| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Он так бесконечно прекрасен! Верней не отыщет слуги — служить Императору — счастье, несчастны Пусяня враги!
Так вот, император Бохая прощает твое хвастовство. Вам сдаться Пусянь предлагает — сдавайтесь на милость его. Отпустит грехи скороспелы, палач не казнит на заре. Свои сохраните наделы, вам должность дадут при дворе.
А Л Ь Ф О Н С О
— Совсем обнаглел узурпатор! Он глуп и безумен при том! Не стану рабом азиата — он станет испанским рабом! Я лучше останусь голодным, но знай, через век или час Испания будет свободна!
М О Н Ж У А
— Конечно. Свободна от вас. Я все вам сказал, недобитым. Осталось добавить одно — вы пыль под бохайским копытом и мокрое рядом пятно! Вы просто опилки и мусор. В ближайший по времени срок вас смоет в отстойник тунгусский истории бурный поток! Но мне вас не жаль, бестолковых. Вы смерти сломали печать. Прощайте.
А Л Ь Ф О Н С О
— Мы встретимся снова.
М О Н Ж У А
— Надейтесь. Не вредно мечтать.
Герольда владыка Вселенной послушал. Взглянул свысока. Потом усмехнулся надменно и бросил в атаку войска.
...Описывать битву нет смысла. Напрасный, бессмысленный труд. Погибших безумные числа едва ли кого ужаснут — большая война мировая пришла на испанский порог. Мы главное помним и знаем — той битвы банальный итог. Там снова гремело застолье, рекой разливалось вино. Бежали немногие с поля — Пусяню досталось оно. С небес на равнину Толедо, где трупы впечатались в грязь, спустилась богиня Победа, и тут же ему отдалась.
Тогда же у стен Саламанки, где древний стоит универ, разбили андоррские франки исламских защитников вер. И стрелы из мягкого тиса, что выпустил подлый халиф, застряли в доспехе Бориса, навылет его не пробив. Ответный удар ятагана (добытый в Кордове трофей) расплющил нагрудник султана, и хлынула кровь из ушей.
Орда пехотинцев и конных (и тех и других пополам) в один переход Лиссабона достигла и замерла там. Как символ конца реконкисты, надежд, что развеялись в дым, Пусянь прибывает на пристань, шагает по доскам гнилым. Взглянув на свои эскадроны, что встали парадной стеной, воды океанской зеленой коснулся дрожащей рукой...
П У С Я Н Ь
— Не бледные горцы Тибета, не черный султан Сомали —
Богдойцы, мы сделали это, мы всех на Земле превзошли!
Сквозь пыльный огонь плоскогорий и сотни смертельных долин
Дошли до последнего моря — об этом мечтал Темуджин.
Я знал, через реки и пущи, пустыни песок золотой,
Дорогу осилит идущий к последнему морю герой!
Заплачь, опозоренный падре, в пространство направивший взгляд,
На запад уходят эскадры, они не вернутся назад,
Я бросил четырежды жребий, когда Рубикон перешел!
В испанском безоблачном небе парит одинокий орел.
В испанской пустыне засушье, и только в Сантьяго дожди.
Мадрид еретичный разрушен, моря, Хубилай, борозди —
И там, на фрегатном спардеке, взводи для салюта мушкет!
Мы боги, мы сверхчеловеки — и нашим возможностям нет
Пределов, границ и лимитов! До самой Чукотки отсель
Лежат миллионы убитых, но нами достигнута цель!
И тут беспощадный рубака, убийца, тиран, некрофил — Пусянь как ребенок заплакал.
Он всех на Земле покорил.
* * *
Испанцы, бросавшие пики, бежали на юг, как один, когда появился Энрике — Фернандо Кастильского сын. Однажды расставшийся с папой, он к Папе отправился в Рим, служил в королевстве Неаполь, стоял на посту часовым. Но вдруг получивший депешу про страшный татарский набег, домой возвратился поспешно, сошел в Картахене на брег. Приняв у встречающих чашу и выпив напитка глоток, увидел толпу отступавших, бредущих на юго-восток. Оружие ржавое в пятнах, повисли знамен лоскутки — нет сил, что заставят обратно вернуться на север полки.
