Луис кивнул, а потом упал на колени и поцеловал руку аббата. Уткнулся в нее лицом.
— Падре, что мне делать? — заговорил быстро, — братья подозревают во мне посланника инквизиции, сегодня мне сказали, что я подослан, что ... Я не останусь в обители. Я внушаю монахам дурные мысли. Я — источник дурных мыслей. Так и раньше было. Везде, где я бы не появлялся...
— Успокойся, Луис, прошу... — Себастьян потянул юношу на ноги и заставил того опять сесть на стул перед столом. — Неужели ты не понимаешь, что твоя красота, твой ум, твои манеры способны свести с ума кого угодно. Господь позволил тебе добраться до Валассии. Здесь твоя цель и твой дом. Ты должен остаться здесь и служить усердно богу, чтобы тот отвадил от тебя демонов. Чтобы ты очистился, и тогда ты не будешь внушать ни зависти, ни злобы, ни похоти... скоро все закончится.
— Падре...
— Возьми бумагу. Мы перепишем письмо.
Луис направился в комнату к аббату и вернулся с листом и чернильницей и пером.
— Дорогой отец, — начал диктовать мужчина, встав и положив ладони на плечи юноше, глядя на солнце, клонившееся к закату, — прошу прощения у тебя за то, что убежал и заставил твое больное сердце страдать.
— Падре?
— Ты ведь проявил гордость и не подумал о последствиях... Пиши: теперь, когда я, твой нерадивый сын, добрался до берегов океана, должен извиниться за все, что сотворил мыслимо или без ведома моего, и прошу... написал? И прошу милостью бога уйти мне в монастырь дабы не искушать больше Господа Бога нашего и не вгонять во грех...
— Падре?
— Пиши, — руки погладили ласково по плечам. — Пиши, мальчик мой! Сегодня праведными трудами занимался ты. Сегодня понял, как очистителен полезный труд.
— Падре, я не готов стать монахом, — Луис остановился в письме. — Я хотел просить вас отпустить меня... Я ...
— Не заставляй меня опять запереть тебя, мой мальчик, — ласковый голос не нес угрозы. — Ты знаешь, что твоя стезя — монашество? Ты приехал к нам, чтобы стать послушным и добрым монахом, — пальцы провели по волосам успокоительно. — Там, за воротами монастыря — суетливый мир, полный насилия и зла. Здесь ты найдешь семью, которая тебя будет любить и оберегать, где ты сможешь раскрыть свои таланты, которые так нужны для каждого грамотного человека. Рисование, книги — твое истинное призвание.
Луис опустил голову. Взялся опять за перо. Рука его дрожала, выводя каждое слово.
— Пиши... прошу отпустить меня и выделить часть принадлежащего мне наследства в распоряжение монастыря и лично Себастьяна Валасского, милостью божией назначенного аббатом монастыря. Благословите на подвиг отречения от плоти. Написал? Прекрасно. Вот это письмо, мой мальчик, я готов отправить. А теперь иди отдыхать. Ступай... — Себастьян открыл юноше дверь в соседнюю келью и, когда тот вошел внутрь, запер на засов.
6
Пять шагов по каменным истертым ступеням, поворот на узкой площадке, где из маленького витражного окна разноцветными пятнами проливаются на стену лучи утреннего солнца. И снова вверх по лестнице, до самого ее конца, а потом еще семь шагов по темному коридору с потушенными факелами в настенных креплениях — к самой двери кельи настоятеля Себастьяна. За прожитые в монастыре годы Микаэль выучил этот путь наизусть и мог повторить его с закрытыми глазами. Слишком часто приходилось ему обращаться к аббату — и притом отнюдь не в приемные часы, всегда находились вопросы по лекарне, закупке нужных трав и снадобьям, которые денег стоили — и немалых, а отказывать себе в чем-то, что касалось врачевания и зельеварения, Микаэль не привык совсем. К тому же, монах понимал, что все вопросы нужно решать по возможности с тем, кто ответ может дать сразу и с полной властью, а не разменивать свое время на объяснения с помощниками.... Свободного времени у лекаря-травника Валасского монастыря и так было очень мало.
