Жемчужина для змеехвоста

— Важно ведь само действие, а не то, кто будет его производить, да?

— Если тебя интересует, важны ли для судьбы национальность, вероисповедание, пол, возраст и прочее, то в случае моих корректировок нет, не важны. Это все?

— Да, сэр, — пробормотал он. — И спасибо вам.

— Завтра в это же время, — мстительно бросил я ему в спину.

Это означало одно: он, если не вздумает нарушить наш договор, не сможет быть ни в одном из тех мест, о которых я ему написал. Тогда я еще не знал, как изящно мой сообразительный не по годам Бобби выйдет из этого положения. Знал бы, возможно, вел бы себя с ним иначе. Возможно, мягче. Но чего уж теперь об этом рассуждать.

5. Акт купли-продажи

Сейчас, вспоминая о том дне, я испытываю стыд, несмотря на то, что он мне в принципе не свойственен. Но в случае с Бобби все иначе. Я слишком привык быть вершителем судеб, слишком привык контролировать все и вся. Поэтому тот вечер, к моему сожалению, стал испытанием для нас обоих. Бобби потом признался мне, что не ожидал, что я на самом деле сделаю это с ним. Он и предположить не мог, что я с такой легкостью снизойду до него. Но вышло так, как вышло.

Стук в дверь моего кабинета раздался ровно в тридцать три минуты шестого. Да, я следил за временем, не убирая часы в карман. Он опоздал совсем незначительно, и я был удовлетворен. Вряд ли за сутки он сумел найти нужных для корректировки людей. О том, что моя жалкая попытка проучить его будет стоить нескольким десяткам людей их жизней, я тогда не думал. Признаться, я о них не вспомнил бы и теперь. Я давно привык жить, не задумываясь о том, к каким последствиям могут привести мои манипуляции с судьбой одного человека, и как это может отразиться на тех, кто находился в этот момент рядом с ним. Наверное, это можно было бы назвать специфической защитной реакцией. Но, уверяю вас, дело вовсе не в ней. Я жесток. Хотя, думаю, правильнее будет сказать — жестокосердечен. Именно поэтому достаточно хладнокровен, чтобы заниматься той работой, которую делаю. Только Бобби удалось прорваться к моему сердцу через воздвигнутые мной кордоны. Но постараюсь больше не утомлять вас отступлениями и расскажу по порядку.

Он под моим внимательным взглядом разулся и забрался в кресло с ногами. Обнял себя. Я поднял фотограф и сделал очередной снимок. Бобби моргнул, отвернулся, тихо спросил.

— Вы покажете мне фотографии? Те, другие.

— Возможно, — ответил я. — Хотя ваша невежливость меня удивляет, сэр.

— Я не поздоровался, — подтвердил он.

— Да. И что же вас ввергло в такое смятение, что вы пренебрегли элементарными правилами этикета, — я отложил фотограф и сцепил пальцы рук перед лицом.

Он вздохнул.

— Я волнуюсь.

— Осмелюсь предположить, что вы все же нашли двух отчаянных смельчаков, предпочитающих не водить дружбу с собственным разумом. Я прав? — признаться, я был заинтригован. Бобби не разочаровал меня.

— Да. Но волнуюсь я вовсе не о том, сумеют ли они выполнить ваши рекомендации, сэр.

— Вы меня удивляете. Если не об этом, то о чем вы так переживаете, молодой джентльмен?

— Сумею ли я уже сегодня узнать, помогли ли наши манипуляции.

— До завтрашнего утра не узнаете, — убежденно произнес я. — Ваше предсказание, как мы оба помним, относилось именно к завтрашнему числу.

— Да. Но я все же настроен уже сегодня убедиться, что вы не ошиблись в расчетах.

— Позволю себе напомнить, сэр, я редко ошибаюсь. В прогнозах — никогда.

— Я понимаю, сэр. И все же, мне будет спокойнее...

Взмахом ладони я потребовал, чтобы он замолчал.

— И как же, позвольте узнать, вы собираетесь...

