Меченый. (Меченый - 1)

За моей спиной что-то рявкнул Теобальд, и передо мной вдруг возник коротенький строй из воинов.

Бездушный не остановился ни на мгновение: его посох с легкостью расколол щит Урмана и клюнул его в бок.

Ворон поморщился, издал боевой клич, отбросил обломки щита, перехватил рукоять меча двумя руками... и заорал: окованный сталью конец Посоха Тьмы, только что находившийся в нескольких локтях от него, вдруг скользнул прямо под клинком, воткнулся в горло и аж зазвенел от удовольствия!

Хрустнуло... Зазвенел упавший меч... Урман рухнул на землю... и уступил место Бездушному: шагнув в узенький промежуток между Гарматом и Изларом, слуга Двуликого с легкостью ушел от удара копьем, перехватил посох обеими руками, принял на него удар клевца, не оглядываясь, ударил ногой назад... и превратился в ураган. Окованные концы его оружия перебивали конечности и древки копий, проламывали грудные клетки и раскалывали черепа...

...Упал Дрыга. За ним — Лорри. Отбитый в сторону меч Франа перерезал глотку Излару. Перепуганный Ветерок метнулся в сторону и втоптал в землю Гармата.

Потом с жутким звоном лопнул барбют Теобальда и... наступила мертвая тишина...

Слуга Двуликого проводил взглядом падающее тело брата, посмотрел на меня, медленно поднял Посох Тьмы над головой и...

...и я проснулась. В холодном поту. Прижимая к груди скрученную в жгут простыню.

Темно-вишневые оборки балдахина, освещенные светом догорающей свечи, выглядели так привычно и мирно, что я облегченно перевела дух:

— Это — сон! ОН мне приснился!!!

Мятая и влажная простыня полетела на пол, дрожащие пальцы начали, было, успокаиваться, и в этот момент я сообразила, что слышу звуки боя!

Я свесила ноги с кровати... и сразу же нырнула под одеяло: в прихожей что-то заскрипело.

'Там кресло и стол...' — успокоила себя я, и тут же вздрогнула — со двора донесся истошный женский крик:

— Урма-а-ан!!!

Я похолодела: в голосе Воронихи звучало отчаяние!

В прихожей раздался оглушительный грохот, а потом скрип половиц...

...Рука, потянувшаяся к изголовью, шлепнула по пустому месту: кинжал остался на поясе, брошенном на пол вместе с мокрым платьем. Я приподнялась на локте... и почувствовала, что с меня сорвали одеяло.

Я открыла глаза, набрала в грудь воздуха и... онемела: надо мной склонился Кром Меченый! В рваном плаще, с ног до головы перемазанный кровью и с Посохом Тьмы в руке.

— Мама... — выдохнула я и потеряла сознание...

...Удар по спине. За ним — еще два. В груди полыхнуло пламя, потом меня сложило пополам, а изо рта толчками полилась вода. Я дернулась, попробовала вдохнуть, закашлялась, открыла глаза и уткнулась взглядом в мокрую землю, заляпанную остатками непереваренной пищи.

— Мама!!!

Вскрик получился тихим-тихим. И вызвал очередной приступ тошноты.

Когда из меня прекратила выливаться вода, я почувствовала, что мне в бок упирается что-то твердое, и попыталась отодвинуться. Как бы не так: препятствие шевельнулось и переместилось под живот. Потом на спину снова опустился кулак, и меня сложило в очередном приступе кашля...

...Трудно сказать, сколько времени меня выворачивало наизнанку, но в какой-то момент я вдруг поняла, что могу нормально дышать. И, услышав стук собственных зубов, почувствовала, что замерзаю.

Удары по спине тут же прекратились, мокрая и вонючая земля куда-то отодвинулась, а я в мгновение ока оказалась закутанной в мокрую, холодную и очень шершавую ткань.

— Пришлось прыгать со стены... В ров... Извините...

Смысла фразы я не поняла. Поэтому попробовала повернуть голову на голос. И кое-как справилась с непослушной шеей.

Сапоги, в которые уперся мой взгляд, были мокрыми и грязными. Голенище правого пересекал косой разрез, в котором поблескивала сталь.

