Девочка из ниоткуда

В этот момент я увидела, как за большой стеной пролетела большая птица с длинным клювом, не помню, как называется, и поняла, что это — окно.

— А можно мне в окно посмотреть?

Почему-то этот простой вопрос заставил маму и папу смутиться и посмотреть друг на друга. Странно, они как будто боялись моей реакции на то, что я увижу. Наконец, папа сказал:

— Понимаешь, котенок, давай немножко подождем, пока ты окрепнешь, хорошо? А потом и посмотрим, и погуляем...

— Папочка, ты думаешь, после обстрелов и той зимы меня может что-то напугать? Я же вижу, что войны больше нет, и я думаю, что я долго была... спала, да?

— Да, доченька, — это мама вступила, — война закончилась, и город изменился... Тебя не испугает наш новый город? Он очень красивый...

— Я думаю, я хочу посмотреть... Помнишь, как мы мечтали о том, что будет после войны?

Папочка почему-то вздохнул и понес меня к огромной стеклянной, как я сейчас поняла, стене. А там было такое! Такое! Голубое-голубое, как в сказке, небо и море, начинающееся, казалось бы, прямо у окна. Море было синим-синим, а у видневшегося берега даже каким-то бирюзовым и зеленоватым. Я такого никогда не видела! Слева виднелось что-то ажурное такое, блестящее... Такое громадное, как будто большая красивая бабочка. Внезапно с него соскользнула яркая капля и унеслась в небо. Я опять посмотрела в небо, а там висели незамеченные ранее капельки разных цветов. Они то двигались, то просто неподвижно висели, как в очереди. Вдруг одна из капелек сорвалась из очереди и принялась быстро приближаться к окну. Это, наверное, летит снаряд. Я громко закричала и попыталась закрыться руками, чувствуя, как папа закрывает меня собой от этого страшного мира. Вдруг перед моими глазами потемнело, и я...

Павел Ильич Вавилов

'Как все-таки раньше спокойно-то было', — думал я на бегу, в очередной раз сорванный с места сиреной высокой опасности. Куда бежать, было понятно, нынче у нас только одна пациентка, по которой может так выть сирена. Опять что-то случилось с девочкой Таней, не иначе. Ну вот, добежал. Так, реанимаблок, ребенок без сознания на руках... хм... да, пожалуй, родителей. Весьма растерянных, я вам доложу, родителей.

— Ну-с, и что на этот раз произошло?

— Шутник какой-то рванул на пассботе в сторону госпиталя, а она... она закричала и вот...

Ну конечно, шутник нарушил правила, испугал ребенка, хотя чем испугал? Какая-то ассоциация? Надо будет выяснить. Пока же девочку в модуль, пусть продиагностирует. Так... хм... странно... сильный испуг, обморок, но ничего жизнеопасного.

— Что за бот был?

— Почему 'был'? Вон он, круги выписывает, — показал пальцем лейтенант. Ну да, он же щитоносец, еще бы ему быстро не собраться.

— Ты его просканировал?

— Да чем, у меня даже комм в реанимате сняли, а ясновидением я не страдаю.

Старая шутка, но как-то до сих пор актуально. Встречается еще такое психическое отклонение, когда человек считает, что видит будущее. Не видит, конечно, он же не аналитик, но верит в это истово... М-да, что-то я отвлекся, пора связаться с диспетчерской госпиталя:

'Альта, скан бота, совершающего маневры вблизи госпиталя'.

'Бот серии 7-10-200 пассажирский одноместный. Принадлежит Александру фон Какеру, за пультом находится подросток'.

'Бот обездвижить, принудительно привести к шлюзу 3'.

'Выполняю'.

— Ну, все понятно, малолетний хулиган забавляется на боте отца, насколько я понимаю. Интересно, что же так напугало ребенка?

— Ей могло показаться, что в нее летит снаряд, — как-то глухо ответил щитоносец.

Я внимательно посмотрел на него. Лицо, как раньше говорили, каменное, во взгляде на ребенка столько ласки и нежности, что я даже как-то не поверил своим глазам.