Причина визита на этот раз была не из приятных. Только он вернулся из поездки, уже предвкушая ночи за запертыми дверьми и закрытыми ставнями в маленькой комнатке над лекарней, у горящего очага, когда так пахнут свежесобранные или уже подсушенные травы, на полках стоят горшочки с топленым жиром или спиртом, а на столе горят свечи и можно предаваться святому таинству сотворения лечебных снадобий. Но, как оказалось, мелкие кражи настоек и зелий, так беспокоившие его в последние недели, не только не прекратились после строгой беседы с братьями, еще до отъезда, но теперь из личного кабинета лекаря было украдено три пузырька очень дорогого настоя. За каждый можно было выторговать трех хороших лошадей, да и настой не был безопасным. К тому же, некоторые моменты последней кражи очень настораживали юношу, и разговора с настоятелем Себастьяном было не избежать.
Но, даже приняв решение, Микаэль продолжал сомневаться. Конечно, искать вора — это не его забота. Но на самом деле не хотелось никому об этом говорить. В лекарне ему помогали четыре брата-монаха да мальчишки послушники — и именно на кого-то из них и пало бы подозрение. А Микаэль сор за стены выносить не любил. К тому же — одно дело самому выпороть розгами провинившегося, если душеспасительные беседы и молитвы не помогли, а другое, когда наказывать будет брат Кристиан. Тогда несчастного еще и выхаживать придется несколько недель. И это — в лучшем случае... Рука у брата Кристиана была тяжелая, как и нрав, и понятия о послушании и подчинении уставу монастыря.А еще Микаэлю думалось, что только как бы на этот раз не пришлось ему самому отвечать и сносить наказание. За непослушание и утаение. И не посмотрят ведь, что главный лекарь-травник. С такими невеселыми мыслями он и замер перед дверьми, натягивая капюшон от рясы пониже и придавая взгляду надлежащее при встрече с отцом-настоятелем смирение. Затем негромко постучал и, услышав ответ, осторожно отворил тяжелую дубовую дверь.
Аббат Себастьян разбирал корреспонденцию, которую привез монах, занимавшийся постоянно поручениями обители. Корреспонденции было очень много, но среди нее — немало от купцов и прошений разного толка. Пробегая глазами очередное письмо и обдумывая то, что должно наметить на следующий год, Себастьян услышал стук в дверь.
— Луис, мальчик мой, открой, — приказал аббат юноше, что сидел рядом и переписывал труды великого Аугустино.
А когда на пороге появился брат Микаэль, благожелательно улыбнулся.
— Рад видеть вас в столь ранний час в трудах и рвении, — сказал аббат, подзывая робко толкущегося у двери Микаэля. — Что-то понадобилось для опытов, друг мой? Луис, распорядись подать нам чаю и принеси. Садись, садись, — мужчина вскрыл новый конверт. А юноша, бывший до этого при аббате, встал и направился к дверям.
— И вам утра доброго.
Микаэль ответил на улыбку, усаживаясь в предложенное кресло и провожая взглядом убежавшего по поручениям юношу. Луис появился в монастыре как раз в день отъезда Микаэля, и у монаха еще не было возможности разобраться, что за диво дивное привел с собой настоятель. Одного брошенного взгляда хватило, чтоб понять — мальчик явно не простолюдин — тонкие черты лица говорили о породе, да и грамоте обучен весьма хорошо, раз отец Себастьян книгу доверил ему переписывать.
Легкий весенний ветерок ворвался в комнату сквозь распахнутое окно и зашелестел бумагой и письмами, разложенными на столе перед настоятелем, отвлекая Микаэля от размышлений и возвращая к проблемам более насущным.
