По камням с той стороны ручья звонко клацнуло железо. А за миг до этого были еще звуки — те, что я ждал все это время: щелчки арбалетных курков и звон спущенных струн.

Если не ждешь выстрела, то кажется, что арбалетный болт воткнулся в тебя одновременно со звоном струны, пославшей его. Если ждал и был готов — есть миг, чтобы нырнуть в сторону, пока болт мчится к тебе.

Я перекатился вбок по камням — вдруг будут еще, запоздавшие выстрелы? Пока я различил два. Но болты в камни больше не били.

Значит, стрелков двое... У нас есть шанс.

Я поднялся, вытянулся во весь рост. Умом понимая, что сейчас бояться нечего — но сердце билось о ребра. У меня есть четверть минуты, пока где-то там, неразличимые в лесных тенях, двое убийц скрипят воротами, взводя тяжелые арбалеты.

В кулаке я уже стискивал кристалл. Все время, пока мы шли, я ласкал пальцами свинцовый футлярчик в кармане, — как только Эйк рассказал про тени.

Закрыв глаза, я потянул. Это последний заряженный кристалл. Но, видит Трехглазый Ильд, это тот случай, на которые и оставляешь хотя бы один... Колкий поток по руке, вспыхнувшая желто-бурая муть за веками — и быстрее, быстрее гнать ману вверх!

Все, что я вытянул из кристалла — вверх! Через грудь, плечи, голову — выбросить всю ману из себя вверх, в одну точку в четырех локтях над макушкой.

Я стиснул зубы от напряжения. В-в-верх-х-х!!!

Всю ману. Ее не так уж много было в одном кристалле — но теперь, на несколько мгновений, я сконцентрировал ее даже сильнее, чем она была сжата в кристалле. Я стягивал все в одну точку — меньше песчинки, тоньше волоска...

Прием, который называют брыком... Я пытался... Но...

Я слишком устал. Или в кристалле был дефект, и маны оказалось меньше, чем мне нужно?

Или я не смог вытянуть ее всю...

Убийцы уже не скрипят воротами — значит, прямо сейчас кладут болты на ложе. Отведенное мне время вышло..

Их арбалеты уже поднимаются, а их глаза замерли на мне еще раньше — заранее прикидывая цель. А я, как последний дурак, замер перед ними, вытянувшись во весь рост, зажмурив глаза...

В этот миг заклинание сработало.

Надо мной раздался тугой звон — как если бы лопнула огромная стальная струна, не выдержав нагрузки. Весь мир вокруг залил свет — слепящий, яркий настолько, что он сочился даже сквозь мои зажмуренные веки.

Этот свет похож на тот неживой огонь, что на миг вспыхивает в небе, когда бьет молния. Только в сотню раз сильнее. И его источник не где-то далеко в небе, — а прямо над моей головой, всего в четырех локтях.

Если я подниму лицо и открою глаза — то на миг, прежде чем ослепнуть, я увижу невероятно ярку точку, из которой и льется весь этот свет.

Но такой глупости я, конечно, не сделал. Лишь через десяток ударов сердца, когда свет за веками стал не таким ярким, я приоткрыл глаза, прикрыв сверху ладонью.

Холодный, мертвенный свет залил все вокруг, далеко освещая лес — на сотню шагов, и еще дальше.

Свет быстро тускнел. У меня всего несколько ударов сердца, чтобы что-то заметить среди деревьев.

Брык чуть плыл в воздухе, вверх и немного в сторону. Черные тени от деревьев скользили, будто весь мир кружился.

Есть!

За тем толстым стволом. Человек замер, вскинув руки, чтобы закрыться от нестерпимого света, которого не ждал. Как держал арбалет, так и вскинул руки — дуга арбалета была над его головой, как изогнутые бараньи рога.

А вон второй. Он тоже замер, отвернувшись от света.

Так и должно было быть. Когда человек пялится во все глаза на что-то в темноте — и вдруг такая вспышка... Как подойти к подкованному жеребцу — а тот вдруг брыкает тебе прямо в лоб. Именно так и кажется в тот миг, когда перед тобой вспыхивает магический брык.