Э Н Р И К Е
— Мерзавцы, бежали трусливо!
С О Л Д А Т
— Не смей, тебя не было там! Когда разрубили халифа ударом в плечо пополам! Погиб дон Кихот из Ла-Манчи, и славный гранадский Насрид; погибли Альфонсо и Санчо, и Хайме с Майорки убит. Пробитый навылет из лука, под глазом — вторая стрела, лежит у того акведука. И нету погибшим числа. Рыдают светила над миром, ты тоже слезу не жалей. У армии нет командиров, в Испании нет королей.
Э Н Р И К Е
— И что?! Испугавшись оравы монгольской, толпы подлецов, забыли про доблесть и славу, и мужество наших отцов?! Да разве бы вдрогнул Пелайо иль грозный король Сизебут, узрев колесницы Китая, что к нашим границам идут?!
С О Л Д А Т
— Красивые речи, поганец! Слова человека войны! Но ты не встречался с Пусянем, а встретишь — наложишь в штаны. Как заяц, подобно Фарлафу, сбежишь и заляжешь в кусты. На складе кончается пафос, и скоро закончишься ты.
Э Н Р И К Е
— Ну что ж, растерявшие веру. Я буду с ордой бусурман бороться подобно иберам в герилье — "войне партизан". Кто смелость еще не растратил, кто в жилах не чувствует ртуть, берите прадедовский гладий и бейте захватчика в грудь!
И вот доложили Пусяню, что плакал три дня напролет — в Малаге, Гранаде, Ольяне восстал подневольный народ. Достав из подвала кирасы, дубинку, кастет или кнут, уходят в леса герильясы, как вольный стрелок Робин Гуд. С победой спокойней не стало — на каждом сплетении троп, засады на всех перевалах, на каждой тропинке — кальтроп. Властям неизвестный, безликий, дерется верхом или пеш, возглавил Сенатор Энрике безумный испанский мятеж. Всегда приготовлен к охоте, врасплох уничтожить нельзя, он лидер Испании тотис (что значит — "Испания вся").
П У С Я Н Ь
— Слова прозвучали в начале, но их не грешно повторять. Эй, люди из бронзы и стали, вы что, заржавели опять?! Мятежник — мертвец, а не житель. Схватить и подставить ножу! Нет-нет, уходить не спешите, я вам кое-что покажу...
Приносят сундук из обоза — массивный железный сундук; и будто по коже морозом бохайцев ударило вдруг. Замок открывается с лязгом, и крышка отброшена вниз. Пусянем поглаженный с лаской, сундук приготовил сюрприз. В стеклянных коробках квадратных, как будто яиц скорлупа, на дне сундучка аккуратно пустые лежат черепа.
П У С Я Н Ь
— Вот первый из многих сраженных — Чжанцзун, император-кузен. Вот здесь голова Тассилона; вот Стивен, не сдавшийся в плен. Головка прекрасной Матильды; Джамуха, Людовик, Джелаль; и лоб короля Теобильда — не кость, а каленая сталь! Здесь целого мира владыки, был каждый могуч и высок. Так что мне какой-то Энрике, сопливый кастильский щенок?! Он просто разбойник — не воин, казнить и в грязи закопать. Ведь череп его недостоин в моем сундучке отдыхать!
Он понял ошибку не сразу. Он крепко в ловушку попал, когда у ворот Алькараза мятежник отряды собрал. Письмо сочинили маркизы, и каждый оттачивал слог — к Пусяню отправился вызов. Пусянь не ответить не мог. Он поднял бойцов по тревоге, спалил за собою мосты. И снова стоят вдоль дороги распятых повстанцев кресты. И только у стен Альбасете, где сгинул его жеребец, дозоры испанские встретил и понял, что это конец. Однако потворствовать слухам тогда император не стал. Великий не падает духом, пусть даже под ним пустота!
Нет рядом любимого зверя — в субботу, четвертого дня, погиб эндрюсарх в Талавере. Пусяню приводят коня. Вздонул император суровый (от страха описался паж), и в глотку коня вороного вогнал бронебойный палаш.