'Засапожник...' — отрешенно подумала я и устало закрыла глаза — поднимать голову, чтобы посмотреть вверх, не было ни сил, ни желания.

В этот момент меня подхватили под спину и колени, и подняли на руки.

— Я вас понесу... — донеслось словно издалека. И я, зачем-то кивнув, провалилась в забытье...

...Пушистая еловая лапа, почти касающаяся моего лица, одуряюще пахла хвоей. И, почему-то, жареным мясом.

'Так не бывает...' — подумала я. — 'Это сон...'

И попробовала перевернуться на другой бок. В горле тут же запершило, в поясницу дохнуло холодом, а локоть уперся во что-то твердое.

— Вы проснулись? — хрипло спросили у меня.

— Кажется, да... — выдохнула я и села.

Лучше бы я этого не делала: одеяло сползло вниз, и... я поняла, что это — никакое не одеяло, а подранный мужской плащ! А на мне — лишь мокрая и заляпанная кровью тонкая нижняя рубашка!!!

Я молниеносно подтянула к себе колени, замоталась в плащ и оцепенела: у небольшого костра, горящего в нескольких шагах от моих ног, сидел Кром Меченый. И угрюмо смотрел на меня...

Глава 6. Кром Меченый.

Пятый день четвертой десятины второго лиственя.

...Из-за дрожащих рук знак животворящего круга получился похожим на снежинку. Однако повариху это нисколько не смутило: не успев его замкнуть, она вцепилась в поварешку, поскребла по дну котла и, не глядя на меня, вывалила в мою тарелку огромный кусок мяса:

— Во славу Вседержителя...

Как ни странно, от этой женщины не чувствовалось ни ненависти, ни страха, ни болезненного интереса. Значит, она искренне желала мне вернуться в лоно Бога-Отца и, кажется, готова была готова стать даже путеводной вехой на моем пути.

'Неужели верит?' — удивился я. И неожиданно для себя вспомнил строки из Изумрудной Скрижали: — 'Неси свет тому, кто слаб. Ибо каждый шаг, сделанный им из Бездны Неверия, ценнее двух твоих...'

'Сказано хорошо. Жаль, что это только слова...' — подумал я. И принялся за еду...

...Мясо оказалось ничуть не менее вкусным, чем грибной суп. Поэтому к концу обеда я с удивлением ощутил, что ледяной панцирь, наросший на моей душе, дал едва заметную трещину. И позволил вымолвить целое слово:

— Благодарю...

Повариха вздрогнула, потом посмотрела мне в глаза и... улыбнулась:

— Вседержитель с тобой, Бездушный! Еще будешь?

Я отрицательно покачал головой и подумал: 'Сыт...'

Потом встал, поудобнее передвинул чекан и потянулся к посоху...

— Бедный мальчик! — выдохнула повариха, вытерла руки вышитым рушником и... нежно провела теплой и мягкой ладонью по моей груди!

Трещинка тут же затянулась, а душа начала с треском покрываться еще одним слоем льда: интерес был. Ко мне — как к чему-то необычному. Просто оказался спрятанным очень глубоко...

Я поднырнул под ее руку, скользнул к двери и, не оглядываясь, вышел во двор.

Во дворе замка творилось что-то невообразимое. Перед входом в захаб, отбиваясь от рыдающих женщин, торопливо строились воины. Рядом с конюшней латники подтягивали подпруги у коней. Чуть поодаль, у черной двери донжона, несколько дюжих мужиков аккуратно укладывали на телеги связки арбалетных болтов, копья, щиты, походные горны, наковальни и тому подобную дребедень. И изредка порыкивали на мечущихся под ногами детей. Еще дальше, у невысокой пристройки, слуги грузили на телеги тяжеленные мешки, меха и бочонки и торопливо прикрывали их от дождя просмоленной тканью.

Я задумчиво провел пальцем по зарубкам на посохе, натянул на голову капюшон, шагнул под дождь, поймал за руку пробегавшего мимо мальчишку и взглядом показал на воинов.

Озвучивать вопрос не потребовалось: добыча слегка побледнела, поклонилась чуть ли не до земли и затараторила:

— Голубь-эта-а-а, прилетел! Из ста-а-алицы! От самого короля Шаграта Латидр-... Латирдана! Тама-эта-а-а, мятеж, значица! И он-эта-а-а, требует помощи!!!

