Танго дождя

Кешка выкурил уже две мальборины, а скандал на кухне не прекращается.

— Ты забыл, из какой помойки я тебя вытащил? Опять хочешь на вокзале по туалетам ошиваться? Посмотри, посмотри на себя — на кого ты стал похож? Смотреть ведь страшно. Живого места нет. Ах, это я виноват, ну извини, дорогой, что не предупредил. А своя башка на плечах имеется?

Роберт что-то негромко отвечает, Кешка не слышит, но и так знает. Роберт опять просит денег. Ему давно уже не хватает того, что он зарабатывает у Игоря. Кешка вздыхает. Игорь покричит-покричит и снова расстегнет кошелек. Рыжику жалко Роберта, который пропадает у всех на глазах, жалко Игоря, который все еще любит Роба, тратит деньги на каких-то врачей, да только все без толку. Жалко себя — вот он тут сидит один в кресле, а давно мог бы уже заниматься чем-то более интересным.

Наконец, Игорь и Роберт появляются в комнате. Они молчаливы и угрюмы. Роб плюхается на диван и закрывает глаза. Игорь бесцельно ходит по комнате, потирая подбородок. Потом достает портмоне и кидает его на колени Роберту:

-На, дармоед. Травись. Хочешь поскорее себя в гроб загнать, ради Бога. Я устал спасать тебя.

Роб вытаскивает несколько купюр, сжимает их в кулаке, глядя на Игоря. Ему хочется исчезнуть прямо сейчас, но остатки совести не позволяют сделать это. Он вообще не уверен, хочет ли Игорь заниматься с ним любовью, по крайней мере, особого желания не заметно. Положение, как всегда, спасает Кешка. Он выворачивается из пледа и, быстренько перебежав комнату, прыгает Роберту на колени:

-А поцеловать? — классическая Кешкина фраза. Он обожает целоваться, не скрывает этого, и одного поцелуя ему всегда мало.

Пересохшие губы Роберта касаются нежной щеки подростка. Кешка разворачивает лицо Роба и начинает целовать его сам. Он очень надеется, что Роб не уйдет. Потому что Роберт — это Роберт — самый первый, самый нежный. И все еще дорогой. Кешка не знает, как спасти его от беды, в которую Роб попал, но наивно уверен, что его, Кешкина, любовь, способна удержать Роберта на краю...

Просыпается Кешка под утро от каких-то посторонних звуков. Он открывает слипающиеся глаза, с трудом соображая — где находится, слышит тихую возню где-то рядом и свешивается с кровати — посмотреть. Роберт лежит на полу, лицом вниз, обхватив руками голову и скорчившись. Его трясет, все тело блестит от пота. Время от времени Роб глухо стонет, потом стон переходит в хрип и прерывается. Игорь стоит рядом на коленях, не зная, что делать.

— Ве-не по-зво-ни, — выдавливает из себя Роб на выдохе.

— "Скорую" надо, — растерянно говорит Игорь.

— Ве-не, — голос Роба опять переходит в хрип.

— Кеша, там, у телефона, записная книжка, беги, звони. Да скорее же!

Венечка приезжает через полчаса. Он деловито идет в комнату, не обращая внимания на полуодетого Кешку и совершенно раздетого Игоря, который сидит на полу, прижимая к себе голову Роберта. Проходит несколько бесконечных минут. Роберт дышит уже ровнее, не замирая на каждом вдохе. Игорь осторожно кладет его на кровать и, развернувшись к Венечке, хватает его за лацканы дорогого пиджака:

— Убью, мразь, своими руками!

— За то, что я твоего ненаглядного Робика спас? — Венечка непроницаем.

— Это ты его на иглу посадил, ты! Потому что он спать с тобой не хотел, как ты к нему ни подкатывался! Отомстить решил, да?

— Дурак ты, Гарик, да с твоим Робом только ленивый не спал, пока ты слюни пускал. Он нам с ребятами за баксы такую акробатику показывал — как говорится, вам и не снилось, — Венечка стряхивает с себя ослабевшие пальцы Игоря.

— Врешь... врешь ты все, — голос Роба еле слышен, — Игорь... ты... ему не верь.

