Ржавчина

Мне притворяться было не нужно. Потому что чем меньше у Гермионы оставалось на меня свободного времени, тем меньше мне пришлось бы ей врать и тем реже изображать желание в постели. Но вместо этого я почему-то всё равно огорчился. Несмотря на то, что мне доставляло это сплошные неудобства, я всё равно хотел, чтобы она уделяла мне больше времени. И, вот, разве можно после этого пытаться понять, что тебе действительно нужно? Как в такой ситуации выбирать? Невозможно!

Да, так я вёл речь о том, что они мило беседовали. Гермиона с Панси. Любопытство меня разбирало, но у жены я спросить ничего не мог, она бы резонно захотела узнать, почему я именно Панси выделил среди других? Неужели я специально следил за их взаимоотношениями на работе? И если следил, то почему? Так что я мог спросить только у самой Панси, а это получилось у меня далеко не сразу.

Она ответила мне, что это была просто вспышка, когда она вопила в прошлый раз. Обычная несдержанность. Что она сорвала на мне злость. И что, раз другого выхода всё равно нет, значит надо подстраиваться под обстоятельства. Раз уж Гермиона выбилась в начальники, надо налаживать с ней хорошие отношение. А если и на работе проявлять своё недовольство, то тогда уж и в будущем точно не видать повышения, как своих ушей.

Ну что, вполне в духе Слизерина. Знакомо. Эти будут зубами скрипеть, а всё равно давить из себя улыбочку. И в тот момент я подумал, что мне просто сказочно повезло с любовницей. Кто ещё лучше всего подходит для того, чтобы врать и притворяться?! Раньше как-то не задумывался. И правда, ну вот будь на месте Панси какая-нибудь... я не знаю... Сьюзен Боунс. Не то чтобы мне нравилась Сьюзен Боунс! Просто, для примера. Разве смогла бы она сохранять такое ледяное спокойствие и идеальную улыбку, находясь каждый день рядом со своей соперницей? Скажете: а как же я? Ну, у меня-то к Гермионе чувства. У Панси, конечно, тоже к ней чувства, но прямо противоположные. В общем, в первый раз в жизни, наверное, я восхитился чему-то типично слизеринскому. И не потому даже, что мне лично это помогало, а потому что понял, что и их особенные качества могут быть полезны.

С другой стороны, польза сомнительная, конечно. Польза для того, чтобы делать всякие разные вещи под прикрытием. Но необязательно же нехорошие вещи! Пускай мы с Панси поступали плохо, но кому-то же такое самообладание могло бы и помочь!

Впрочем, что-то я куда-то отклонился.

Если говорить по делу, то с этих пор моя жизнь снова вкатилась в прежнюю колею. Как ни странно, но Панси всё больше успокаивалась. Она всё реже мне намекала на то, чтобы я уже, наконец, решился расстаться с женой и всё чаще мы, вместо того, чтобы сидеть на квартире, где-то шлялись. Просто на природе или просиживали в барах. С ней мне везде было легко. Она не читала лекций и не устраивала экзаменов. Даже когда она болтала без умолку, это была совершенно не напрягавшая меня болтовня. Мы словно вернулись на шаг назад в наших отношениях, только на новом уровне. Я думал, что она просто смирилась. Поняла, что всё равно не добьётся от меня того, чего хочет, и проводила время со мной просто для собственного удовольствия. Меня такое положение устраивало абсолютно. До одного весьма знаменательного дня.

Мне тяжело об этом рассказывать. Вот об этом — правда, тяжело. Учитывая, как всё потом обернулось. Меня всего прямо выворачивает, когда я думаю, как бы всё сейчас могло быть, если бы... Если бы я не был таким грёбаным сукиным сыном!

