Одержимый

От этих слов Гарри передернуло. Озноб стылыми мурашами защекотал позвоночник, но он все же нашел в себе силы неуверенно кивнуть.

— Отлично, раз мы, наконец, пришли к консенсусу... — тварь внезапно скользнула вперед, так быстро, что Поттер не заметил самого движения. Вот она еще там, у дверей, а вот уже здесь, наматывает на руку цепь, отстегнутую от стены, и резко тянет вперед и вверх, как за поводок. Гарри, не ожидавший такой прыти, придушенно хрипит, заходится в судорожном кашле, задыхаясь. В глазах темнеет, и он, кажется, на секунду теряет сознание. Первое, что он видит, придя в себя — незнакомый беленый потолок и красное раздраженное лицо дяди Вернона...

* * *

— Неблагодарный мальчишка! Как ты посмел! Как тебе только в голову твою дурную пришло?.. Как... Мы кормили его, одевали, воспитывали. Мы из кожи вон лезли, чтобы сделать из него человека, но ты, маленький гаденыш...

— Вернон, тише, — Петунья шипит не хуже иной иного пресмыкающегося,— Люди услышат.

— А что люди? Что люди?! Итак почти весь город уже знает, что у нас растет малолетний уголовник! Позор семьи! Угроза обществу! А если бы на месте несчастного ребенка был наш Диддик?!

— Ты зашел слишком далеко, Гарри, — Тетя говорит спокойно, бесстрастно, и от этого Поттеру становится куда более неуютно, нежели от криков и угроз дяди, — Тот мальчик, Малкольм, которому ты... повредил глаз, умер. Стержень достал до мозга, и... Надеюсь, ты понимаешь, что наделал?

— Но я...

— Ты убил человека, Гарри, ты осознаешь это? Нам придется выплатить огромную сумму семье погибшего, но их сына это уже не вернет. Один бог ведает, чего мне стоило посмотреть им в глаза, даже просто заговорить с ними было невыносимо!

— Нет, тетя! Я не... Это... не я, я не мог! Не... — Внезапно мальчик почувствовал, как что-то больно сдавило его шею, и вместо слов из его горла вырвался лишь придушенный хрип.

"Это я убил. Не истери" — странная мысль-утверждение всплыла откуда-то из глубин сознания, и его отпустило.

— Не ты?! — Тетя, кажется, едва не задохнулась от возмущения, — Ты еще смеешь утверждать, что это не ты? Ты хоть понимаешь, через что нам пришлось пройти? Ты понимаешь, что, кроме невинной загубленной души теперь загублена еще и наша репутация?

Гарри всхлипнул. Он ничего не понял. Кого-то убило чудовище, но причем здесь он? Почему винят именно его? Почему все время винят его? Почему его никто не слушает?!

— Не ной, Поттер, — презрительно рыкнул дядя, — хорошая порка — вот, что тебе поможет. Но с этим, думаю, в твоем новом доме справятся лучше...

Мальчик подавился рыданиями и недоуменно воззрился на родственника.

— Дядя?...

— Да, мальчишка, мы уже почти отослали документы в школу Святого Брутуса. Уж там-то сделают из тебя человека!..

— Вернон...

— Нет, дорогая, я не потерплю убийцу рядом со своим сыном, даже так недолго. Это не обсуждается!

— Но разве нам не...

— Прости, нет. Так будет лучше. Тем более, теперь нам не дадут отправить его в нормальную школу. Органы правопорядка не зря свой хлеб едят. И нам еще предстоит судебное разбирательство... Будь он постарше, его бы уже забрали в колонию для несовершеннолетних.

Гарри показалось, будто внутри у него что-то оборвалось. Школа святого Брутуса. Он знал, какие рассказы ходят про это учебное заведение. Ему не жить. Если его не прикончит таинственный демон, это сделают его будущие одноклассники.

Голос Петуньи вдруг стал вкрадчивым и мягким:

— Не бойся, Гарри. Вернон погорячился. Никуда мы тебя не переводим. Пока. Суда еще не было, проводится расследование... — у Поттера будто камень с души свалился.