— Мне неловко вас тревожить, но в лекарне возникли неприятности. Вот уже третий месяц у меня пропадают снадобья и травы... Это не было страшно — ничего дорогого или важного не пропадало. Думал, кто-то из послушников балуется, сбывая настойки тихонько селянам... Потому и не обратился к вам ранее. Я надеялся, что сия заблудшая душа вернется на путь истинный. Но, к сожалению, из лекарни пропало дорогое и опасное снадобье. Пару капель в вечернее питье, тихая беседа после — и человек утром будет иметь ясную голову и угодные Богу мысли. Меня весьма заботит, в чьи руки попало столь опасное снадобье. Да и кто знал про него? Ключ от домика с зельями есть лишь у меня, вас и брата Кристиана. Я был в отъезде...
Себастьян сразу отложил бумаги. Поднял черные глаза на монаха. Казалось, в них затаилась угроза. Но в следующее мгновенье губы снова сложились в улыбку.
— Не думаю, что Кристиан воспользовался бы твоим отсутствием, чтобы взять столь опасный настой. Чем конкретно он опасен? — мужчина скрыл новое опасение за долгим молчанием. Все это время Микаэль сидел тихо, ожидая ответа. Вернулся Луис с горячим отваром ромашки и мяты. Поставил глиняные кружки на стол. А сам по знаку аббата удалился к себе, бросив удивленный взгляд на монаха с двумя длинными русыми косами.
— Брат Микаэль, я сильно огорчен не фактом воровства, — продолжил Себастьян, когда дверь закрылась, — а тем, что ты так долго молчал о происходившем, чем покрывал ослушника. И давал ему повод подумать о безнаказанности. Неужели ты, с твоими талантами, не сообразил сразу, чем кончится дело? Разве не должен был отдать мне лично в руки столь опасное средство, чтобы я его убрал от взоров алчущих на время твоего отсутствия?
Микаэль не спешил отвечать на укоры. Наставник перед смертью, выбирая обителью для своего ученика Валасский монастырь с опекой аббата Себастьяна, часто повторял: "Если хочешь от Себастьяна нужного тебе добиться, никогда не спеши... Подумай, остынь, найди нужные слова, горечь скрой за скромной улыбкой, а потом уже говори. И четко — по фактам. Милость Божья и дела праведные — это одно, а нужды и необходимость — несколько другое. И Себастьян глупо их смешивать не будет".
Вот и сейчас, молодой человек сперва попробовал на вкус мятно-ромашковый настой, легонько жмурясь от удовольствия пить горячее, не в дороге, а нужные слова сами нашлись. Микаэль чуть подался вперед, упираясь свободной от кружки рукой в стол настоятеля и поднимая на него взгляд каре-зеленых очей.
— Вы же сами знаете, как не хватает толковых людей мне в лекарне. И лечить кого-то из наших братьев после наказания отнюдь не то, что я хотел бы делать. Лучшее наказание — врачевание и молитвы каждые два часа... А потом льняные полосы кипятить, сушить и сворачивать... Полы отскребать со стенами... Ухаживать за несчастными страждущими, а не самому лежать, не зная — то ли последнюю покаянную исповедь просить, то ли еще жить будешь...
Микаэль вновь сделал глоток настоя — но на этот раз, совсем быстрый, просто чтобы горло смочить и заставить себя вновь перейти на неспешную речь.
— И вам ли не знать, что снадобий у меня разных — опасных и дорогих — весьма много. Каждое не наносишься... Смысл тогда был решетки на окна ставить и двери двойные делать с тайным замком?
Монах вновь откинулся в кресле, беря кружку обеими руками. Еще один глоток — горячий, вкусный... А на дне кружки плавают темно зеленые-листочки и желтые кругляшки сушеных цветов ромашки — как маленькие солнышки... Хотелось спать — он ехал всю ночь, решив не останавливаться на ночлег в таверне, когда можно было уже на рассвете добраться до монастырских ворот. А вот теперь, вместо сладкого сна — выяснения и оправдания...