Я разжал пальцы, кивнул — мол, можешь идти — и мальчишка, облегченно вздохнув, сорвался с места. А я изо всех сил стиснул свой посох, вскинул глаза к нависшим над замком облакам и тихонечко прошептал:

— Слышали? Уже скоро...

...Лихой люд, вылезающий на большую дорогу во время войн, мятежей и народных волнений, обычно неплохо оценивал свои силы. Поэтому предпочитал грабить тех, кто слаб и не может дать сдачи. От отряда барона Корделла он должен был шарахнуться, как несушка от пробегающей мимо лисицы. И спрятаться как минимум на ночь. Опять же, перед самым закатом, да еще и в такую погоду, прохожих на дорогах бывало немного — они предпочитали проводить время в тавернах или на постоялых дворах. Поэтому выходить из замка вместе с воинами д'Атерна не было смысла.

'Покину замок на рассвете...' — решил я, обошел широченную лужу и остановился: воин, только что стоявший ко мне спиной, вдруг развернулся, положил десницу на рукоять меча и рявкнул:

— Стой!

Я остановился.

— Коня его милости! Живо!!!

Я непонимающе приподнял бровь и с запозданием понял, что это он не мне.

Из ворот конюшни выбежал конюх и, ведя в поводу каурого жеребца, понесся к белому входу в донжон.

Мгновением позже скрипнула дверь — и на улицу вышел барон Корделл. А за ним...

— Эллария! — потрясенно выдохнул я. И чуть не оглох от скрипа собственных зубов...

...— Куда это ты собрался? — сестричка достала из проруби белоснежную простынь и аккуратно опустила ее в таз с бельем.

— Осмотрю силки... — угрюмо буркнул я.

— Добытчик! — улыбнулась Эллария и потянулась за очередной тряпкой. — Что бы мы без тебя делали?

Я посмотрел на ее негнущиеся синие пальцы и изо всех сил сжал кулаки:

— Ты потерпи еще немного, ладно? Я уже поймал двух зайцев и лису! Еще несколько удачных дней — и у тебя появятся варежки! Теплые-теплые!!!

— Сошьешь сам? — не отрываясь от работы, ехидно поинтересовалась сестричка.

— Сам не смогу, потому что не умею... — вздохнул я. — Поэтому просто выменяю у Кривого Раздана: он пообещал, что отдаст готовые варежки за десять заячьих шкурок! Или на семь лисьих. Две я уже добыл!!!

Сестричка выпрямилась, удивленно посмотрела на меня и... расплакалась.

— Ты чего, Ларка? — ошарашенно спросил я. — Десять шкурок — это совсем немного...

Сестричка смахнула со щеки слезинку и всхлипнула:

— Да я от радости!

— Вас, женщин, не поймешь! — подражая Браззу-кузнецу, буркнул я. — Грустите — плачете. Радуетесь — снова плачете! То ли дело воины...

— Воин ты мой ненаглядный! — сквозь слезы улыбнулась Эллария, шагнула ко мне и вышла из тени от здоровенного дуба на свет восходящего солнца.

— Ты такая красивая!!! — восхищенно выдохнул я. — Твои волосы — как облако, глаза — как две маленькие звездочки! А улыбка... улыбка, Ларка, грустная...

...Огненно-рыжие волосы, две маленькие звездочки, грустная улыбка — девушка, замершая у дверей донжона, смотрела на барона д'Атерна с такой любовью, что у меня перехватило дух и остановилось сердце...

...В людской было сыро и шумно — жонглеры, ожидающие, пока просохнет развешанная у камина одежда, азартно резались в кости на подзатыльники. И одновременно обсуждали возможных кандидатов на престол. Мнения, естественно, разделились, и каждая из сторон с энтузиазмом доказывала свою правоту. Впрочем, результаты бросков каждого из игроков их интересовали намного сильнее, чем наличие в жилах у упоминаемых ими дворян хоть капли крови Латирданов.

Меня не интересовало ни то, ни другое, поэтому я сидел с закрытыми глазами и заново переживал свою недавнюю прогулку до ветру...

