Жёнка

— Что? — растерялась я.

— С тебя поцелуй.

— Не буду тебя целовать!

— Ах так! — он сощурил свои серые очи, ловко подскочил и меня в охапку схватил. Прислонил к дереву и давай щекотать.

Я смеялась, пока могла терпеть. Потом взмолилась. Не видела его таким весёлым и улыбчивым. Сердце радовалось, глядя на него. А у него ямочки на щеках выступают, когда смеётся. Всё же он красив, по-своему. Никогда меня не прельщали ни красавцы, ни воины. А Бер, пусть и огромным казался, сильным, но не чрезмерным. Да и я хоть и мелкая, да он на две головы выше, а сейчас я не ощущала себя не соответствующей ему. Поймала себя на мысли, что любуюсь им, высоко задрав голову.

— Отпущу, ежели поцелуешь, — и такая искренняя улыбка, что я не посмела отказать.

— Хорошо! — у меня щёки уже болели от смеха. Никогда в жизни столько не смеялась. Он тут же перестал щекотать и просто обнял. — Закрой очи! — попросила я.

Бер послушался. Сердце отбивало ускоренный ритм, я потянулась к нему, встала даже на мыски, но достала лишь ему до шеи.

Руки его вдруг нежно сжались вокруг моего стана и приподняли меня на уровень очей. И я медленно стала приближаться к нему. Он выглядел таким смешным, что улыбка сама расползлась до ушей. И я чмокнула его в уста. А он прижал меня к дереву, не позволяя отстраниться. Мы целовались словно отроки. И мне се нравилось. Нежные поцелуи, будоражащие кровь, сводящие меня с ума, не требующие ничего взамен, дарящие наслаждение, и неизвестные доселе чувства распускались в моей душе.

Не знаю, сколько прошло времени, пока он отпустил меня. Се ж какая силища должна быть — столько времени держать нелёгкую меня на весу. Я была хрупкой по сравнению с ним, но ведь не пушинка.

— У тебя талант. Никогда прежде не видела, чтоб кто-то так хорошо рисовал, — спустя какое-то время сказала ему, когда мы наконец-то начали кушать.

Бер почесал лоб, явно не зная, как на похвалу реагировать. А я рассмеялась. Не думала, что увижу его таким смущённым.

И тут меня пронзила жуткая головная боль. Я бы упала, ежели б не он. Пусть сидя падать недалеко, но всё же...

— Цветочек?

Боль прошла, раздался шёпот.

"Иди на восток. Пешком."

Я встала и пошла в ту сторону, где утром вставало солнышко, успев схватить Бера за руку и потащив за собой.

Шла сквозь луг, раздвигая руками траву, порой крапиву. Шли долго, уходя в сторону леса. Руки тысячами иголочек пекли и чесались, а я всё шла и шла. Бер попытался выйти вперёд, но я не позволила.

"Стой. Шаг влево, два шага вперёд."

Перед взором открылась пара окровавленных тел. И у меня подогнулись ноги от вида крови. Бер заслонил меня собой, поддерживая. Странно, но страха не было и отвращения тоже или чего-то ещё. Словно все чувства притупились. Бедные, се ж кто такой жестокий то?

— Ты знаешь их? — спросила у мужа.

— Знаю.

"Присядь."

И я выполнила приказ, не отпускаю руку Бера. Он понимал меня без слов, словно ощущал каждое моё движение, каждое чувство. Над головой просвистела стрела.

"Берите женщину и обратно к лошади."

— Что? — спросил муж.

— Берём её, и тем же путём идём обратно, не высовываясь, — слова дались с трудом, словно во рту всё высохло и каждое слово отдавалось болью в горле.

— Я сам возьму, а ты возьми мою сорочку, да дорогу показывай.

Я выполнила указания, стараясь не глядеть на кровавое месиво, которое заметила вместо лица, окидывая женщину первым беглым взглядом. Она была ещё жива, как сказал муж. И мы полусогнутые пошли назад, дабы не высовываться из травы. След в след. Бер согнулся в три погибели, чтобы ни он, ни его ноша не показывались на поверхности моря из растений, да и я шла пригнувшись, ощущая, куда следует ступать.

