Прямой удар опрокидывает обидчика. Он, нелепо взмахнув руками, с громом падает. Спиной плашмя, на пол. Пока он соображает что произошло, вырываю книжку у него из рук, и переступив через тело направляюсь к столику — рисовать.

За спиной медленно, как сирена заводится Кашин.

Сначала принимает положение сидя, но видно сообразив, что так как-то неправильно, поднимается на ноги.

И нахрена? Вот сидел бы и ныл! Какого же надо было подниматься именно на ноги? Чтобы громче было слышно и лучше видно для всех?

Наверное да. Другие, если их завалят на пол, то сидят и плачут. Ждут, когда прибежит воспиталка, поднимет на ноги и примется наказывать всех правых и виноватых.

Кашин же стоит поодаль и размазывает сопли по лицу. Я же делаю вид, что тут совсем не причём. И старательно давя в себе спешку, перерисовываю воробья. Пока не пришли воспитатели. И не начали выяснять что за вой такой. Надо, пока не поставили в угол, хотя бы пару попыток сделать. Пару воробьёв. А после, уже в стоянии в углу, покорячусь на отработке уже другой точной координации движений — ног и рук.

В руках — коричневый карандаш. Не простой, как ранее, да и стёрки нет. Ну и пусть! Главное бумаги много. Можно много её попортить эскизами. А получится или нет сейчас — это уже как повезёт.

Руки не слушаются, всё время получаются какие-то кривые линии, вместо тех что надо. Невольно напрягаюсь, что само по себе уже плохо, и воробей получается кривым. Но из под карандаша, хоть медленно, но появляются общие черты птицы.

На мгновение отрываюсь от процесса и оглядываю целиком что получилось.

Глазомер плохой. Пока. Так что даже клюв у птички получается кривой. Но не беда — общие пропорции, кажется, таки выдержал. Клюв — где надо, крыло — похоже также вышло не плохо. Глаз — где надо, а не как у большинства рисующих птицу, где-то не на месте.

Кстати же: у большинства неопытных рисовальщиков срабатывает стереотип — они рисуют глаз значительно выше линии рта, как видят на себе. А у птиц далеко не так — у них глаз чаще всего на продолжении линии клюва.

Закрашиваю верх головы птицы, где у воробьёв эдакая тёмная "шапочка" с характерными более тёмными пятнами. Чуть-чуть добавляю в пятна чёрным, чтобы были различия в тоне. Аккуратно наношу несколько штрихов на грудь, хвост птицы и на крыло.

— ...Я с тобой разговариваю! — внезапно прорывается, сквозь моё сосредоточение, голос Нины Андреевны. Чёрт! Вот это я увлёкся! Ну и ладно. Это должно было случиться.

Поворачиваюсь лицом и незамутнённым взором, без капли раскаяния сморю на воспиталку.

Кашин чуть поодаль продолжает хныкать, но уже чисто для проформы. Изображает как он обижен и как ему больно. Хотя... Кажется таки прилично ему в харю прилетело — отпечаток моего кулака на щеке начинает понемногу наливаться синевой, переходя из просто красного в малиновый цвет. Да и так видно, что трёт он не правый, а левый глаз,— где не болит.

— Что? — лапидарно бросаю в пространство, продолжаю изображать из себя монумент самому себе.

Холодное выражение глаз, действует на тётку как пощёчина. Она отшатывается. В её взоре мелькает испуг.

А что может быть со взрослым, когда он встречается с чем-то совершенно не понятным и пугающим? Ведь я на неё глянул ПО-ВЗРОСЛОМУ.

Да, она с точки зрения детсадовского ребёнка — большая и страшная тётя. Но я на неё смотрел не с точки зрения малолетки, а взрослого мужика, который прожил не одну, а множество жизней.

Знаю, мне уже многие говорили в прошлых жизнях, что взгляд у меня в такие моменты — как у вивисектора, знающего чего стоит жертва, как её на части расчленить с наименьшими усилиями и с наибольшей эффективностью.

