашёлся, свой, загорский, и даже шофёр знакомый.
Эркин занял удобное место, пристроил заметно отяжелевший и раздувшийся от цареградских покупок портфель и стал ждать, пока наберётся достаточно пассажиров: не повезут же его одного, как лендлорда или фон-барона. Интересно, а кто это такой "фон-барон", и он выше или ниже лендлорда? Чёрт, ведь мог у профессора спросить, да забыл. Так и поважнее проблемы были. Но теперь-то... теперь-то всё хорошо. И будет у него — Эркин улыбнулся — настоящая семья, как в книжках пишут и в кино показывают. Правда, там почему-то всегда есть мать, а нет отца, а у него наоборот. Но это не страшно, совсем не страшно. Жена, дочь, брат, отец... а Андрей женится, его жена ему невестка, вроде так, а он ей? Деверь или шурин? Ладно, это он дома посмотрит. А будут у Андрея дети, так он им — дядя, а они ему — племянники и племянницы. Большая семья, целый род. Он не один, и Алиса... она тоже никогда уже не будет одна. Кутойс им рассказывал, что такое род, и что когда индейцы бежали из Империи на Равнину, то зачастую от всего племени оставалось двое-трое, а то и один, и с этого одного начинался новый род. И имя родоначальника становилось именем рода. А Полина Степановна говорила, что "хоть горшком назови, только в печку не ставь", это когда зашла речь об именах, откуда они взялись и что значат, так что и имя — не главное. Захочет Андрей имя переменить, стать снова Сергеем Бурлаковым, так и пускай, всё равно Андрей — его брат, с любым именем. А сам он ничего не менять не будет, останется Морозом. Эркин Фёдорович Мороз.
Мысли были спокойными, уверенными и неспешными. Автобус тем временем заполнился, и теперь за окном плыли белые поля и заснеженные деревья. Белёсым, как будто и его присыпало снегом, было и небо. "А насколько лучше алабамской слякоти!" — весело подумал Эркин. Нет, как здорово, что они уехали именно сюда, что вообще уехали из Алабамы, из Империи, будь она трижды и четырежды проклята. Говорят, правда, что теперь это Федерация, а не один хрен?! Люди-то те же, и нелюди тоже. Фредди обмолвился тогда, что "ты совсем русским стал". И остальные ему это говорили. Ну, так и пусть. Да, он — индеец, был им всегда, и будет. А теперь он и говорит на шауни, и пишет, а профессор обещал поискать книг и прислать, будет что почитать, и ему с Андреем, и Алисе, а "Сказки Равнины" на русском он уже купил, дорогущая книга, но толстая, с картинками, а ... а можно будет и попытаться обратный перевод сделать, как им Джинни на английском задаёт, кутойс не откажется помочь. Нет, всё так, он не отказывается, но его родина теперь здесь. И родные у него все русские, жена, брат... отец. Да, а Алиса? Русская или раз она его дочь, то индианка? Интересно. Надо будет подумать.
— Загорье, — бросил через плечо шофёр.
Эркин очнулся и встал, подхватив свой портфель.
— Тебе на "Корабль"? — спросил шофёр, когда он подошёл к кабине.
Эркин кивнул, счастливо улыбаясь. Он — дома!
* * *
2001; 23.06.2015
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