Нас ждала гнедая кобыла, Бер погрузил тело женщины перед седлом, сам вскочил в него, а меня пристроил сзади.

— Бер, где книга? — мне показалось се важным. Ведь там рисунки нашей семьи.

Он спустил меня проверить. Книга была в седельной сумке, особенно я проверила рисунки. Застегнула ремешки и вскарабкалась обратно, не без помощи мужа. Мы поскакали галопом.

Пока ехали, на меня нахлынули чувства. Ужас происходящего, каким же зверем нужно быть, чтобы сотворить такое с людьми? Живот стиснуло и я, свесившись вернула земле только что съеденный обед. В душе росли страх, негодование и боль. За что? Ведь никогда доселе не чинили такого люди.

Случались в и хороших семьях такие вот выродки. Тогда из изгоняли из поселений, оставляя тавро на лице. И не смел никто приютить их. А коли нападали они на людей, тогда объявлялась охота и их травили, словно охотники зверя. Се было страшно, но не так, как за своих близких. Тебе ведь не делали зла, а как ты смеешь. Тебе подарили твою жизнь, но ты и ею не смог распорядиться, как следует. А после изгоев перестали изгонять, отправляя на каторгу. Каким же бессердечным нужно быть, чтобы причинять вред людям?

И что дальше? Бер наверняка отправится за военными, ведь сейчас они вершат правосудие, поскольку война. И вновь попадёт под подозрение. Ведь он нашёл тело женщины. И скорее всего не скажет ни слова про меня.

— Бер, что же делать. Давай я признаюся, я не хочу, чтобы тебя вновь допрашивали. А коли посчитают, что се ты сотворил?

— Нет. Ты молчишь как рыба, пока я не разрешу. Я имею полное право запретить тебе говорить. И я тебе запрещаю. Ты никому ничего не скажешь. Я сам разберусь.

— Но ведь...

— Василиса! — он повысил голос. Возражать было нельзя, не время и не место.

— Прости.

— Кому се было нужно? Зачем?

— Не знаю, следствие не по моей части. Я не располагаю всеми данными, не мне и судить. Коли узнаю что, скажу тебе, ежели посчитаю нужным.

Вот и весь разговор. Но он прав, не женское се дело, об убийствах сказывать да расспрашивать. Опасность есть, я о сём ведаю, сего достаточно.

Через два часа мы были у дома ведуньи, которая, по словам Бера, меня лечила.

— Бер, отравляйся за воеводою, быстро, она долго не протянет, — передала я слова шёпота в моей голове.

— Сожги вкладыш, — прошептал муж, чмокнул меня в губы, протянул книгу и вскочил в седло.

Мы с ведуньей Богданой — замужней женщиной лет тридцати, с лёгкими морщинками вокруг голубых глаз, круглым лицом, чуть припухлым на конце носом — обмывали раненную (точнее она обмывала, а я лишь следовала её указаниям принести-отнести, что-то сделать), я кинула вкладыш в топку печи, пока ставила в очаг воду греться. Было жаль расставаться с рисунками, но се было небезопасно. А ежели бы Бер потерял их... Нас бы тут же нашли. Детей, меня, и его. Ведь мы стали свидетелями убийства. Раньше я не боялась, а сейчас уже начинала паниковать. А ежели придут за нами. Муж ведь не может быть с нами постоянно?

Надо было хотя бы перетянуть раны, а может и зашить. Но я отмечала лишь краем сознания, думая лишь о муже. Как он там? Надеюсь, что погони за нами не было. Ежели честно, за девушку я особо не переживала. Она не переживёт сегодняшней ночи, я была уверена. Беспамятство помогало ей не страдать, во всяком случае, внешних признаков переживаний не было. А вот муж... О, как я уже заговорила. Неужели, наконец, признала его своим мужем?

Раны были серьёзными, задето было лёгкое, трахея, желудок, как сказала мне Богдана.

— Её насиловали? — спросила я. Ведунья осмотрела девушку, а се была именно она, потому как волосы собраны в одну окровавленную косу, что я заметила лишь сейчас, потому как вначале не могла смотреть на лицо девушки, точнее на то, что от него осталось. Богдана кивнула.