— Да, Нина Андреевна! — холодно, как прокурор обращаюсь я к воспиталке. — Простите, вы меня отвлекли от важного дела.

Растерянность на лице Нины Андреевны застывает на долгие пять секунд. Необычность поведения, таки находит у неё объяснение — "ребёнок играет кого-то из взрослых" — и она снова изобразив из себя грозную тётю, наезжает на меня.

— Ты зачем Кашина побил?! Ведь я тебе много раз говорила, что драться — нехорошо!

— Я рисовал воробья. Вот.

Предъявляю на освидетельствование листок.

Нина Андреевна смотрит что я там намалевал и слегка удивляется. Всё-таки слава деда-художника и тут сильно смазывает впечатление. Наверное подумала, что меня так надрессировали. Но всё равно птичка производит впечатление. Правда, ненадолго.

Собрав снова брови в кучу, изобразив из себя грозный вид, Нина Андреевна снова начинает "снимать стружку".

— Ничего не могу поделать! — развожу руками. — Он отобрал у меня карандаши и образец. Пришлось возвращать обратно.

Ух, блин! Таки верный тон. Надо было именно так. Нина Андреевна, приходит в себя окончательно — ведь детка стала оправдываться — "делает оргвыводы" и отправляет меня в угол. И тут я делаю ошибку — забыл забрать листок с рисунком. Этим немедленно воспользовался Кашин. Аж подпрыгнул от энтузиазма, рванул к столику, сцапал листок и немедленно превратил его в мелкие клочки.

Тут уже не только я застываю от неожиданности. Нина Андреевна, явно лелеявшая какие-то планы на этот рисунок, приходит в ярость. И до другого угла провожает Кашина уже за ухо.

Так его! Не только у неё были планы на рисованного воробья! Впрочем... всё-таки первая попытка и вышел коряво. Буду тренироваться дальше. А пока, стоя в углу начинаю вспоминать таблицу умножения, начисто игнорируя крики Кашина про то, какие он мне кары воздаст, "когда поймает".

Это безразличное отношение с моей стороны, его люто бесит. Через пару минут из соседнего угла уже слышен натуральный истерический крик. Злорадно усмехаясь и глядя на стык стен, покрашенных в зелёный цвет, продолжаю: семью-восемь... чёрт, туго идёт вспоминание... ага! Пятьдесят шесть! Семью девять — шестьдесят три! Семью-десять — семьдесят!

Кстати, что за нахрен?! Сколько времени прошло, но именно на "семью-восемь" вечные запинания. Как будто и не учил никогда. Какой-то застарелый бзик. Раньше, когда в первый раз учил — просто именно эту строку не запомнил. После — даже приходилось вычислять на ходу. А позже — вот такое запинание. Нда! Таки не от всего в жизни можно избавиться просто и навсегда. Даже сейчас...

Да уж! Смешно! Стоит чел, сделавший открытие, сопоставимое с эйнштейновской ОТО**, тупо вспоминает таблицу умножения, да ещё и запинаясь!

**(ОТО — общая теория относительности. Т.е. теория гравитации. Создана Эйнштейном в начале 20-ого века и является величайшим открытием последних двух столетий)**

Плечи начинает потряхивать. Кашин, увидев это, решает что я вот-вот расплачусь и от радости, что таки довёл, начинает скандировать: Плакса! Плакса! Андрюшок-плакса!

Он, почему-то, когда начинал дразниться, всегда меня не Алёшей называл, а "Андрюшком".

Последнее таки срывает. Уже не таясь складываюсь пополам от хохота, чем вызываю взрыв ненависти и фонтан соплей в углу Кашина. Фонтан, кстати, действительный.

Кашин, как многие дети в декабре, как минимум сопливостью, но страдает. А тут — наверное, нос у него был забит капитально. И ярость, что я у него вызвал, привела к тому, что из носа Кашина вылетела длинная зелёная сопля и повисла болтаясь ниже подбородка.

Кашин этого конфуза даже не заметил за процессом изливания на меня потока угроз и обзывалок. И, кстати, чем больше он злился, тем больше походил на поросёнка — многие его слова прерывались натуральным насморочным хрюком.