— Очухался, красавец? — Венечка садится на кровать и кидает на пол ремень, который только что использовал вместо жгута, — С чего бы мне врать-то? Или в подробностях рассказать, как ты в постели выделываться умеешь? А уж минетик делаешь — обалдеть.

Кешка слушает со все возрастающим ужасом. Он все ждет, что Роб сейчас докажет, что ничего такого не было, что Венечка выдумал это прямо сейчас. Но Роберт молчит, закрыв глаза. А Игорь смотрит на него, с каждым мгновением становясь все бледнее и бледнее.

— Ну ладно, ребятки, вы тут разбирайтесь, а я пошел, — Венечка встает и лениво идет к выходу, — А ты, Игорек, не тушуйся. У тебя вон, малолеточка имеется.

Последние слова звучат уже угрожающе, хлопает дверь, в квартире повисает вязкая тишина.

— Роб, то, что сказал этот мерзавец — правда? — Голос Игоря совсем безжизненный, — Это все — правда?

— Нет, нет, это не правда, это не может быть правдой, — Кешка кидается к Игорю, — Робик, милый, ну скажи же ему!

Роберт по-прежнему молчит.

— Ладно, — Игорь наклоняется, начинает собирать разбросанную одежду, — Оклемаешься сейчас немножко и катись. На все четыре стороны. Безработным ты, при своих способностях, не останешься. Кто-нибудь подберет. Да хоть тот же Венечка.

— На хрена я ему... такой, — шепчет Роберт, — Игорь, ради Бога, мне за квартиру платить скоро. Ну хоть с работы не выгоняй. Пожалуйста...

Кешка сидит на полу около кровати, ему все время кажется, что это только дурной сон. Не может быть, чтобы вот так все страшно закончилось. Он не хочет верить, что взрослые, когда-то любящие друг друга люди, могут быть так жестоки. Рыжик умоляет Игоря подождать, не рубить сплеча, не отталкивать от себя Роба, который один просто пропадет. Но его никто уже не слушает. Роберт с трудом встает, медленно одевается. Игорь курит, молча глядя в окно. На выходе из комнаты Роб останавливается и говорит какую-то странную фразу, загадочную, но непонятным образом обижающую Кешку:

— Что, Игорь, не нужна больше старая больная дворняга? Щеночка теперь будешь учить чувству хозяина? — и уходит.

Кешка, подойдя к Игорю, утыкается ему мокрым лицом между лопаток. Тот стоит, глядя вниз. Из подъезда выходит Роб, идет, медленно, сунув руки в карманы легкой куртки, бесцельно поддавая ногой какую-то жестянку. Отойдя на несколько шагов он останавливается, поднимает голову и долго смотрит на знакомое окно на четвертом этаже.

— Вот и все, Кешка, — негромко говорит Игорь, — только ты у меня и остался.

Кешка судорожно всхлипывает. Игорь поворачивается, поднимает мальчика на руки и несет на кровать — утешать...

...Роберт сидит в комнате. Вечер зажигает огни в окнах соседних домов. В этой однокомнатной квартирке Роб живет несколько лет, с тех пор, как он начал встречаться с Игорем. Теперь придется съезжать — денег на оплату у него нет. У него вообще больше ничего нет — ни работы, ни дома, ни друзей. Только боль и ужас перед очередным приступом.

Роберт осторожно прикасается к воспоминаниям — словно к бусинам четок. Где, когда началась эта дорога в ад, которую он прошел почти до конца? Может быть, в тот ветреный летний день, когда синоптики в очередной раз обещали — переменная облачность, ливни с грозами...

"...Переменная облачность, ливни с грозами. Вот уж полное соответствие прогноза погоды с настроением. Кешку не видел больше двух недель — здесь он не появляется, а звонить ему я не рискую, чтобы не нарваться на мать. Игорь уехал по каким-то своим делам, тоже больше недели уже нет его. Народу в ресторане и в баре, вроде, и немного, а выручку все равно приходится сдавать вечером инкассатору. Да еще в собственный выходной таскаться по базам за продуктами. Накладные подписывать, деньги считать, леваков ловить. Осточертело все! Витька от меня уже шарахается, говорит — током дергает. Да еще Венечка торчит чуть не каждый день — развлекает. Мне до его историй — как до лампочки, но приходится выслушивать, кивать, поддакивать. Сегодня я за стойкой, и он уже тоже нарисовался, уселся на стул перед баром, ручки свои толстенькие, в кольцах, перед собой сложил, как первоклассник.