Во мне всколыхнулся протест. Твари! Кто се сделал? Меня затопила грусть невыносимая. Она ведь молодая совсем, не знаю, кто был вторым человеком, но скорее всего возлюбленный. Сколько ж жестокости надо, чтобы так уродовать лицо? Причём можно было бы понять, коли нельзя было б узнать девушку, но раны были такими, что опознать не составляло труда.

"Угомонись. Прибыли," — оповестил меня шёпот. Я уж про него и забыла, думала, оставил он меня. Значит, ещё не всё.

Дверь отворилась, и в горницу вошли трое мужчин. Двое были в военной кожаной форме. У военных только во время сражений надевается кольчуга и латы, ежели нужны.

Я взглянула на третьего — Бера.

"Найди точку между большим и указательным пальцем левой руки," — вновь раздался шёпот.

Я находилась как раз рядом с нужным запястьем. Когда вошли мужчины, Богдана накрыла раненную белой простынёй, на которой уже проступали кровавые пятна, и нужное мне место скрывалось тканью. Я чуть сдвинула полотно, нащупывая нужные персты девушки, стараясь не думать о крови и всём остальном, сосредотачиваясь на своём задании. Водила пальцем, пытаясь почувствовать нужное место.

"Здесь, но пока не жми. Пусть принесут где и чем писать."

— Что вы ожидаете от девушки? Что она что-то скажет? Так с такими повреждениями она не сможет ничего сказать, — раньше меня заговорила ведунья, и я облегчённо выдохнула.

— Она грамоте обучена? — заговорил один из пришедших мужчин.

— Сельские все обучаются с двенадцати лет ремеслу, а грамоту уже то того знают.

— Уголёк и бумагу! — приказал тот же человек.

Второй незнакомец с простым незапоминающимся лицом порылся в заплечной сумке и подал то, что требовали. Ведунья вложила в правую руку девушке чёрную палочку-уголёк.

И я нажала в нужном месте. Почувствовала, что пора. Уголёк заскользил по бумаге, двигая пальцы жертвы. У меня было стойкое ощущение, что именно уголёк двигался, увлекая за собой плотно сжатую руку девушки.

Я не видела, что писалось, но вторую руку так и держала, не отпуская то место.

Сдаётся мне, что я служу передатчиком для кого-то.

"Не совсем. Я передаю именно её воспоминания, считывая их через тебя. Потерпи. Второй раз не выйдет."

И я терпела. Встретилась взглядом с Бером, он смотрел именно на меня. А мои руки уже дрожали от напряжения.

Когда лист заканчивался, второй человек подавал ещё и ещё.

У меня поплыло перед глазами. Уголёк перестал скользить по бумаге, и я ощутила заботливые руки мужа прежде, чем окончательно перестала осознавать всё вокруг.

Разбудили меня громкие голоса. Тело отзывалось ноющей болью, словно я простыла, и кости ломило. Но открывать очи я не спешила, решив, что послушать, о чём речь не помешает.

— Бер, ты ведь понимаешь, что я вынужден арестовать тебя. Вторая жертва, и обоих находишь ты. Не странное ли совпадение.

— Пока вы будете держать меня, тот, кто се сделал, уйдёт.

— И ведь именно ты поехал на те луга?

— Не проще мне тогда было сразу добить её?

— Ну, ты ведь был не один, а с женой. Пришлось бы тогда убить и её...

Я ощущала растерянность. Почему они допрашивают Бера? Се ведь я нашла тела в обоих случаях. Почему же все обвинения на него свалились? И пришло запоздалое понимание, что ведь он взял всё на себя. Сердце защемило от непонятных чувств и несправедливости. По моим щекам потекли непрошенные слёзы.

— О, жёнка твоя очнулась. Приступим? — услышала тот же властный голос.

Мне велели сесть, и я послушалась. Приоткрыла веки, но предо мною поставили лампадку, бьющую прямо в очи, что я не могла разглядеть ордынцев, в том, что се были они, я нисколько не сомневалась.

— Итак, где вы были с девяти то десяти утра? — последовал первый вопрос.