— Хм. Ладно. Я подумаю, что с тобой делать, — недовольно проворчал вспыльчивый центнер сала, немного успокоившись, -Но если ты хоть заикнешься о том, как началась драка... Если я узнаю, что ты выгораживаешь себя за счет Дидди, будь уверен, я позабочусь, чтобы тебе засунули в самый паршивый интернат для дефектных, к самым жестоким маленьким гаденышам!

— Я расскажу правду. Они меня избивали,— упрямо заявил Гарри.

— Правду? Правду, паршивец?!Правда в том, что ты, психованный малолетний уголовник, напал на моего сына и его друга. Дадли едва не погиб, защищаясь, а вот его товарищу не так повезло. И если ты попробуешь вякнуть хоть что-то сверх этого, поверь, — я сделаю все, чтобы устроить тебе веселую жизнь!

— Но...

— Поттер, ты поможешь нам, мы — тебе, — Петунья была не столь эмоциональна, — В наших силах добиться, чтобы тебя отправили лечиться в закрытую клинику-интернат на несколько месяцев, может на год. Потом ты вернешься домой, и забудешь все как страшный сон. Или — как вариант — ты рассказываешь свою версию событий, предаешь семью, подрываешь наше доверие, и мы переводим тебя с глаз долой в интернат для трудных подростков. Две трети тех, кто туда попадает, заканчивает в колонии. Ты хочешь этого?

Гарри почувствовал, что рыдания, душащие его, готовы вырваться наружу. Мальчик все никак не мог осознать происходящее. В мире творится какой-то абсурд, и он в нем участвует... Последующие пару часов любимые родственнички угрожали, уговаривали, снова угрожали. Под конец у Поттера голова шла кругом от происходящего. Он был раздавлен и сбит с толку. Внезапно его затошнило, и он почувствовал, будто его сознание куда-то проваливается, вниз, в бездну...

* * *

Хм. Решили сплавить чадо в колонию... Впрочем, вряд ли они смогли бы поступить иначе. Я еще не в клетке под стражей, наверное, только потому, что всех смущает мой малый возраст. И физическое состояние... Кто здесь на самом деле верит в версию о самозащите? Хотя верят-то, может, многие, но никто не собирается помогать Поттеру отстоять свои права. Напирая на то, что виноват сам Гарри, Дурсли выгораживают Дадли. Кто начал драку? Может, это все ненормальный Поттер, с детства, по словам Петуньи, отличавшийся преступными наклонностями, а ее сынок — примерный мальчик, и это он защищался? Свидетелей, что произошло — всего трое. Гарри можно запугать, правоохранительным органам дать на лапу.... и вот уже все довольны, семья убитого оставит себе деньги и светлую память о сыне, чиновники — денежное вознаграждение, Дурсли не уронят свою репутацию еще ниже, Дадли останется чистеньким, ну а Гарри... кому он нужен? Впрочем, я не собирался плясать под чужую дудку — пусть семейка дружно идет лесом. Вот еще, вешать на себя еще одно убийство... Я не маленький запуганный сирота, которым родня вертит как хочет.

Ну да ладно, все это дело будущего. А пока у меня выдались свободные денечки, стоит использовать их с толком. Итак, эксперимент по подчинению человеческого ребенка номер тридцать пять...

Мальчик все-таки не выдержал. Ночью я проснулся от странных звуков — то ли хрип, то ли всхлипы... А, это мой подопытный прилаживает скрученную простыню к крюку для люстры. Дрожащими, непослушными пальцами пытается завязать узел, странно подвывая, раскачивается из стороны в сторону, пускает слюни и так забавно хрюкает, будто принюхивается. Наконец справившись с непослушной материей, встает на рассохшийся табурет, с готовностью сует голову в петлю. Та так нелепо болтается на тощей шее, что несчастный кажется еще беззащитней и несуразней. Хотя все психи нелепы для обывателей, стоит признать.

Мальчишка внезапно оглядывается на меня, будто пытаясь что-то спросить.

— Ну что ты смотришь? Сутки не слушался, а теперь просишь разрешения? Давай, валяй. Все равно от овоща пользы никакой... — Я зевнул.

Хруст, хрип. Тело конвульсивно дернулось и затихло, повиснув сломанной куклой. Черт, теперь комната дерьмом пропахнет. Ладно, не мне убирать.