— Совсем ты, Роб, замотался, я смотрю. Хмуришься, разговаривать не хочешь. Может, покурим, настроение поднимется.

Я бы покурил, да впереди целый рабочий день, и еще морока вечером с деньгами.

— Нет, Веня, не сейчас. Дел много.

— Не жалеет тебя Гарик, совсем не жалеет. Со мной бы ты не так жил...

Ну, началось. Опять пойдут ахи-вздохи-намеки. Как же он мне надоел, прилипала. И послать нельзя — лепший Игоря дружок, разобидится, жаловаться побежит.

— Веня, мы уже на эту тему разговаривали, может, хватит?

— А что Игорь-то не появляется? Поссорились?

— Игорь уехал, — я демонстративно утыкаюсь носом во вчерашнюю газету.

— Ну да, а я его видел тут на днях.

Желание читать испаряется. Как видел? Где? Я ж звонил, никого дома не было.

— Звонил, — Венечка хихикает, — Глупыш ты, у него телефон-то с определителем. Не берет трубку, да и все дела. Ты из будки позвони.

Я подзываю Юрку, нашего официанта. Прошу постоять пару минут и вылетаю из бара, нащупывая в кармане жетон, под мелкий нудный дождь.

Длинные гудки, я уже вздыхаю с облегчением, но в этот момент в трубке щелкает соединение:

— Алло.

Игорь! Дома! Но почему?

Возвращаюсь в бар, словно побитая собака. Венечка смотрит на меня с сочувствием:

— Ну что, убедился?

Не отвечая, иду в кабинет и звоню Витьке. Пусть поработает сегодня за меня, мне просто необходимо выяснить, что произошло. Конечно, Витька недоволен, но через час приезжает в бар.

— Чего стряслось, водка скончалась?

— Витек, я за тебя отработаю, когда захочешь. Мне сегодня ну позарез надо!

— Да ладно, — Витька занимает место за стойкой, — Проблем-то.

Венечка машет мне рукой из машины:

— Роб, садись, подвезу.

Тачка у него, конечно, шикарная, но мне не до восхищений. Я никак не могу понять, почему Игорь от меня прячется. И не ссорились, кажется, ничего такого не было. Все как обычно. Так в чем же дело?

Поднимаюсь по лестнице медленно, ноги не идут. Гложет какое-то нехорошее чувство, что не надо мне сюда сегодня, совсем не надо. Сидел бы в баре, ничего бы не знал, не дергался. Достаю ключ, щелкаю замком — дверь приоткрывается ровно на пол-ладони. Цепочка изнутри! Впрочем, она тут же соскакивает, и я вижу Игоря, в коротком халате с полотенцем в руке.

— Робка! Это ты звонил? А я только что из душа вылез.

Захожу в прихожую, замечаю у двери сумку, с которой Игорь обычно ездит. Он улыбается мне, продолжая вытирать мокрую голову:

— Прилетел утром, поспал вот пару часиков, вечером собирался в ресторан заехать, а ты тут как тут.

Он обнимает меня, притягивает к себе. Я прижимаюсь щекой к его щеке и грустно жалуюсь японскому календарю с подмигивающей девицей, который висит напротив:

— Я совсем без тебя не могу.

В этот момент сквозняком приоткрывает дверь в комнату, и я вижу в углу небрежно брошенные кроссовки. Белые-белые.

Вот когда все во мне обрывается, потому что я знаю — чьи это кроссовки. Я самолично покупал их Кешке несколько недель назад. Мы обошли с ним кучу магазинов, но все было не то, все не по вкусу. Мы уже собирались домой, когда Кешка внезапно остановился и выдохнул восторженно:

— Вот!

Они стояли на витрине и сияли девственной белизной, перечеркнутой разноцветными шнурками. Великолепные. Кожаные. Неповторимые.

Кешка качнулся вперед, словно готов был прижаться к стеклу, чтобы оказаться как можно ближе к этой сияющей мечте. Его восторженное "Вот!" обошлось мне в месячную зарплату, но я готов был отдать намного больше ради его восхищенных и преданных глаз.