Это случилось в один из тех вечеров, который мы с Гермионой проводили вместе. Она была как-то непривычно задумчива и постоянно поправляла то рукава, то воротник, хотя всё у неё было в порядке. Она волновалась, это я определил с первого взгляда и в первый момент испугался. Ну, потому что это привычное ощущение того, кто изменяет своему супругу. Постоянное ожидание страха разоблачения, который может нахлынуть буквально в любую секунду от самых, казалось бы, невинных причин. Другой человек по соседству даже внимания не обратит на то, что изменщик заметит и тут же станет внимательно и украдкой оценивать. Так было и со мной в первые секунды, как она пришла с работы, но очень быстро я понял, что дело совсем не в этом. Я понял, что она хочет поговорить со мной. По взглядам, которые она на меня бросала. И решил ей помочь.

— Выпьешь чаю?

— Да, Рон, с удовольствием.

Мы пошли на кухню. На кухне и состоялся наш разговор.

Я давно не видел Гермиону взволнованной. На нервах — видел, и частенько, у неё работа была такая. Приходилось из раза в раз доказывать, что права, а у нас в Министерстве сидит столько твердолобых, что доказать им что-то подчас труднее, чем Хагрида научить танцевать. А вот именно что взволнованной — давно не видел.

А с чего ей было волноваться? У неё в жизни всё было стабильно, не то что у некоторых, не будем показывать пальцами. Работа, дом, дом, работа. Мне вообще казалось, что она нашла для себя какую-то удобную позицию, на которой держалась, как будто шар в ямку закатывается и там лежит. Как оказалось, я ошибался. Странно, что за всё время нашей совместной жизни мне как-то ни разу не пришло в голову поговорить с ней, как это называется, по душам. Постоянно казалось, что этого и не нужно, что всё ещё достаточно нормально для того, чтобы такие разговоры вести, хотя какая уж там, к акромантулу, нормальность!

— Рон, мне кажется, в последнее время у нас с тобой как-то не складывается.

"Правда?!"

— Ты о чём? — спросил я насколько мог осторожно.

— Ну, — она пожала плечами, — раньше мы как-то больше... общались, ходили куда-то.

Её глаза смотрели в стол. Она чувствовала себя виноватой, похоже. Или мне показалось? Что я должен был бы сделать в таком случае, по всем правилам, если бы был примерным мужем? Броситься в атаку, конечно.

— А когда нам ходить, когда разговаривать, если ты вечно занята?

— Вообще-то, — она попробовала поднять глаза, — я сколько раз пыталась. Но тебе же ничего не интересно!

— А тебе не интересно то, что мне интересно.

— Ох, Рон, твои интересы, это...

— Что? Ну что?!

— Ладно, я не ругаться, вообще-то, собиралась. Я... — она замялась, видно что, не зная, как продолжить, хотя на неё это было совершенно не похоже.

Я пил чай и не смотрел на неё.

— Я тут подумала... с этим новым назначением... у меня ещё меньше остаётся времени. Мы почти не видимся. У тебя тоже эти сверхурочные дежурства постоянные. Я понимаю, что ты пытаешься как-то компенсировать... В том смысле, что раз уж я всегда на работе, и ты... не хочешь тут в одиночестве просиживать. Я понимаю, Рон! Не надо думать, будто я ничего не вижу. Тебе всё это не по душе, и давно не по душе. Ты ведь не на моей должности женился, и, наверное, не этого от меня ждал.

Как вы думаете, что я чувствовал в этот момент? Нет, вы даже представить не можете! Если, конечно, сами не оказывались на моём месте.

— Гермиона, да всё нормально! Нет, ну честно, тебе не надо...

— Подожди! Зачем скрывать очевидное? Всё идёт не так, как должно было. Как мы оба хотели, мечтали. Возможно, пришла уже пора что-то изменить.

Я похолодел. Внутри прямо волна ледяная прокатилась. Я вдруг понял, что если она сейчас заговорит о разводе, я готов буквально на колени перед ней свалиться и умолять этого не делать. Почувствовал себя способным и с Панси расстаться, и новую жизнь начать. Наверное, это был, как это говорят, порыв. Потому что накатило так сильно и резко, что я едва удержался, чтобы стерпеть и дослушать, чтобы не вцепиться в её руки и начать ей втолковывать с близи, прямо в лицо, те фразы, которые готовы были сорваться с языка.