— Скакали на луга, — ответила я, припоминая положение солнышка на небосклоне. А ведь мы часами не пользовались. Лишь посолонь определяли время, хотя раньше ведь были устройства, точные, отсчитывающие секунды, миги, сиги. Но то давно было. Отец рассказывал, что века два назад уже перестали делать. Умельцы перевелись. Да и надобность отпала в таком точном измерении. Хотя, по-прежнему, мы представляли себе часы, на которых солнышко показывает время.

— Что вы делали с двенадцати до часу?

— Обедали, — про поцелуи говорить не стоит. Слишком личное.

— Зачем вы пошли в траву?

— Нужду справить, — во мне росло раздражение. Да и голос, похоже, меня оставил. Как указать на жертву — так не составляет труда, награждает болью. А вот как ответ держать — расхлёбывайте сами. Было несколько обидно.

— Так далеко?

— Ну а что, не буду же я делать се на глазах у мужа? — я покраснела, представив себе картинку: нарисованную меня, справляющую нужду. Нет уж, извините, не по мне сие зрелище.

— Почему не будете?

— Мы ещё недостаточно знакомы, чтобы я чувствовала себя раскованно рядом с ним, — ответила я, смущённо опуская взгляд и ощущая, как краска заливает лицо.

Вопросы продолжали сыпаться, причём се уже касалось нас. Зачем им знать? Каким боком личная жизнь моей семьи относится к тому злодеянию? Вы спите вместе? Нет? Почему? Муж даёт вам время привыкнуть в новой семье? Или он просто пытается отлынить от своих обязанностей по увеличению рождаемости? А чувства мои вообще не в счёт. Да и он ведь не петух, которых чем больше куриц покроет, тем лучше. Да, я не дурна собою, так разве его нежелание не говорит о том, что Бер ведёт себя по-совести, не позволяя желаниям затмить разум.

А допрос всё продолжался. Как ко мне относятся в семье, не обижают ли, не притесняет ли меня большуха или муж?

Бер, как я поняла, ни словом не обмолвился о моём даре. Интересно, что написала девушка перед смертью? Как я поняла, девушка уже умерла, потому и перестала рисовать. Я же не видела, мне было не до того, я сосредоточивалась на том, как бы не отпустить нужную точку на руке.

А потом мне показали рисунки. Рисунки ли? Се больше походило на штриховку, снятую с монеты, которыми мы расплачивались на ярмарках с купцами. В селениях в ходу была лишь мена. У меня внутри всё похолодело от увиденного. Было страшно и мерзко.

Глава 5

Допрос продолжался, и, судя по всему, выводы ордынцев были не в пользу Бера.

— А что насчёт стрелы? — спросила я, не всё же им задавать вопросы.

— Стрелы? — переспросил мужчина, ведший допрос. Сомневаюсь, что он про неё не знал. Либо перепроверяет сведения, которые давал Бер, либо что?

— Когда Бер подошёл ко мне, над нами просвистела стрела. Вы её нашли? Ежели, как вы говорите, се сделал муж, почему тогда его пытались убить? И самое малое говорит о том, что он действовал не один.

Воевода, а как я поняла, допрос вёл именно он, кивнул второму.

Тот вышел, а через минуту вошли два мужчины. Фигуры у обоих были огромные, физически сравнимые с Бером. Воевода же был поменьше ростом и чуть уже в плечах.

Ему передали что-то, завёрнутое в ткань. Я догадывалась, что се было.

— Богдана, выйди, и вы двое, — раздался приказ воеводы. Дверь открылась, и в проёме света я увидела фигурку худенькой женщины и двоих мужчин, выходяших из дому. Интересно, а у ведуньи семьи нет? Она одна живёт? Но ежели судить по одёжке и головном уборе — она замужем. Или вдова? На довольствии односельчан?

— А теперь давайте на чистоту. Что происходит? Как ты у нас появилась, так се и началось. Знаю, Бер, ты выгораживаешь жёнку.

Бер встал и подошёл ко мне, присел на лавку, где я сидела, и обнял. Сразу стало спокойно на душе, я и до того особо не переживала, разве что за Бера, а сейчас вообще успокоилась.