П У С Я Н Ь
— Сегодня сражаться не стану верхом на горячем коне,
К триумфу другого достану, их много на той стороне,
Когда доберемся до цели (понятна она и ясна),
Мы честно добычу разделим, и каждый получит сполна!
И знайте, не будет иначе! Ведь в явь превращающий сны,
Я скромный солдатик удачи на шахматном поле войны.
Как вы, из народов вагины на свет появился в корчах,
За ваши не прятался спины и в первых сражался рядах,
От длинных речей не уснули?! Проснись для войны, янычар!
Мы вместе не кланялись пулям, свинцовым пращам Балеар.
Запомни, сжимая булатный клинок, рассекающий ткань —
Сражался с тобой император, которого звали Пусянь!!!
И песенка наша не спета! Рука — как и прежде тверда.
И кто-то уснет до рассвета, а кто-то уснет навсегда.
Счастливая горсточка братьев, скрепленных небесным огнем,
Не время пока умирать нам, и мы никогда не умрем.
Готовьтесь к победному маршу! Стучи, барабанщик, в тамтам!
Испить унижения чашу сегодня придется не нам!
Сегодня врагов на закате укроют кустов лопухи,
Сегодня испанцы заплатят за тяжкие наши грехи!
Как Атли, зарезавший Бледу; как хитрый сатрап Артабаз,
Мы снова одержим победу, как прежде держали не раз!
Срывайте на счастье подковы! Трофеи разделим потом!
Товарищи, больше ни слова! Не время молоть языком!
* * *
Метнулись свинцовые капли. Ударил в щиты эспадон.
Штандарт с Окровавленной Цаплей заметил Сарматский Дракон.
Гасконцы, французы, тангуты — всех бросил Пусянь на весы.
Секунды слагались в минуты, минуты слагались в часы.
Как в гущу войны канонерку, когда разгорелась резня,
Борис выпускает берсерка — оружие Судного Дня.
Отважный воитель Бохая, испанцев рубивший в компот,
Мечом и глазами вращая. как твой боевой вертолет.
Он где-то под городом Киев, штурмуя насыпанный вал,
Оставил придатки мужские, и разум с тех пор потерял.
Снаряды пылающей пакли глаза выжигали бойцам —
Эффекты в смертельном спектакле, спектаклю не видно конца.
Один задыхался в кирасе, в двойной ламинарке другой,
В сплошной человеческой массе к убитым прижался живой.
По лезвию бритвы, по краю, под флагом китайских бригад
Последний парад наступает на Белый английский отряд!
Столкнулись в убийственном танце мечи, алебарды, ножи.
И вскоре десяток испанцев Пусяня кольцом окружил.
Был первый растяпой беспечным, достать до Пусяня не смог — свалился с разбитым предплечьем и умер у Красных Сапог,
Второй, арагонец, не струсил, но точно рубил богдыхан — воскликнуть успел "Иисусе!" — и хлынул из шеи фонтан.
Споткнулся о первого третий, наткнулась на меч борода, и стало внезапно на свете чуть меньше испанцев тогда.
Рванулся навстречу четвертый — клинок погрузился в живот. Пока что живой и не мертвый, но скоро, конечно, умрет.
От вони дыхание сперло — вот пятый кишки разбросал. Шестой с раскуроченным горлом свалился и больше не встал. За ним, не сказавший ни слова, в геенну, а может — Эдем, ушел навсегда безголовый испанец под номером семь. Мозги расплескались и мысли (восьмой был чудовищно глуп). Девятый с отрубленной кистью упал на четвертого труп.
— Банзай! — закричал император. — Меня невозможно убить! Остался последний, десятый — прикончить и тут же забыть.
Но этот ублюдок, каналья, отбросил его на песок. И радуя блеском зеркальным, взлетел толеданский клинок. Тогда же, не чувствуя пульса, ни тьмы, закрывающей свет, он смерти в глаза улыбнулся...
...она улыбнулась в ответ...
* * *
...В телах человеческих бесы, на бойню погнавшие скот —
Как еж, ощетинясь железом, ломились бохайцы вперед,
И снова под натиском грубым тяжелой имперской руки,
Мозги разлетались, и зубы, и красного мяса куски!