И тут все повторилось. Его взгляд стал пустым, бессмысленным. Он перенесся куда-то за пределы моего кабинета. И я понял, что он снова смотрит в будущее. Маленький, лживый недоносок! Вот как я подумал о нем, в тот момент. Он изящно обвел меня вокруг пальца. Изящнее не бывает. Его подельники уже должны были закончить свои манипуляции с красными ночными колпаками. Значит, корректировка была произведена. Но ни один из прогнозистов нашей конторы не мог похвастаться даром самопроизвольно, по одному лишь желанию, без дополнительных средств смотреть на результаты корректировки. Обычно, чтобы просто помочь им настроиться на нужный лад и заставить увидеть будущее какого-то конкретного человека, нужно было приложить столько усилий, что никому и в голову бы не пришло смотреть на результат до того, как наступит отправная точка. Но, оказалось, мой Бобби сам, без чужого вмешательства, мог перенестись разумом в нужный момент времени. И, осознав это, я понял одно. Вчера, когда он пришел ко мне, он спровоцировал свое видение нарочно. Значит, оно уже приходило ему. Значит, все эти дрожащие губы, слезы, истерика, извивающееся, тонкое тельце подо мной, все это было искусной игрой. Он нашел удивительный способ заставить меня на блюдечке предоставить ему корректировку судьбы. Как же я был зол на него!

Я дождался его улыбки. Он был счастлив. На узком лице читалось истинное облегчение. Значит, все удалось — корабль не затонет при входе в порт, и люди не погибнут. Меня теперь интересовали только два вопроса. Кто те двое, которые помогли ему в этом деле? И что мне теперь делать с ним? То, что просто необходимо что-то сделать, чтобы навсегда отучить его манипулировать мной, даже сомнений не было.

— Ты водил меня за нос.

Я произнес это таким тоном, что улыбка быстро сползла с его лица, как ненадежно закрепленная маска.

— Ты предвидел заранее, а передо мной разыграл спектакль.

— Я просто хотел выгодно себя подать, — пробормотал он, сильнее прижимая к груди колени.

— Точнее продать, — зашипел я.

— Да, сэр, — прошептал он.

— Прекрасно. — Я встал, подошел к нему. Оперся локтем о спинку кресла, подцепил пальцами его подбородок и заставил посмотреть на меня. — И что же еще я могу себе позволить за эту весьма выгодную цену?

— Все, что хотите, — едва размыкая губы, отозвался он.

— Все-все? — уточнил я.

— Да, сэр, — ответил он и закрыл глаза. — Можете прямо сейчас...

Я отпустил его. Он сразу же угнулся, пряча лицо. Я же смотрел на его серенькую макушку и думал, чего мне больше всего хотелось. Я знал чего. Раздавить. Сделать покорным и податливым. И все это только для того, чтобы быть уверенным, он больше никогда не позволит такое со мной. Никогда.

— Раздевайся.

Мой голос прозвучал отстраненно. Даже холода в нем не было. Сплошное безразличие. Пустота.

Я остался стоять сбоку от кресла, все так же опираясь на спинку. Бобби встал. Не поворачивая головы в мою сторону, ослабил и стащил через голову галстук, начал расстегивать рубашку. У него руки тряслись. Я смотрел. В какой-то момент даже возникла мысль, что было бы заманчиво сфотографировать его сейчас. Но я отмел её. Я ведь сказал ему, что для моих фотографий ему не понадобится обнажаться.

Я ухватился за ворот его рубашки, и он послушно выпутался из рукавов. Отшвырнув её прямо на пол, я стал ждать, сколько у него уйдет на то, чтобы избавиться от своих коротких штанишек. На них ведь нет столько пуговиц. Но руки у него дрожали сильнее, чем прежде. Он неуклюже снял брюки. Потом белье. Все свернул в бесформенный ком и пристроил на краешке моего стола. Он стоял передо мной обнаженным. Я бросил в спину.

— Ботинки. Носки можешь оставить.

— Да, сэр, — убито отозвался он.

Разулся. И снова остался стоять ко мне спиной. Я ждал, что он теперь скажет.

— Как мне... — он запнулся, — встать?

— На кресло. Коленями. Держаться будешь за спинку.

