На следствии я узнал, что его ранили в случайной стычке с местной шпаной, когда он ожидал Гаса в одном из неспокойных кварталов. На вопрос, где он был все это время, Эван наврал с три короба, не впутывая меня в эту историю. Копы скептически хмыкали, но доказательств у них не было, и меня оставили в покое.

Я присутствовал на всех заседаниях, внимательно вглядываясь в его лицо, лишь изредка ловя полный равнодушия взгляд. На последнем прозвучал приговор: пожизненное, и то только потому, что смертная казнь была запрещена в том штате, где проходило разбирательство. Это была заслуга защиты, не позволившей перенести рассмотрение дела в другое место. Как Эван смог позволить себе весьма не дешевого адвоката, для всех так и осталось тайной.

За тот год, что он провел в колонии, я ни разу не навестил его. Дел было слишком много, да и ни к чему было привлекать внимание подуспокоившейся полиции. Мать взывала в моему разуму, но я непреклонно распродавал свое имущество, готовясь перебраться в Мексику, в очередной раз сбегая от прошлого. Можно сказать, что я так и не выучился на своих ошибках. Уже там, обустроившись на новом месте, я узнал, что Эван Мюррей был убит в случайной тюремной драке.

На это ушли все собранные мной средства. Сперва адвокат, не давший довести приговор до смертной казни, поиск нужных людей, подкуп, организация побега. Я и не представлял, что способен на такие вещи, движимый единственным стимулом — еще раз увидеть карие глаза с едва заметным прищуром. Для всех Эван Мюррей умер. В Мексику ко мне приехал Марк Вилльямс, человек с совершенно чистым прошлым. И весьма неплохим состоянием — наследством двух почивших с миром братьев — позволившим нам купить приличный дом и открыть свое дело. Стоит ли уточнять, что мы жили вместе?

До самого последнего момента, я отдавал себе отчет, что все может выйти и по-другому. Поэтому, встречая тот самый рейс в мексиканском аэропорту, я не мог разобрать ни слова в купленной газете, слишком нервничая, чтобы думать о чем-то, кроме него. В конверте, переданном Эвану через посредника, было два билета: один — ко мне в Мексику, второй — в Новую Зеландию, где он мог бы начать все с начала. Ни письма, ни даже коротенькой записки, объясняющей мою роль в его освобождении. Я не хотел, чтобы он чувствовал себя обязанным, и сделал неправильный выбор. Только когда несчастную газету выдернули из моих рук, я понял, что все это время дышал через раз.

А потом, ночью, пьяный от возбуждения больше, чем от коньяка, бутылку которого мы прикончили, я сам пришел в его комнату. Что-то говорил, горячо и пылко высказывая наболевшее, выплескивая, оставляя позади так долго отравлявшую меня муть. Позже, я так и не мог вспомнить, что нес в этом горячечном бреду, а он никогда не рассказывал, загадочно улыбаясь и уходя от расспросов. Выговорившись, я заснул прямо там, на кровати, сквозь сон чувствуя, как меня осторожно гладят по волосам, и слушая негромкий успокаивающий голос. Тогда-то я и понял, что обрел нечто действительно важное. Утром его комната стала нашей.

Я так и не избавился от своей фобии, по прежнему сторонясь людей и прикосновений. Просто, один человек оказался исключением, не вытягивая из меня силы, а придавая их. Если я чего-то и боюсь в этой жизни — так это потерять его. Он смеется над моими страхами и целует, дразняще подергивая за волосы. Мы не оглядываемся назад, туда где остались темный подвал и больничная койка. Им нет места в мире, который мы создали сами, переступив через то, что не подлежит прощению. В сущности, нам нечего прощать друг другу.

Марк.

Эван Мюррей был порядочной сволочью, заслужившей свой приговор. Мир его праху.

12345

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