Отталкиваю Игоря, иду к комнате. Он пытается меня остановить — с тем же успехом можно пытаться остановить торнадо. Пинком открываю дверь. Кешка посередине комнаты торопливо застегивает рубашку. Я вижу его побелевшее от испуга лицо, на нем брызгами рыжей краски резко выделяются конопушки. Которые я так люблю целовать. Любил. Целовать.

Игорь обнимает меня сзади за плечи.

— Роб, подожди, сядь, поговорим.

Не хочу я с ним разговаривать. Потому что будет только ложь, ложь, ложь! Рывком освобождаюсь от этих рук — теплых, нежных, любимых — швыряю Кешке ключи от квартиры, чудом не попадая ему в лицо тяжелой связкой.

Вниз, по лестнице, под дождь, ну, где эта чертова гроза, пусть уже какая-нибудь шальная молния спалит этот дом! Или меня, ведь я все равно сейчас умру — от боли в сердце, захлебнусь слезами, задохнусь, потому что горло сжали спазмы удушья.

Венечка ловит меня за руки, усаживает в машину, везет куда-то. Я не вижу, потому что дождь хлещет все сильнее, заливая стекло сплошным потоком. Дворники не справляются, машины стоят по обочинам, только мы все едем, едем в никуда, в серую пелену, за край мира.

Свинцовая вода, исхлестанная дождем. Мокрый, тяжелый песок. Деревья, с которых обрушиваются водопады. Приторно-сладкий дым, волнами гуляющий в машине. Не помогает — на душе все так же тоскливо и мрачно. Венечка молчит, хотя именно сейчас я был бы рад его болтовне ни о чем. Не представляю, что я буду делать дальше, как жить. Без Игоря? Без Кешки? Я же не смогу — опять один, не к Венечке же мне идти. Вот он сидит, смотрит на меня выжидающе, рассчитывает, что я ему на шею брошусь?

— Роб, что, совсем херово? — Ах, какой участливый голос, а в глазах — затаенная радость. Ловко он все это провернул, ничего не скажешь. Следил ведь, наверняка, за Игорем, подлавливал. Или Игорь сам проговорился, а дальше — дело техники.

— Тебе-то что? — Грублю, нагло рассчитывая, что обозлится и выгонит под дождь.

Напрасные надежды — Венечка принципиально не замечает моего хамства.

— Да, травка тут не поможет. Разве что взять и отключиться, чтобы ничего не помнить, ничего не чувствовать. Хочешь? У меня есть.

— Что у тебя есть? — Отключиться было бы неплохо, но что он имеет ввиду, я не совсем понимаю.

— Ну... кольнуться хочешь? Да не трусь, с одного раза ничего не будет. Вот, смотри, — Венечка закатывает рукав, и я вижу еле заметные следы на его предплечье, — Видишь, ничего страшного. Я в здравом уме и твердой памяти. Если осторожно и с умом — просто легкий кайф и никаких проблем.

Наверное, я ненормальный, но я соглашаюсь. Терпеть не могу уколы, поэтому закрываю глаза. Пусть делает, что хочет, а мне необходимо забыть, отключиться, не вспоминать...

...Пустой бар, дождь за окном. Никого, даже Венечки. Мне нехорошо, слегка подташнивает и болит голова. Какой кайф они находят в этом дерьме? Ничего я не почувствовал, легче, конечно, стало немного, только ненадолго. С тем же успехом можно было напиться. С ужасом жду, что вот пройдет еще сколько-то времени, и появится Игорь. Как мне себя с ним вести, о чем разговаривать? Или сделать вид, что ничего не произошло? Или плюнуть на все и уйти? Только вот — куда?

Звякает колокольчик на двери, даже не поднимая глаз, я знаю, что это Игорь. Чувствую всей кожей. Вот он подошел, остановился перед стойкой. Молчит. И я молчу, протираю бокалы, стоя к нему спиной.

— Роберт, — звук его голоса заставляет меня замереть с очередным бокалом в руке, — Роберт, где ты вчера был?

— Какое тебе дело, где я был, я же не спрашиваю, где ты был всю неделю.

— Витя сказал, что ты уехал с Веней.