Сбоку бешено ревел Пенек. Рвал привязь, прыгал, лягая воздух обеими ногами, снова и снова...

Я сдернул с него арбалет и отскочил, пока беснующаяся тварь не сшибла меня. Арбалет взведен и заряжен. Он был готов к бою все время, что мы шли.

Только навести — и спустить курок... С тугим звоном болт ушел в мертвенно-синеватый сумрак.

Брык почти погас, но я хорошо различил, как человек дернулся от удара и стал медленно заваливаться. Я попал в бок или в плечо.

И окончательно воцарилась темнота. Еще темнее, чем была до брыка. Совершенно непроглядная после этого слепящего света.

Но я помнил, где видел второго.

И где-то возле меня на камнях колчан, слетевший с Пенька...

Я закинул его на плечо и двинулся туда, где должна была быть тропа, на ходу вертя ручку под ложем арбалета.

Все-таки луна светила. Ослепление проходило. Впереди, неохотно, проступали деревья.

Шестерня, цепляясь за планку на ложе, натягивала тетиву — я делал это не глядя. Я пытался не потерять цель. Он где-то вон в тех деревьях за тропой.

Если мне после того, как брык погас, казалось, что наступила полная тьма, и потребовалось несколько секунд, чтобы глаза стали хоть что-то различать — ему во сто крат хуже. Когда вспыхнул брык, он глядел на меня во все глаза...

Я замер.

Услышал его. Я не видел, где он, но слышал, как он двигается, — ослепший, натыкается на ветки, спотыкается.

Я двинулся туда навстречу — и шут тут же затих.

Услышал меня? Понял, что шум его выдает?

Я тоже замер, боясь шелохнуться.

Позади яростно икал Пенек, грохоча на камнях у ручьях.

До стрелка шагов десять, кажется? Он где-то за тем кустом орешника...

Нащупав ногой сухую ветку, я перенес на нее весь вес. Ветка треснула — а я нырнул за вбок за ствол сосны.

На всякий случай. Конечно, он не сможет выстрелить прицельно, ослепленный, но и играть с Бааном в кости я тоже... Тугой звон тетивы — и дум-м-м!!! — ударило в ствол с той стороны.

Прямо напротив моей головы...

Звук все еще висел в воздухе — мерзкое зм-м-м, пока дрожащий болт затихал в стволе. Брюхо Ношры! Это что — случайность?!

Или мой финт с сучком и шагом в сторону его ничуть не обманул? И если бы не ствол сосны, прикрывший меня... Как он выстрелил так точно?! Видит он меня, что ли?!

Через миг безрассудный испуг отступил.

Нет, он не может меня видеть. Это невозможно.

Просто он отлично стреляет, даже ослепленный. Целится по звуку. И соображает, что за звуки. Угадывает мои движения... Так стрелять я не научусь, даже если буду тренироваться всю жизнь. Зато у меня есть кое-что другое. У меня между ушей не только твердая кость.

Именно поэтому он сейчас ничего не видит, вынужден стрелять на слух. А я... Не решаясь шагнуть еще раз, чтобы не выдать свои намерения, я осторожно наклонился вбок, выглядывая из-за ствола.

В лунной тени за орешником я различил его силуэт. С каждой секундой я видел все лучше. А он еще несколько минут будет слеп, как крот.

Стараясь не скрипеть колчаном, я вытащил один болт и осторожно, чтобы острие не царапнуло о стальное ложе или не звякнул взводящий механизм, уложил болт.

Проклятый ремень от колчана скрипнул! Человек дернул головой.

Теперь он был ко мне боком — и левым ухом точно в мою сторону. Он не может видеть, но он слушает.

Весь уйдя в слух, он медленно опускал арбалет, даже не пытаясь его взвести.

Он мог бы присесть, чтобы не так подставляться под выстрел. Или шагнуть в сторону и попытаться нащупать ствол, спрятаться за него... Но он не делал этого. Руки с арбалетом опустились совсем. Он лишь слушал, где я.