— Леночка, будите малышку и кормите. Ее надо кормить регулярно, она еще очень-очень слаба.

— Хорошо, Павел Ильич, — глаза на мокром месте, пытается прижаться к лейтенанту... Да, хорошо, что у них сладилось, хоть и так.

========== Глава 6. ==========

Девочка медленно открыла глаза, в них мелькнул только что пережитый ужас, но она быстро справилась с собой.

— Мама? Папа? — а голос дрожит тревожненько так. И эти двое чуть ли не прыгнули к девочке, взяли на руки, в каком-то покрывале, прижались друг к другу, и такое тепло от них, аж завидно немного. — Что это было? Это был снаряд, да?

— Нет, доченька, это...

— Это, Таня, — пора и мне вступить, — малолетний хулиган на машине своего отца развлекался. Сейчас его приведут ко мне и поговорим.

— Ой...

— Да, девочка, в войне мы победили, и теперь вокруг мир. Никто никому не угрожает и зла не желает. Не бойся ничего, хорошо?

— Хорошо, дяденька доктор, я постараюсь...

Совсем маленький еще ребенок. Все-таки хорошо, что она обрела семью, папу и маму. Разве есть что-то, что важнее папы и мамы для ребенка?

Однако привели и хулигана, пора мне в кабинет. Я попрощался и вышел из блока, оставив за спиной островок тепла и счастья. Нет, это достаточно частое явление в нашем веке, но каждый раз, когда я вижу счастливые семьи, мне становится тепло и радостно за нас, разумных.

С такими мыслями я добрался до своего кабинета, где уже сидели дежурный по госпиталю и юный нарушитель. Ничем особо не примечательный парнишка лет четырнадцати, в школьном комбинезоне и ботинках, глаза голубые, волосы светлые... М-да.

— Родители? — поинтересовался я.

— В дороге, минут десять, — конечно же, дежурный понял меня с полуслова.

— Хорошо, давайте в мой кабинет.

Зайдя в кабинет, я указал на свободное кресло и подождал, пока усядется юное дарование.

— Ну-с, молодой человек, что вас заставило грубо нарушить правила движения?

— Ну, я что, я же ничего, просто полетал, покувыркался, что с этого?

Да, сколько лет не пройди, молодежь не меняется, совершенно не умеет думать о последствиях своих действий.

— Скажи, ты слышал о девочке, пришедшей из прошлого?

— Ну конечно, я надеялся, что я смогу ее увидеть! Это же так интересно, иновремянка!

— Интересно ему, а ты не думал, почему она в госпитале, а не в гостинице?

— Ну... карантин, наверное, да?

— Нет, она долго голодала, и ее состояние весьма нелегкое, вот ты понимаешь, что такое 'голодать'? Все, что для тебя обычно, для нее — страшно. Ты своими 'шутками' ее чуть не убил. За что ты хотел с ней так поступить?

В этот момент дверь открылась, и в нее энергичным шагом вошел отец юного хулигана — фон Какер. Был он высок, голубоглаз, одет в комбинезон высшего технического персонала с эмблемой станций дальнего космоса. На вид лет эдак тридцать, но с космонавтами никогда точно не знаешь. Последнюю мою фразу ему, видимо, удалось услышать.

— Так, — будто лезвие древней гильотины разрубило молчание, повисшее в кабинете, — вы, молодой человек, доигрались и будете сурово наказаны.

— Но я же не знал!

— Тебе уже четырнадцать! Ты обязан соблюдать правила! Ты обязан иметь права! Ты должен уметь использовать мозг! По назначению!

Отрывистые звонкие фразы будто молотом падали в тишине, вбивая юного хулигана в пластик пола. Первые капли упали на пол — мальчишка заплакал: 'я не хотел... я не знал...' Тут отец его прав. Мальчик не умеет не только думать, но и владеть собой. Очень редко такое встретишь, даже и не думал, что такое бывает еще.

— Расскажите, пожалуйста, что произошло, — как-то внезапно тихо попросил меня Александр.