Я отвернулся к стене и попытался заснуть. Самоубийцы самоубийцами, а моему растущему организму нужен здоровый сон. Хорошо хоть эту смерть мне не припишут. По идее, Гарри и с постели бы встал с трудом при таких повреждениях. Одержимость, конечно, дает некоторые преимущества... Но кто об этом знает?

Следующие несколько часов прошли спокойно. Тихо, никто не мешает... Ну да от трупа было бы странно ждать каких-либо телодвижений, а больше к нам никто не заходил, поэтому я смог нормально выспаться. А вот с утра началось... Первой почтила нас присутствием какая-то то ли нянечка, то ли уборщица. И тут же с криком выбежала наружу. Ну, я ее не осуждаю. Свежие покойники по утрам здесь, возможно, и случаются — все же больница — но обычно они вряд ли висят прямо по центру комнаты вместо люстры. Хотя, надо признать, этот весьма органично вписался в интерьер. Не успел я оглянуться, и от народу в комнате стало не протолкнуться — какие-то люди в форме, персонал госпиталя, сочувствующие и просто зеваки, зашедшие на огонек. Все они шумели, суетились, и от этого бесконечного мельтешения дико кружилась голова, меня подташнивало, и я был зол, как черт. Правда, возможно, это результат моих вчерашних экзерсисов. Плюс ко всему я все еще плохо понимал язык, на котором меня пытались допросить. Да, я по этому поводу распотрошил Гарри еще ночью, но голая теория без практики — ничто. Нельзя вот так просто взять и выучить язык за час, каким бы могущественным менталистом ты не был. Это, кстати, касается любых навыков и умений. Поэтому все-таки пришлось снова вытаскивать мальчишку на поверхность. Я не вернул ему возможность управления телом, но считывал значения прозвучавших фраз из его разума. Впрочем, я, так или иначе, не собирался активно сотрудничать со следствием. Да, он сам повесился. Нет, я не заметил ничего странного в поведении соседа в последнее время. Ну, кричит человек как резаный каждый час, с кем не бывает. Нет, понятия не имею, почему, мне он по этому поводу в жилетку не плакался. И вообще, отстаньте от меня, у меня шок. Или что там у детей случается, когда они в одной комнате с трупом просыпаются? Это же ужасная душевная травма на всю жизнь! Бедный мальчик, он же был мне как брат! Как, кстати говорите, его звали?..

Через некоторое время меня оставили в покое, не добившись ничего путного. Версия с самоубийством, конечно же, оказалась не единственной. Все-таки для одиннадцатилетнего мальчика желание лишить себя жизни кажется немного странным, согласитесь. Но вряд ли кто-то что-то сможет доказать. Вариант с суицидом устраивает всех — кроме, разумеется, безутешных родителей парнишки. Но их стенания по этому поводу погоды не сделают — полиции не нужно очередное нераскрытое дело, портящее статистику. Вот если бы им дополнительно профинансировали расследование, пусть даже некие частные лица, достаточно сильно заинтересованные, убитые горем и готовые на все... Но, чего нет, того нет. Поэтому копы, исписав пачку различных подходящих случаю бланков, уехали с миром, тело, не без труда, отцепили с потолка, а меня перевели в новую палату, уже без всяких соседей. Жаль, жаль. У меня ведь почти начало получаться, а теперь не на ком тренироваться. Ну, ничего, я что-нибудь придумаю...

Интерлюдия

Аккуратно рассортировать таблетки. Пятнадцать блюдец — пятнадцать пациентов. Методично, тщательно расставить по полкам пузырьки с лекарствами. Разобрать истории болезни — тридцать девять штук — и куда их девать, и так уже забит шкаф. Что, неужели все? Нет, можно еще протереть кабинет — так, поверхностно, только пыль смахнуть... Монотонная, тупая работа выматывает, не оставляя времени на посторонние мысли. Однообразные действия постепенно вызывают сладкое отупение — голова восхитительно пуста. Вправо-влево, вперед-назад — тряпка мечется по комнате, хаотично оставляя на полу влажные полосы. Не думать. Не слушать. Не смотреть. Шурх-шурх, вправо — влево. Не слышать. Шурх... — слабый шелест, далеко, на краешке сознания. Не слышать! Нет, не надо! Ты, хватаясь за раскалывающуюся голову, тихо оседаешь на пол, роняя швабру. Не надо, больно! Ты просишь, умоляешь, но темное нечто, высверливающее твой мозг тупой болью, не снисходит до твоих просьб. Ты тихонько стонешь, отползая к самому дальнему углу, хотя прекрасно знаешь — от него бежать бессмысленно. ОН уже здесь, в твоей голове, скребется в стенки черепа, безжалостно вгрызается в твой мозг...