Его арбалет не взведен и без болта на ложе. Я мог бы выйти из-за ствола. Мог бы удобно, не спеша, прицелиться — и всадить болт ему точно между глаз... Но я, конечно, этого не сделал.

Если боец, стреляющий вслепую, замечающий малейший шорох, так откровенно подставляется...

Я осторожно вытянул руку с арбалетом из-за ствола — и успел заметить резкий блик под пальцами человека, так блестит отточенная сталь под луной... Я невольно вжал курок, толком не прицелившись, — а его рука взлетела в мою сторону, сам он метнулся вбок...

В прыжке его дернуло — а я нырнул обратно за ствол, но слишком поздно. Руку обожгло болью. Прямо по предплечью, и еще выше локтя.

Он рухнул на землю тяжелым кульком, ломая кусты, и затих, больше не двигаясь.

Я шипел от боли. Я чуть не выронил арбалет, и перехватил его левой рукой.

Правой руке хорошо досталось. По запястью текло липкое и горячее.

Тот, у куста орешника, не стонал и не сопел. Ни звука.

Я осторожно шагнул, еще... Теперь я видел его целиком. Он лежал за кустом, луна хорошо освещала его. На спине. Одна рука с арбалетом вытянута в сторону, другая подогнулась под поясницу. Оперенный хвост болта торчал точно из грудины...

Прямо за моей спиной с хрустом лопнул сучок — я крутанулся назад, уже понимая, что не успеваю...

— Это я, мастер.

Несколько ударов сердца я мог лишь смотреть на него. Нзабар его дери! Ну как он так бесшумно подбирается?!

Я думал, брык ослепил его, как и всех остальных. Но Эйк был в двух шагах от меня. Успел все понять? Зажмурился и прикрыл глаза?

— Сколько? — почти беззвучно двинулись его губы.

— Их было двое, — быстро зашептал я. — Другого я ранил, он был...

Я не договорил.

Эйк перестал опасливо горбиться и теперь ухмылялся. Он поднял руку, и в лунном свете сверкнуло лезвие.

Его нож. Мой подарок, когда он помог мне улизнуть от белых братьев. Из хорошей стали, чуть изогнутый в середине, и круто заостренный на конце. На толстом обухе дюжина зубцов. Сейчас на этом ноже темнели свежие пятна.

— Был, — согласился Эйк.

Сорвав горсть листьев, он принялся отирать лезвие.

— Ты что, добил его?

От порыва ветра зашелестела листва. Лунный свет потускнел, и я перестал хорошо различать его лицо. По небу неслась клочковатая черная туча.

Эйк пожал плечами.

— Перерезал глотку.

Ничуть не смущаясь, он прямо на себе показал, как. Даже вывалил язык для убедительности.

После Ночи барабанов у него это, что ли?

Он один из тех немногих в Себреге, кто ее все-таки пережил. Ему тогда было десять. Все были уверены, что город неприступен, обойдется небольшим гарнизоном. Никто не хотел распылять силы, — в лесах королевские войска пытались взять остатки орков в клещи и скинуть в море.

А они развернулись и двинулись к городу. Устроили приступ с марша, в полночь выйдя из леса под грохот боевых там-тамов. Их оставалось всего несколько сотен. Они не пережили бы и одной дневной битвы — но среди них было две дюжины шаманов. Они пробили брешь там, где были бессильны тараны и метательные машины... Отходить им было некуда. Пленных они не брали.

— Неужели вы думали, что я оставлю недобитого врага у нас за спиной, мастер? — в голосе Эйка звучала искренняя обида.

— Зря, Эйк.

— Почему?

— Потому что мертвые не говорят.

Эйк кивнул на тело передо мной.

— А чего же вы сами тогда этого сразу убили? Прямо в грудину ему всадили. Почти в сердце.

— Целился я в плечо, — я поднял правую руку.

Рукав отяжелел от крови. С пальцев уже капало.

— О, бесы! Сейчас, мастер... — задрав дублет, он собрался оторвать полосу от своей исподней рубахи.

— Благодарю за щедрость, Эйк, но не стоит. Если бы я хотел обмотать рану грязной рубахой, у меня есть своя. Лучше вытащи его на дорогу.