— Девочка смотрела в окно, увидела бот, направлявшийся с большой скоростью в сторону окна, подумала, что это снаряд, испугалась сильно. Снаряд — это...

— Я знаю, — прервал меня фон Какер. — Девочка... как?

— Нормально девочка, нормально.

— Я бы хотел извиниться перед ней, это возможно?

— Возможно, но давайте чуть попозже, хорошо?

Попрощавшись со мной, Александр забрал свое непутевое чадо и отбыл в сторону ангара. Жаль, что мальчик, похоже, так ничего и не понял... Да, все-таки, когда отца подолгу не бывает дома, это плохо для ребенка. Очень, очень плохо.

Девочка Таня

Когда дядя доктор вышел... Откуда я узнала, что он доктор? Ну, мы же в госпитале, и он такой — весь белый, и взгляд у него такой — добрый, внимательный. Кто же это еще может быть? Так вот, когда он вышел, я спросила маму, а разве детям можно кататься? И что это за машина такая, которая как капелька? А мама немножко как бы смутилась и сказала, что машинки на колесах уже не ездят, а только летают, и детям от четырнадцати лет можно, если у них есть права. А у этого хулигана их не было, поэтому его теперь накажут. Наверное, я много времени проспала...

Время шло, меня кормили регулярно, делали капельницу, так ее назвала мама, и я начала потихоньку ходить сама. Сначала получалось очень плохо, ножки болели, но меня клали в такие приспособления, которые сначала ходили за меня, а потом потихоньку... Но пока я ездила в таком... ну, как машинка маленькая, висящая над полом, и на ней панелька. Пальчиком вперед — еду вперед, назад — еду назад, не быстро, конечно, но очень удобно. А пока я ездила, машинка сама шевелила мне ножки, как будто я иду, и еще она умела меня поднимать, как будто я стою сама. Это было так интересно-интересно. Я хочу поскорее начать ходить самой, но мама говорит, что это еще долго-долго... А вчера папа сказал, что мы прокатимся по городу и будет сюрприз. А какой — не говорит. И мама улыбается загадочно, но тоже молчит, а мне же любопытно!

Вот, наступило сегодня. С утра у меня процедуры, лечение, на меня посмотреть приходили много-много дяденек и тетенек, это 'обход' называется, я уже знаю. А потом пришли мама и папа, вместе, посадили меня в мою машинку, они ее почему-то 'кресло' называют, ничуть не похоже, и мы поехали. Сначала к лифту. Он был круглый, и сенсоры были не как у нас кнопки. Папа увидел, что меня заинтересовала панель, и показал, что есть сенсоры со стрелочками, с номерами и еще как две птички вниз и вверх. Оказывается, когда что-то очень срочное, доктор может заставить лифт ехать с большим ускорением, но мы это сейчас делать не будем, потому что для детей это опасно. А я ребенок, вот.

Лифт двигался совершенно незаметно, не прошло и пары секунд, как кабина открылась в новый коридор, по которому двигалось достаточно много разных людей, преимущественно в белом. Мы прошли в большие ворота, на которых было написано 'Ангар'. Что такое 'ангар', я не знала, но папа объяснил, что это навроде гаража, где летучие машинки стоят. Мы пошли к этому 'ангару', по дороге встречая разных людей, которые улыбались нам... Как-то очень добро и ласково улыбались, я даже немножко смутилась. Мы подошли к полупрозрачным большим воротам, которые медленно открылись перед нами. Я едва успела заметить надпись 'ангар номер три', но вопросов задавать не стала, понятно же, что гараж должен иметь свой номер, а иначе как его найти-то?

Папа подвел нас к большой красивой капле сине-серебристого цвета, с красивым рисунком щита спереди, что-то нажал на браслете, и она будто разломилась надвое сзади, выложив какую-то дорожку прямо под ноги. В этот момент она так была похожа на соседского Бобика, который так же выкладывал язык, ложась летом в пыль... В этот момент мне не вспомнилось, что Бобик погиб под первыми бомбежками, просто мне стало весело от того, какая забавная картинка получилась, и я весело рассмеялась. Язык, как живой, подхватил меня вместе с машинкой и утащил в 'рот' капельки, это было очень весело и немножечко страшно. Мою машинку установили между двух кресел с высокими спинками, прямо передо мной было громадное окно, казалось даже, что все впереди сделано из стекла. Пока я разглядывала окружающую обстановку, на кресла опустились папа и мама.