Иногда Он бывает ласков и нежен, легкими, едва заметными касаниями заставляя тебя содрогаться от удовольствия, погружая в безмятежную эйфорию. Мир вдруг становится простым и понятным, и ты недоумеваешь — как ты раньше не понимала этого? Это сродни озарению, кажется, еще немного, и ты познаешь смысл бытия. Еще чуть-чуть... Но нет, Он оставляет тебя, и вместе с ним уходит и восхитительное состояние всезнания. Ты молишь — вернись, ты ждешь нетерпеливо, ты надеешься опять впустить Его, жаждешь всем своим существом ощутить удивительное просветление. Но в этот раз приходит лишь боль — невыносимая, наполняющая до краев. И через эту боль — не сразу — снова приходит понимание. Темное и давящее, но несущее некое странное мазохистское удовлетворение. Ты остаешься лежать на полу, обессиленная, растерянная. Пытаешься осознать новые мысли, всплывшие на поверхность вместе с той темной волной, но они кажутся такими далекими и... чужими? Неправильными? Ты досадливо встряхиваешь головой, случайно ударяясь затылком о стену. Боль немного отрезвляет — и ты бьешь еще раз, сильнее, так, чтоб искры из глаз посыпались... Нет, искр нет. А тебе не помешал бы хотя бы маленький кусочек света, огонек, что разгонит непроглядную темноту, снова затопившую твой разум. Ты вздрагиваешь от осознания — она может остаться с тобой навечно. Внезапно хочется позвать Его. Он может прогнать ее... Нет, нельзя. Не надо. Он уничтожит тебя.

Ты безумно боишься новой встречи. Боишься боли... Ты ее жаждешь. Невольно, подспудно. Боль очищает. Когда Он приходит, ты проклинаешь его. Когда покидает -искренне благодаришь. Противоречивые желания разрывают тебя. Ты будто чувствуешь непрестанный зуд, хочется куда-то бежать, что-то сделать. Ты думаешь только о Нем. Ты пытаешься отвлечь себя работой. С каждым разом у тебя получается все лучше, пока...

Пока ты не встречаешься с Ним лицом к лицу. Случайно или нет? Он смотрит на тебя сквозь стекла дурацких круглых очков безразличным, немного насмешливым взглядом, Его усмешка смотрится дико на худеньком детском личике. Он настолько же прекрасен, насколько отвратителен, всем своим существом ты чувствуешь безумный, всепоглощающий страх, разбавленный благоговением. Тебе хочется бежать прочь — немедленно, без оглядки. Тебе неимоверно хочется приблизиться, коснуться этого великолепного концентрированного могущества, этого удивительного нечеловеческого существа. Чуждость сквозит в каждом его жесте, мальчишеское тело — лишь ширма, она расползается гнилыми ошметками, стоит только заглянуть глубже. Ты плачешь от боли и с трудом, на четвереньках, выползаешь за дверь.

Придя немного в себя, ты впервые напиваешься — вдрызг, до синих чертей. Шепот становится громче, боль притупляется. Когда Он приходит, ты чувствуешь лишь наслаждение, настолько цельное, настолько полное, настолько... такое, какого никогда не ощущала на трезвую голову.Через несколько дней тебя почти увольняют с работы за пьянство. Запасы медицинского спирта уходят слишком быстро — и в этом, почему-то, обвиняют тебя. Но ты не сопротивляешься, молча выслушивая нотации. Ты не споришь и не пытаешься оправдаться — к чему? ОН больше не навещает тебя. Он злится? Недоволен? Все кажется мелочной суетой по сравнению с этим — лишь одна мысль о том, что ты Ему безразлична, вызывает дрожь.