Пока я, вернувшись к ручью, споласкивал руки, Эйк, пыхтя, притащил труп и отправился за вторым.

Луну заволокло напрочь, все погрузилось в темноту. Где-то далеко прокатился раскат грома.

Это из-за моего брыка? Магия часто не проходит бесследно. И гроза — еще не самое худшее...

Без кристаллов мне было не по себе. Запалив факел, я стянул дублет и рубаху.

Два пореза, на предплечье и над локтем. Если чуть согнуть руку, как когда я держал арбалет, они ложились на одну линию. Неглубокие, но длинные. Флакон алхимического вина на этом и иссяк.

Пенек подозрительно затих, принюхиваясь к резкому запаху и кося на меня злым глазом, пока я копался в навьюченных на него сумках. Я вполсилы ткнул его в кулаком в шею, чтобы не шалил.

Ветер гудел в ветвях, раскачивая вершины. С факела срывало огонь. Воздух стал сырой и холодный.

Эйк вытащил к тропе второго.

— А о чем вы хотели поговорить с ними, мастер?

Я нашел полосу чистой ткани. Туго перематывал руку.

— Помочь завязать, мастер?

Я отбил его грязные ручонки. Помогая себе зубами, затянул узел.

Эйк, оглядев повязку, удовлетворенно кивнул и достал свой нож. Его он осматривал куда тщательнее. Смочив край рубахи, стал оттирать видимые только ему разводы от остатков крови.

— Те тени, пока я вас ждал... Это они были там, — он пихнул ногой труп. — Крутились вокруг лошадей. Я был прав, мастер.

— Почти, — отозвался я, отмывая лицо и шею от гнилой вони. Ледяной ветер продирал до костей. Огонь факела прыгал и размазывался по воздуху, почти не давая света. — Ты думал, что это волки или демоны.

Эйк нахмурился.

— Но как вы узнали, что это не демоны, а люди? — Вдруг он замер. Даже нож перестал отирать. — Мастер! Так вы все это время знали, что нас хотят убить?!

Стараясь не замечать бьющей меня дрожи, я осторожно, чтобы не содрать повязку с руки, натянул рубаху.

— Так поэтому мы не пошли назад? — потребовал Эйк. — Вы думали, что нас будут ждать в засаде?

— Могли ждать в засаде, а могли и пойти следом от развилки...

Я влез в дублет.

— Так этот ручей, и привязать Пенька — это вы сами выбирали место, чтобы им было удобней нас пристрелить?!

— А ты бы хотел, чтобы выбрали они?

Здесь они не могли не напасть, идеальное место для убийства. И ясно как в летний день, в какой именно миг ждать выстрелов. Когда беззащитнее всего.

— Вы могли хотя бы шепнуть мне!

— Чтобы ты начал озираться и все испортил?

Эйк фыркнул. Тут его осенила новая мысль.

— Но кто? Мы же только сегодня...

Я закутался в плащ, но по коже все еще гулял озноб.

И как будто мелкая дрожь изнутри. И тут дело было уже не в холодном ветре. Тело отказывалось успокаиваться. Я все еще слышал в ушах то мерзкое зм-м-м, с которым арбалет застыл в стволе сосны, — меньше чем в локте от моего лба.

— За что они нас, мастер?

— Понятия не имею.

Эйк нахмурился. Даже про свой нож забыл.

— Но... Мастер, как же вы тогда узнали, что они будут убивать нас из арбалетов? А не тихо из луков... Или не бросятся с ножами... Вы ведь ждали именно арбалетных щелчков! И потом стояли тут на виду, зная, что они должны сначала заново взвести!

— Ты мне лучше скажи, где ты шлялся, когда эти солдаты пришли в трактир?

На это Эйк даже не повел бровью. Снова подняв нож, он полировал его рукавом.

— Так в конюшне же, с нашим Пеньком был. Следил, чтобы не искусал кого. И за сумками нашими приглядывал.

Пенек, услышав знакомое словцо, покосился на нас, ощерив огромные зубы, заранее злой.