...Из каретного сарая тянуло гарью. Недоумевающе вглядевшись в щели между досок стены и не увидев сполохов разгорающегося пожара, я заглянул внутрь и онемел: Эллария... вернее, баронесса Мэйнария д'Атерн стояла у клетки со взрослым акридом ! И почти касалась лбом ее прутьев! Потом она пододвинулась еще ближе и, проигнорировав предупредительный мяв зверя, потянулась к нему рукой!!!

Я выхватил из перевязи метательный нож и бросил. Моля Двуликого о том, чтобы он не позволил мне промахнуться.

Бог-Отступник смотрел на меня — и клинок воткнулся в глазницу самого опасного хищника Караджийских лесов за мгновение до того, как тот атаковал!

Увидев рукоять моего ножа, торчащую из глазницы акрида, баронесса д'Атерн застыла. А через несколько долгих мгновений сгорбила плечи и... горько заплакала!

'Может, она хотела уйти ?' — ошалело подумал я. Потом качнулся с носков на пятки и обратно и мысленно фыркнул: — 'Да нет, не может такого быть: она же белая, совсем молода и выглядит совершенно здоровой...'

Услышав хруст, раздавшийся из-под моего сапога, Мэйнария д'Атерн вцепилась в висящий на поясе кинжал и испуганно уставилась в мою сторону.

'Я — в тени. И она меня не видит...' — сообразил я и, стараясь не делать резких движений, вышел на свет.

Баронесса побледнела, как полотно. Так, как будто увидела не человека, а Темную половину Двуликого. Потом ее взгляд остекленел, и я вдруг понял, что благодарности не дождусь...

...Вопреки обыкновению, появление на посохе новой зарубки меня нисколько не успокоило — прикасаясь к ней большим пальцем, я снова и снова вспоминал взгляд сестрички и... бесился оттого, что ее лицо, подернутое пеленой времени, походило на лицо баронессы д'Атерн как две капли воды!

Настроение становилось все хуже и хуже, и в какой-то момент я вдруг понял, что вот-вот сорвусь. И вымещу зло на ни в чем не повинных жонглерах. Пришлось встать, собрать вещи и отправиться спать на сеновал.

Добрался. Лег. И даже закрыл глаза. А потом понял, что не засну и тут — взгляд леди Мэйнарии рвал мне душу и заставлял раз за разом окунаться в прошлое. Туда, где не было ни баронессы, ни акридов, ни Пути...

...Отвлечься от горьких воспоминаний удалось с большим трудом. И только тогда, когда я начал вслушиваться в звуки шагов, изредка доносящиеся со стороны боевого хода крепостной стены, и начал анализировать особенности несения караульной службы вассалами барона Корделла.

Сначала я считал удары сердца, требующиеся часовому, чтобы пройти от конюшни до юго-восточной или юго-западной башни, и пытался понять, останавливается он в крайних точках своего маршрута или нет. Потом вслушался в остальные звуки, изредка доносящиеся до сеновала, и нарисовал себе полную картину происходящего.

Барон Корделл — или тот, кто командовал гарнизоном замка — выдрессировал своих воинов на славу: часовые, заступающие в караул, не останавливались ни на секунду. И звук их шагов доносился до меня через строго определенные промежутки времени — через сто-сто двадцать ударов сердца. Приблизительно раз в час к ним добавлялось еле слышное поскрипывание сапог проверяющего, а раз в два — уверенная поступь начальника караула и часовых из свежей смены.

Первый возникал на стене совершенно бесшумно. Умудряясь не наступить ни на одну из скрипящих ступеней лестницы, ведущей на боевой ход. И пугал как меня, так и часового. Зато о появлении последних я узнавал задолго до того, как они поднимались на стену: сначала взвизгивала дверь казармы, потом начинали скрипеть ступени, а следом за этим раздавался приглушенный вопрос часового:

— Стой! Кто идет?

И ответ начальника караула...

...В час волка лестница заскрипела не вовремя: всего через десять минут после смены часовых. И не так, как обычно — человек, поднимавшийся на боевой ход, пытался делать это бесшумно. Но, в отличие от проверяющего, не знал, какая из ступенек скрипит. Потом наступила тишина, а через три с лишним десятка ударов сердца в шелест дождя вплелся новый звук — приглушенный хрип.