— Полноте, брат Микаэль, никто и не разумел вас наказывать, — аббат откинулся на спинку кресла, разглядывая Микаэля с великим вниманием, — но по здравому размышлению не могу я смешивать и малое воровство с большим. Если так опасен украденный настой и к тому же еще так дорог, то во главу поставил бы я продажу. Ну, к чему преступнику несколько пузырьков? Неразумно было брать все, если для дела нескольких капель достаточно, — мужчина тоже отпил чаю, продолжая размышлять вслух:
— Умный вор взял бы пузырек да и отлил себе чуточку из каждого, чтобы вы, брат Микаэль, и не заметили. А тут показательное преступление. Не против человека, против монастыря, обители супротив.
Мужчина встал и отправился к шкафу, открыл его и достал оттуда книгу таинств земных, открыл, точно отыскав страницу и прочитал:
— "Если сомневаешься в разумности происходящего, оглянись вокруг — всему есть причина. Господь наш прозорлив, он точно знает про дела людские и ни одно преступление не остается безнаказанным". Вот в чем твое преступление, брат Микаэль? В том, что страждущих излечиваешь? Нет. В корысти, брат Микаэль. Изощренной корысти владения человеческим телом. Желанием с богом сравниться, его промыслы повернуть. Ведь если человек болеет, то, значит, грехов в нем не счесть. А ты все вот повернуть хочешь. Если наказан брат, то и страдания его телесные на пользу. Ты же их что? Ты их облегчить пытаешься... Тщеславие усмиряй, гордыню свою унимай, брат Микаэль.
— Право, падре... Страдания телесные всегда в пользу. Господь — пастырь наш и наказывал нам тело истязать во имя спасения чистого духа...
Микаэль не сводил глаз с отца Себастьяна, ловя каждый его вздох, каждый взгляд черных глаз, настроение... Слово свое говорил неторопливо, размеренно, чтобы вес оно имело.
— Вот только вряд ли вы будете довольны, если в лекарне с самого утра будут толкаться страждущие селяне, желающие лекарской помощи... Весна ведь, вот и обострились все хвори... А мне ведь еще и зелья варить самому надо — не все могу помощникам доверить. Сами знаете, что многие рецепты отца Франсиса я могу только своему приемнику раскрыть. Так что работы у меня — непочатый край. И не гордыни ради... А во спасение жизней во славу Господа Бога — чтоб спасенные и исцеленные деяния правые совершать могли, имя Его возвеличивая... и обители нашей помогали в меру сил своих скромных, заботясь о ее достатке.
Монах одним глотком допил уже остывший отвар, отставляя пустую кружку на тяжелый резной поднос
— А что до краж... Да, я волнуюсь... И буду только рад, если удастся найти виновного. Замок вот теперь менять надо. А снадобья могли и не на продажу брать... Оно редкое — его так просто не продашь... К тому же, если за один вечер можно добиться мыслей нужных с его помощью, то за седмицу — при постоянном использовании, мне страшно даже подумать, до чего можно довести... Как бы кто не возжелал чего не богоугодного совершить.
Микаэль стек перед падре Себастьяном на колени, покорно опустив голову...
— Отпустите грехи мои, святой отец... Я третьи сутки не сплю — все хотел быстрее в обитель нашу вернуться, чтобы к обязанностям своим приступить. Да чтобы травы редкие, в отъезде собранные и купленные сегодня сушить начать... А так нерадостно встретил меня дом родной... Печаль одна, расстройство. Скорее бы до кельи добраться да помолится Богу о скором решении проблем... И попросить силы духа и смирения праведного. Благословите меня, прошу вас...
— Благославляю, брат Микаэль, — рука легла на голову. — Тяжелое испытание предстоит монастырю, — аббат поднял лекаря на ноги, взял за плечи. — Через три дня здесь будет инквизиция. И если выяснится про пропажу снадобья, то расследование затянется. И нас всех, всю нашу обитель ждут большие неприятности, брат Микаэль, — пальцы сильнее сжали плечи. — Хочу верить, что могу надеяться на молчание про пропажу, а расследование по данному делу я поручу брату Кристиану. Он к тебе придет для выяснения всех обстоятельств. Иди, отдыхай. И помни — отринь гордыню.