Сопля из носа Кашина таки слетает ему на рубашку и он, не замечая, что размазывает её по всей груди, кричит и машет руками. Этот вид меня вообще доводит до откровенного гомерического хохота.

Заинтересовавшись чем я так сильно развеселился, на Кашина обращают внимание и другие мои согруппники. И со всех сторон начинает раздаваться всё больше и больше смешков. Правда это долго не продолжается. Возвращается Нина Андреевна и принимается за своё всегдашнее выяснение кто не прав и почему его надо поставить в угол. Так как виновники и так стоят по углам она обводит суровым взглядом остальную группу.

— А он Кашина обзывал! — уткнув в мою сторону указующий перст, обвиняет меня Юрка Киндюк.

— Вот же мразь! И тут врёт! — вырывается у меня. Я не удивляюсь. Даже сказал, как будто рядовой факт констатировал.

А что тут удивляться? Какие родители, — такое и дитятко. У них учится. Берёт их повадки как образец для подражания. И десять против одного, что его УЖЕ УЧАТ вот так поступать. Чтобы в будущем выросла не просто мразь, а мразь искусная в своей подлости. Мразь, которую, чтобы хоть как-то нейтрализовать или, тем более, посадить, было как можно труднее. Чтобы в идеале, мразь была вообще безнаказанной и "поверх всех"!

Нда... Нине Андреевне не позавидуешь. Сейчас в садике сильный некомплект воспитателей — болеют. Вот и приходится разрываться. Поэтому, приходится "проявлять власть" в сильно зажатые обстоятельствами, временные сроки. А тут моя несвоевременная реплика... Да: память, да ещё с такими тяжеловесными словесами как "мразь" — есть, а вот интеллекту, чтобы просто промолчать — "пока не завезли".

Воспитательница немедленно цепляется и к словам(ведь ругательные), и к "свидетельским показаниям". Но так как я уже как-бы наказан, то...

Стандарт: Алёша присуждается к дополнительному получасу стояния в углу, а всё ещё хрюкающий соплями Кашин подвергается процедуре очистки рубашки. Для всей группы — бесплатный цирк. Киндюк видя, что добился своего — то есть, по его мнению, получил надомной власть, манипулируя взрослым, сияет как начищенный пятак, всем демонстрируя своё превосходство.

Какие же они... одинаковые в своём скотстве! Все эти "Киндюки". Дешёвые провокации, манипуляция словами и людьми, их настроениями, клевета. И всё для того, чтобы править. Не на благо всем, а чисто для себя. Для своего тщеславия, надувания Чувства Собственного Величия... И, как уже видел не раз и не два — для того, чтобы после стать безраздельным владельцем стада баранов, которые были когда-то людьми. И распоряжаться ими. Как скотом. Распространяя вокруг нищету, бедствия и смерть.

Ну что же... Пора начинать свою первую операцию в этом мире. Если в тех мирах, в тех реальностях, у меня таки получалось если не недопустить мразь к безраздельной власти, но отравить существование комплексами, вбитыми на детском уровне — более чем надо!

Как вбивать? И кто будет вбивать? И чем... Тоже не вопрос. Хоть одну мразь остановлю.

Пока Нина Андреевна занята гигиеной недодебила, быстро показываю кулак Киндюку.

Киндюк даже не смутился.

Он просто не понял, что у меня не просто хорошая память. Я злопамятный. Для таких как он именно ЗЛОпамятный.

На этот раз Нина Андреевна нас почти и не покидает. Бдит. Ну и хорошо! Кашин — заткнулся. Киндюк — кажется забыл про меня. Только вот Серёга подкатывался с вопросом чем бы помочь. Но я, сказав спасибо и продемонстрировав ему победную улыбку, мягко отклонил предложения помощи. Да, у меня есть чем заняться.

Ведь если я не могу рисовать, то физухой — гибкостью, ловкостью, и вообще своим совсем нетренированным вестибулярным аппаратом, — могу заняться вплотную.