Улыбнувшись мне, папа спросил: 'Ну что, готова?', я только успела кивнуть, как небо рванулось мне навстречу! Вы представляете, огромное голубое небо, ни облачка, ни тучки, только доброе солнышко. Вдали я увидела темные точки, но не успела замереть в страхе, как мама погладила меня по плечу: 'Не бойся', и страх, не успев проснуться, куда-то сразу делся.

Мы летели над морем, не очень высоко, так, что я видела белые бурунчики волн, это было волшебно. Вдруг кто-то произнес: 'Борт 0147, вы входите в зону контроля, пожалуйста, включите ведение диспетчера'.

— Что это? — осторожно спросила я.

— Понимаешь, доченька, мы приближаемся к городу, здесь много разных людей летает, и для регулировки движения используется диспетчер.

— А! Это как постовой на перекрестке! — поняла я.

— Да, солнышко, — как-то очень нежно улыбнулась мама.

Мы влетели в город. Он был, как мечта: устремленные ввысь дома, как стрелы, необычно высокие, огромные террасы, всюду зелень, на каждом 'уровне', как их здесь называют. Папа чуть снизился, и я увидела много-много играющих детей. Радостных, бегающих, прыгающих... и таких, как я, и таких, как... Мишенька... Если бы он тогда... Значит, я должна жить за нас обоих. Я незаметно смахнула слезу, чтобы не расстраивать родителей воспоминанием... А мы все летели, где-то зависая, где-то летя быстро-быстро. Наконец я увидела далеко впереди что-то... как будто переливающуюся пленку, и посмотрела на маму и папу, показав вперед рукой. У меня было предчувствие чего-то необычного... Наш аппарат прошел через пленку, и я увидела внизу... Камни брусчатой мостовой, казавшиеся древними, как само время... И часы Спасской башни. Это был Кремль. Тот самый, где работал сам товарищ Сталин, где в Мавзолее лежал Великий Ленин. Это было священное место для каждого пионера Страны Советов.

— А можно мне, когда-нибудь... — начала я фразу, но, наткнувшись на все понимающий взгляд папы, неожиданно смутилась.

— Ты еще придешь сюда, доченька. У вас в школе обязательно будет экскурсия сюда.

— Школа? Я снова буду ходить в школу, да?

Я так обрадовалась! Школа мне запомнилась чем-то светлым, ярким и чистым. Мне очень хотелось попасть в школу. Но еще одна мысль не давала мне покоя. Кремль на фоне Города выглядел очень старым, а Город простирался далеко-далеко — сколько глаз хватало. Сколько же времени прошло?..

Наш аппарат сел на зеленой лужайке, папа снял руки с управления и спросил меня:

— Ты хотела что-то спросить, ведь так? — он как будто прочел мои мысли.

— Да, папочка... Скажи, сколько прошло времени, сколько я... спала? — очень тихо спросила я.

— А ты уверена, что готова это знать, доча? — спросил папа, глядя на меня строгими глазами.

И тут я решилась:

— Папа, скажи, сколько лет прошло? Десять? Двадцать?

— Пять веков, доченька...

Казалось бы, это известие должно было меня уничтожить, разрушить, как снаряд колонну, но, наверное, я уже ожидала такой ответ. Меня он не испугал, и я только кивнула. Ведь я там не оставила никого. Все, кого я знала, умерли, оставалась только я. И если кому-то, неважно кому, Богу или товарищу Сталину, было нужно, чтобы я проснулась здесь, значит, я должна оправдать это доверие. Я подняла руку в салюте и сказала:

— Я обещаю, что всегда буду достойной памяти всех, кто этого дня не увидел.