— Я думаю, что возможно... наверное... чтобы двигаться дальше, пришла пора нам с тобой, — и на два тона ниже, — завести ребёнка?

Я только набрал в грудь воздуха и так и остался сидеть на одном месте с этим воздухом внутри. Выдохнул, только когда слегка опомнился чуть позже, а она всё это время смотрела на меня с... выжидательным испугом — так, наверное, можно было назвать выражение её лица. Я как будто на себе ощутил, чего ей стоило произнести эту фразу, и... как только ощутил, сразу же бросился к ней, и правда опустился на колени, она сидела, я обнял её за талию, вместе со спинкой этого дурацкого стула, прижал, начал целовать куда-то в макушку, лохматя её прическу...

Я вообще не понимал, почему я так реагирую. Что такого уж она предложила? Мы об этом не заговаривали, конечно, но моя мать у меня регулярно спрашивала. Когда, мол? То есть чем-то совсем неожиданным для меня это не могло стать. Тогда почему? Возможно, потому, что это была Гермиона. И мне трудно, почти невозможно объяснить, что скрывается за этим словом. Я и не буду.

— А как же твоя новая должность?

— Никуда не денется моя должность, есть поважнее вещи... Рон... ты меня раздавишь!

Я, наконец, отпустил её и стал рассматривать её лицо. Именно рассматривать, как будто в первый раз в жизни видел. Она всё никак не могла перестать смущаться, хотя, вроде бы, уже увидела мою реакцию на своё предложение.

— То есть, ты не против?

— Против?! Ты с ума сошла? Это же всё изменит!

— Что изменит?

Я понял, что проговорился. На радостях так бывает. Я тут же бросился объяснять ей, что она была права, и наша жизнь в последнее время действительно напоминала что-то странное, и что вот её-то и пора изменить. Она поверила.

На самом деле, я, конечно, имел в виду другое. Я вдруг почувствовал... нет, даже ясно увидел шанс избавиться от этого раскоряченного положения, в которое попал и в котором пребывал уже слишком давно. Которое, вроде бы, меня и устраивало со всех сторон, но, в то же время, жутко напрягало где-то глубоко внутри. Я понял, что поэтому-то я так и обрадовался.

Теперь появлялась возможность превратить наш с Гермионой брак в настоящую семью, всё бы вокруг изменилось, всё наше отношение к окружающему. И Гермиона меня, конечно, удивила. Она вдруг показала, что ей небезразлично происходящее промеж нас, что она, оказывается, всё это время тоже переживала, тоже замечала, что у нас не ладно, что ей это тоже было не по душе. Честное слово, нам бы стоило почаще говорить с ней обо всём таком, может быть, тогда бы и Панси не возникло на горизонте.

А для Панси теперь у меня появлялся просто железный аргумент. Если Гермиона забеременеет, то я смело могу сказать ей, что нам пора расстаться. Ну какая женщина не поймёт такую ситуацию?! Я даже подумал, что мне стоит соврать. Соврать, что Гермиона УЖЕ беременна, что она именно об этом мне сообщила. Но потом решил так не делать. Потому что Панси всегда была... не то чтоб очень умной, но хитрой точно. Она бы сообразила, что у такой, как Гермиона СЛУЧАЙНО ничего подобного произойти не могло. Всякий, кто близко знал мою жену, так решил бы. У Гермионы всё всегда было распланировано, и допустить небрежность в таком важном деле, способном изменить всю жизнь, она не могла. А заподозри Панси меня во вранье, всё могло бы кончиться очень плохо. Так что я решил по-другому.

Я просто принялся с воодушевлением прикладывать усилия к тому, чтобы Гермиона и вправду забеременела. Ко мне даже поначалу вернулось ушедшее желание к своей жене. К сожалению, она снова всё испортила. Ей, конечно, хотелось сделать всё "правильно", а, по её мнению, правильно — означало "по книжкам". Ну, вы понимаете. Нужные даты, нужные позы... Хорошо, что ради такой цели я снова готов был терпеть.