Никто не дрожал от испуга, не смел выторговывать жизнь,
Ведь были достойны друг друга враги, что на поле сошлись,
Бойцы из Леона, Мадрида и белой страны ДВР;
Потомки Родриго эль Сида и внуки Таежных Пантер.
За честь короля с королевой, бойцы благородных кровей
Сражались — вестготы и свевы с гвардейцем династии Вэй,
За ним, с фанатизмом кадавров, на теле не чувствуя ран,
Рубились отважные мавры и сводный отряд египтян,
Как прежних столетий гиганты, как сам великан Голиаф,
Вставали испанские гранды, на жизнь или смерть наплевав;
И стрелы, пропитаны ядом, кусали, как муха цеце,
Пугал хладнокровных номадов Эль Сид на своем жеребце!
В телы посылавшие шпагу (старухи с косой поцелуй!),
Солдаты кричали "Сантьяго!", "Аллаху акбар!" и "Ваньсуй!"
Носились "железные птицы" и людям клевали глаза,
Но бой не сумел завершиться, как утром Пусянь предсказал —
Был строй аккуратный нарушен под стрел оглушающий свист,
И крик, раздирающий души, над полем внезапно повис.
Застыли и рыцарь, и пращник, и все повернулись глаза
На принца, что пальцем дрожащим на что-то в пыли указал.
А там, на Арене Страданий, на пульс и движения скуп,
В плаще и доспехе Пусяня лежал обезглавленный труп!!!
...У многих разжались ладони, набат застучал по виску,
И даже горячие кони застыли на полном скаку,
Полет прекратили планеты в морях ледяной пустоты,
Источник небесного света над миром внезапно застыл,
С тревогой и страхом во взоре, сверкая металлом кольчуг,
Как волны Синайского моря солдаты отхлынули вдруг.
Не верят... Владыки не стало?! Мираж, застилающий глаз?!
Один из его генералов тогда положение спас,
Уверен в своем господине, пусть мертвый — поднимет мечи! —
Сигналы "Владычество принял" взметнулись над ставкой Пучи.
Отдать собирался приказы, но в глотке застряли слова —
Ужасная, с выбитым глазом, смотрела на них голова!
Один из испанских уланов, высок и собою красив,
Играл с головой богдыхана, на пику ее насадив.
Э Н Р И К Е
— За всех убиенных невинно ответил надменный чжурчжень,
Издохла кровавая псина — за нами останется день!
Да, мы победили — Всевышним! и девой Марией клянусь!
Но радости в крике не слышно, одна бесконечная грусть...
И кто-то в Небесном Генштабе решил, что окончен турнир,
Разверзлись небесные хляби, и тьма опустилась на мир...
* * *
Как слиток чудесного сплава — из бронзы и стали! — он был, и эту роскошную страву погибший в бою заслужил. Сидят уцелевшие вместе — Борис, Агада и Пуча. Звучат поминальные песни, и страшные клятвы звучат — "Прости, что в неистовой брани тебя не сумели спасти. Но знай, что другие Пусяни грядут за тебя отомстить! Иначе — нет правды над нами!"
Но помнит ордынская знать — не время разбрасывать камни, их время сейчас собирать. Под стоны холодного ветра и горькие слезы дождя, курган в миллион кубометров насыпан над телом вождя. С ним вместе рабынь закопали, семь тысяч уложено в склеп. И щеки бойцы раздирали, их древний обычай свиреп — коль павший короной увенчан, его предстоит в кутеже оплакать не слезами женщин, а кровью отважных мужей!
Сраженный в последней атаке, в судьбой обозначенный час, он жил, как пылающий факел — как спичка на кухне погас. Священный присутствует трепет, дурманит воздушная взвесь, костра погребального пепел над морем развеялся весь...
За сценой, склонившись над картой, друг другу уставшие лгать, вожди уцелевшие партий кольцо погружали в печать. Энрике с андоррским Борисом ударил тогда по рукам, был мир долгожданный подписан, и все разошлись по домам. За эти обрядом старинным, что честь совмещал и позор, следили Поэт с Гражданином и тихий вели разговор.
Г Р А Ж Д А Н И Н
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