Он быстро кивнул. Повернулся ко мне, вжал голову в плечи и, не поднимая глаз от пола, встал в кресле на колени лицом к спинке. Я отошел от него. Может быть, в этот момент я и вел себя, как садист, но на самом деле им не был. Поэтому я предпочел для начала разыскать для него хоть какую-то смазку. Нашлось оливковое масло. Не самый худший вариант.

Когда я вернулся, он вжимался лбом в спинку кресла, стоя на нем в откровенной, беззащитной позе, и терпеливо ждал. Ну, что ж, урок должен быть таким, чтобы нельзя было о нем забыть, даже если очень постараться. Я обошел его и остановился сзади. Поза Бобби стала еще более напряженной. Решив, что не хочу его окончательно сломать, только проучить, я заговорил с ним. Потом он признался мне, что те слова очень помогли ему. Успокоили. Но у меня, на самом деле, и в мыслях этого не было.

— Постарайся расслабиться, — я положил ладонь на его поясницу. — И прими, как данность, в первый раз удовольствия ты не получишь.

— Да, сэр, — отозвался он. Я уже начал подготавливать его.

— И в качестве рекомендации, если хочешь — кричи, хочешь — плачь. Не стоит сдерживаться. Я не увижу в этом слабости, но тебе станет легче.

— Да, сэр. Еще что-нибудь? — с трудом выдавил он из себя.

Сам не понимаю, почему у меня вырвался тяжелый вздох.

— Постарайся расслабиться. — Повторил я и добавил, — Я вхожу.

— Да, с-с-с-с-сэ... — голос сорвался на сип, он попытался выгнуться, я не мешал ему. Лишь придерживал бедра и направлял себя.

Бобби захныкал. Меня это не остановило. Я продолжил. Он вжался в обивку спинки кресла щекой. Теперь мне был виден его профиль и то, как намокли его ресницы от вымученных слез, и то, как на виске заблестели капельки пота. Ему было тяжело. Мне приятно. Останавливаться я не собирался. Он смирился. Тихо вздыхая и всхлипывая, ждал, когда все закончится. Я замер в нем, навалился на влажную, узкую спину. Он дрожал подо мной и пытался дышать. Рвано, на выдохе со всхлипами, но дышать. Я не собирался менять гнев на милость, не собирался быть с ним ласковым. Поэтому снова положился не на прикосновения, а на слова.

— Кто они? — спросил я, отвлекая Бобби от его мучений. — Те, кому ты доверил наши тайны.

— Они... — выдохнул он и вдруг заскулил, — Пожалуйста, двигайтесь... я не могу так...

— Тс-с-с-с, — зашипел я на него. Роджерс прав, не зря меня прозвали Гадом, прозвучало совсем по-змеиному. Бобби громко всхлипнул. Снова уткнулся в спинку кресла лбом, пряча слезы.

Я провел ладонью по внутренней стороне его бедра. Нежная кожа бархатом ложилась под пальцы. Такая нежная. Я очень хорошо помнил её запах, её молочную-белизну. Мне снова захотелось провести по ней языком, именно в этом месте. Но Бобби был прав: медлить дальше не имело смысла. Я начал отстраняться, выпрямился, наблюдая за тем, как между молочно-белых половинок движется мой детородный орган. Бобби шипел и дергался подо мной, но не кричал, терпел. Я решил, что с меня хватит. Склонился над ним, подул на влажные от пота волоски, прилипшие к тонкой шейке. В очередной раз почувствовал его дрожь. И позволил себе забыться.

Когда он, заглушая собственные стоны, начал вскрикивать и неразборчиво требовать еще и сильней, я очнулся. Я брал его грубо, без намека на ласку. Вообще без ласк. Просто удовлетворял свою похоть. Но ему... нравилось. Когда я это понял, все то вожделение, что захватило меня, отпустило. Я застыл у него за спиной, а Бобби, с широко разведенными в стороны ногами ерзая коленями и локтями по обивке кресла, захныкал. Потребовал.

— Сэр!

— Тебе нравится? — моему изумлению не было предела.

— Да, сэр! Да! Пожалуйста... продолжайте!

— Ты испорченный, — пробормотал я, и чтоб мне пусто было, если в моем голосе в этот момент не звучало благоговейное восхищение.