Всё так же смотря в угол, присаживаюсь на правую ногу. Левую отставляю в сторону, стараясь сохранить равновесие. Медленно, переношу вес тела на левую ногу перетекая влево.

Простейшее упражнение на устойчивость. Но пока даётся с большим трудом. Пока... И пока же у меня есть время. Никто не отвлекает. И я же сам себя занял. В отличие от Кашина, тупо глядящего на крашенные стены своего угла.

Наконец, расставили столы и разложили на них альбомы и коробки с красками. Да! Ура! Сейчас будем Рисовать!

Такая в садике программа.

Программа подготовки к школе.

Нина Андреевна громко хлопает в ладоши, привлекая внимание всей группы и радостно сообщает.

— А теперь дети, как и вчера, будем рисовать!

Взрыв энтузиазма гасится немедленно. Напоминанием необходимости соблюдения порядка и показа примера того, что будет если...

Все дружно оборачиваются на нас, повинуясь указующему жесту воспитательницы. Я старательно задавливаю рвущуюся из себя улыбочку. Сохраняю каменно-безразличное выражение лица. Кашин же, повернувшись в мою сторону, всё также исподлобья, мрачно, обиженно и злобно пялится на меня.

Но ему облом. Занятия обязательны для всех. Так что наше "наказание" закончено и рассажены мы за столы так, чтобы пребывать друг от друга на максимальном расстоянии.

Сидим за столами по четыре. Рядом со мной — Серёга. Напротив — Каршина Света и ещё один согруппник — Карен Саркисян.

Не такое уж и хорошее соседство. Каршина — любит капризничать. Карен — хулиганить. Но также хорошо и то, что помня эти их неприятные особенности характера, Нина Андреевна старается находиться к нам как можно ближе. Чтобы вовремя задавить любые нехорошие поползновения. Что её несколько напрягает, так это необходимость такого же обормота как и Карен, — Кашина — держать от меня же подальше.

— Итак, дети, сегодня мы будем рисовать дерево! — сообщает воспитательница после инструктажа всех и вся, чего прям сейчас нам делать никак нельзя.

Все сидят, убрав руки подальше от красок и внимательно смотрят на воспиталку. Я же, пользуясь, что у неё прямо под носом и как-бы в "слепой зоне", тихо беру в руки кисточку и критически её осматриваю. Серёга на меня выпучивается и с круглыми глазами, пытается жестами показать, что мне сейчас будет от воспиталки. Также жестом его успокаиваю. Карен же, помня что Нина Андреевна весьма скора на расправу, с некоторой завистью косится на меня. Ведь именно он находится буквально под боком воспитательницы.

— ...Берём кисточкой коричневую краску и проводим... — Нина Андреевна, постоянно поглядывая на внимательно слушающих дошколят, водит по бумаге своей широкой кистью, показывая как надо рисовать.

Я же весь в сомнениях: ведь такой "метлой", что нам выдали, что-то приличное нарисовать весьма проблематично. Впрочем, как думают те, кто упражнение нам придумал, типа: "дошколятникам и такого хватит"? Ведь предполагается, что мы будем рисовать по предлагаемому образцу: сначала большой коричневый треугольник, — типа ствол дерева. Потом ветки-палки. На палках — зелёным цветом чего-то типа листьев. Схематично. Зелёным бесформенным пятном. Следующим шагом, обязательно в левом углу красно-солнышко. По верху листа синей полосой — небо и внизу — чёрную-чёрную землю. Фсё!

Но у меня другие планы.

Если уж тренироваться, то Тренироваться!

Нужно нарисовать дерево? Будет дерево!

Небо?

Будет и небо.

— Нина Андреевна! А можно ещё и птичку нарисовать? — кидаю я провокационный вопрос отложив перед этим в сторону кисточку.

Нина Андреевна, помнит что я нарисовал совсем недавно. Испытующе смотрит на меня и, после небольшого колебания, кивает.

— Можно и птичку. Но чтобы обязательно было дерево.

— Она будет сидеть на дереве! — обещаю я.

Так!.. Кошмарить, так кошмарить!

Ведь надо создать образ себя любимого.