Так что некоторое время я прожил в немного подвешенном состоянии. Я как бы уже знал, что изменения пришли, но они ещё не наступили. И с Панси я, естественно, всё никак не мог переговорить. Во-первых, самого события ещё не случилось, во-вторых... боялся просто до ужаса. Аргумент, конечно, был железный, но стихийной женской реакции ещё никто не отменял.

И я... продолжал с ней встречаться. Пусть реже. Но продолжал. Оправдывал это тем, что она не должна раньше времени забеспокоится. Иначе первой затеет разговор о наших взаимоотношениях, когда у меня ещё не будет так лелеемого мной аргумента. "Лелеемого" — ха, я всё-таки кое-чего нахватался из всех этих походов по театрам и музеям!

Сейчас только и остаётся, что сидеть и вспоминать об этом. Сколько ни ругал ту жизнь, а нынешняя-то в сто крат хуже. Всё разрушилось в один миг!

Утром. Они пришли утром. Постучали в дверь. Мы едва только встали, наверное, не было ещё семи часов. Гермиона, по обыкновению, клевала на кухне какую-то кашу. Я их всегда терпеть не мог. С детства. Всё, что она оставляла, я немедленно выкидывал вон, мне даже запах этот не нравился. Но почему я говорю о каше в такой момент? А разве так уж легко заставить себя говорить о том, о чём не хочешь вспоминать больше всего на свете?

Они постучали, и я пошёл открывать дверь. Хорошо, что я. Вообще, хорошо, что я тогда был дома, а не на дежурстве, иначе бы её забрали как есть — прямо в халате на голое тело. Они, видимо, были в курсе, что я — аврор, потому что сообразили сразу представиться. И дали возможность Гермионе собраться хотя бы по минимуму.

Я что-то кричал. Я помню, что я что-то кричал. И кидался на них. Не всерьёз, конечно, потому что понимал, что у них действительно есть полномочия, и что они действительно не шутят. Гермиона успокаивала меня, твердила, что это какое-то недоразумение, что очень скоро всё выяснится, и перед нами ещё будут извиняться. В глубине души я тоже на это надеялся. Я в тот момент решил, что произошла какая-то глупая ошибка с какими-то очередными нелепыми бумажками, что они просто перестраховываются. Мне не приходило в голову, что из-за простой перестраховки они не пришли бы арестовывать Гермиону Грейнджер, у них должна была быть весомая причина и стопроцентные доказательства, потому что завтра же эта новость была бы на первой полосе. Если б хотя бы Гарри был здесь, если бы только он был здесь! Вполне возможно, они вообще бы не посмели, закрыли бы глаза, предпочли бы не заметить. Но Гарри не было, и мою жену отвезли на второй уровень Министерства. В мой департамент.

Есть такая комиссия... Те, кто в курсе, поймут. Она контролирует не то, чем маги занимаются вне стен Министерства, как все прочие подразделения нашего департамента, она занимается самим Министерством. Её назначает непосредственно Визенгамот из своих же. Как правило, всё маги при капиталах, чтобы их труднее было подкупить. По хорошему, контролировать собственных сотрудников должно своё же руководство. Но это только на словах. На самом деле, всем плевать на это, надеются на наш департамент, считают, что это наша работа — нарушителей ловить, а они как бы и не при делах. Особенно удобно, когда самому начальнику хочется что-то положить себе в карман. Вот эта комиссия такими и занимается.

Понимаете теперь, почему я подумал, что это всё чей-то глупый ляп? Разве можно себе представить Гермиону, проворачивающую махинации у себя на работе? Нет, ума бы у неё хватило, конечно, чтобы обмануть любой контроль, но дело же не в уме. Даже если бы я самолично увидел, как она делает что-то незаконное, я бы скорее поверил, что мои глаза меня обманывают. В крайнем случае, она могла пойти на нарушение для помощи другим, если бы посчитала правила слишком несправедливыми. Но для себя?! Это немыслимо!