— Нет, — он затряс головой. — Нет, сэр, я только с вами... только для вас...

— А те двое, как ты сумел уговорить их помочь тебе? — понимаю, не вовремя я о них вспомнил, но в тот момент меня, отчего-то, это сильно интересовало.

Я все еще был в нем, Бобби же, как ни странно, был возбужден не меньше, чем я. Я специально проверил. Сжал его в ладони, несколько раз провел вдоль всей длины. Он тут же попытался толкнуться вперед, в мою руку. Я тихо рассмеялся. Не ожидал, что моему мальчику может нравиться грубость. Как интересно. Откуда бы в нем такие наклонности?

— Мои соседи! — воскликнул он, я все еще не прекратил свои ласки, и ему это нравилось, он извивался подо мной, как уженок. Я был в восторге. Не думал, что разделить с ним удовольствие окажется так легко.

— Ты живешь один, — заметил я.

— Нет... не один...

— Как быстро ты сумел найти себе компаньонов.

— Нет! — он вскрикнул, прогнулся. Я двигался в нем, и моя рука уверенно сжимала его пах. Ему это нравилось еще больше, чем предыдущие, пробные ласки. Он оказался отзывчивым. Правда, я пока не знал какой ценой. Да и не задумывался тогда об этом.

— Они всегда там жили... еще до меня! — отчаянно сопротивляясь удовольствию, отозвался Бобби.

И меня осенило.

— Призраки? — я был так удивлен, что не сразу сообразил, что мне в ладонь начало литься теплое, вязкое семя.

Бобби молчал, он не мог говорить. Думаю, в момент оргазма его горло сдавило спазмом. Он был весь липким и мокрым от пота. Он был обнажен, я — нет. На мне был мой твидовый костюм, и я все еще не закончил. Бобби никак не реагировал, пока я молча, больше не тратя время на слова, двигался в нем, неумолимо приближаясь к пику. Он был безучастен. За шумом крови в ушах я мог слышать лишь звук его дыхания. Оно было частым, но неглубоким. К черте меня подвели его слова.

— Пожалуйста, сэр, — прошептал он устало, — В меня...

Я обтер его собственным носовым платком с монограммой. Сидя перед ним на полу на коленях, я обтирал его перепачканные семенем бедра. Закончив, вжался лицом ему в пах и с жадностью втянул в себя воздух. Бобби сидел в моем кресле и улыбался, как блаженный. Я вдруг испугался, что он на самом деле сошел с ума от моей жестокости. Вскинул голову, всмотрелся ему в лицо. И неожиданно для себя обнаружил, что в его глазах, которые все это время не давали мне покоя, больше нет той бездонной пустоты. В них появился свет, словно блики от его улыбки.

— Вы шантажист и врунишка, сэр, — проинформировал я, в свою очередь улыбаясь ему, — Расскажите-ка мне, как вы умудрились получить столь неоспоримое удовольствие?

— Я смотрел в будущее.

Начало мне уже не понравилось. Я нахмурился. И он перестал улыбаться. Бобби уже тогда чувствовал меня не хуже, чем сейчас. Думаю, это старик Элджернон приучил его чутко реагировать на перемены настроения партнера.

— И?

— Я видел, как мне будет хорошо с вами. Когда-нибудь будет. Я был весь там, поэтому... поэтому возбудился и... — и тут он воскликнул отчаянно, звонко, в голосе его звенела обида, — Но ведь вам было хорошо, сэр! Почему сейчас...

— Потому что это снова был спектакль.

Я поднялся на ноги. Обошел стол, подобрал с пола его рубашку и швырнул ему.

— Одевайся.

— По-вашему, я должен был молча терпеть, пока вы насытитесь, так? Пока посчитаете, что удовлетворены, и акт отмщения свершен, да?

— Скорее, — поправил я его, — акт купли-продажи.

Он встал и быстро, не поднимая на меня глаз, начал одеваться. Рубашка, брючки, ботинки, галстучек. Последний он не стал перевязывать, просто пихнул в карман. Он сопел обиженно и сердито. Кусал губы. Я, стоя у стола, наблюдал за ним.