Портовые Неки

Цинеро продолжила:

— Ты мне не поверил, но я действительно почувствовала, что нас приносили в жертву. На моем прежнем месте я научилась ощущать такие вещи.

— Какие?

— Жертвы. Когда кому-то приносят жертвы. Я выросла в поместье мага, и последние пять лет была его мажордомом. Он даже начал учить меня кое-каким начаткам мастерства.

— А почему ты сбежала?

— У нас, зверолюдей … Мы приносим клятвы в верности империи, и, как мажордом, я клялась служить Флавию. Мне не хотелось выбирать, но я была должна. Так что сбежала туда, где клятва не действует, — Цинеро замолчала, грустно вздохнув.

— Все так плохо? — задал вопрос Саша.

— Да. И нет, даже сейчас не могу рассказать. Прости, — она накрыла ладонь Саши своей.

— Ясно, — руки он не убрал, и Цинеро обернулась к нему.

— Саша, это не шутка. Если владыка Баал вернется, то это будет как бы это сказать … козел в огороде.

Он сделал непонимающий вид. Сашу сейчас больше беспокоило то, что им негде ночевать, то что их будут искать по вокзалам-гостиницам, то что похоже нужно было действовать по инструкции и не пускать всю свою жизнь псу, а простите, коту под хвост.

Цинеро поспешила объяснить:

— Когда люди пришли в наш мир, они принесли с собой своих богов. Точнее даже не богов, а как бы это сказать … дорожку к ним. Как вы говорите, телефонную линию. Чтобы набрать номер нужна добровольная жертва. Флавий учил, что тут срабатывает принцип подобия: жертвователь есть жертва — ты отдаешь богу какую то часть себя и между вами образуется связь достаточная, чтобы или донести молитву, или сотворить чудо. Это дело только между тобой и твоим богом.

— И?

— И римляне притащили с собой еще кое-что. Сущности, которые брали плату чужими жизнями и честно расплачивались. Сожги десяток младенцев и получи лишний год жизни, восславь владыку Баала — Цинеро сплюнула, оскалив слишком длинные и тонкие для человека клыки, — Не слишком то равный обмен, но ведь это год твоей жизни в обмен на несколько чужих. Легкий выбор.

Она сделала паузу, подбирая слова. Саша молча ждал.

— В Империи сейчас эти культы разгромлены. Так же как было с Ханааном.Так же как было с Карфагеном. Но как видишь не до конца. И ты знаешь, мне кажется если они вернутся, то Земля не устоит. А следом и Империя. Мало кто из ваших политиков не пойдет на эту сделку — десяток детей за лишние триста дней жизни, и поверь у Флавия их гостило немало.

Цинеро была права. Розовых очков у Саши не было, да и не могло остаться в современном обществе, но угроза была какая-то фантастическая, больше походящая для страниц комиксов, чем для реальной жизни. Злобное божество жаждущее завладеть миром.

— Знаешь, я как то не напуган, — сказал он, — оно и так происходит, с твоим Баалом или без него. У нас далеко не идиллия — те же лекарства из стволовых клеток — наши врачи делают вытяжки из нерожденных младенцев, чтобы изготавливать лекарства для богатых людей.

Цинеро передернуло:

— Это … черное дело.

— А пересадки органов? Мы убиваем одного, чтобы спасти другого. Жертвуем здоровым ради больного. Знаешь, твой божок не будет здесь чем-то особенным. Скорее прекрасно впишется в пейзаж.

— Нет, — Цинеро помотала головой, — Нет. Это хуже, гораздо хуже. Ваал это власть, это бог рожденный из первого государства. Персонификация контроля. Если он придет сюда, то не успокоится пока не будет управлять каждым вашим шагом, пока не лишит вас свободы выбора.

Саша хмыкнул:

— Думаешь это хоть кого-то напугает? Если верить интернету, то люди только и мечтают о вожде, который бы всех нагнул.

— Скорее мечтают о том, чтобы все иметь и ничего за это не платить, — Цинеро зевнула, раскрыв рот так широко, что у Саши заломила челюсть. — Не думаю, что в их мечту о величии входит собственная дочь, продающая девственность в храме, или сын под краеугольным камнем нового дома. Хотя да, такие могут пойти за новым богом, думая что тот обеспечит их за счет чужих страданий, и будут очень неприятно удивлены.

Саше вспомнилось:

— Ага. Партия разберется.

— К чему это ты?

— Так, историческая аналогия. Долго рассказывать.

— В общем нам надо к Флавию, — подытожила Цинеро. — Ты можешь мне не верить, насчет богов, но он очень многое может, и если ты поможешь мне вернуться, то я обещаю, что он очистит твое имя.

Замечательная награда, если вспомнить. что не будь этой усатой рядом, то он бы и не влип в неприятности. Но Саша предпочел не изображать истеричную барышню. В конце-концов в этом не было никакого смысла.

— Хорошо, — сказал он. — Давай думать.

* * *

Сорокин неоднократно проклял дресс-код этой чертовой вечеринки. Сначала, когда облачался в простыню с заколкой, потом когда лез в машину, а затем — когда вылезал. Те кто придумывали тоги, рассчитывали на куда более мягкий климат и не брали автомобильный транспорт во внимание.

Пока ехали он смотрел в окно — пейзажи Нового Рима больше всего напоминали Сорокину какую-то фантастическую ленту. Холмы, небольшие рощи, луга, отары овец и стада коров. Средиземье.

— Тут в основном переселенцы, — пояснил Закиров, — раньше жили местные, но после открытия врат в этих местах такая свистопляска была…

Сорокин про свистопляску читал. Сначала войска восточного предела полегли тут практически в полном составе, потом нелюди чуть вьетнам не устроили, ну и наши не удержались. Утилизировали что-то экологически-чистое из советских запасов, после чего вся местность вокруг врат стала по библейски безвидна и пуста.

Дорога вильнула в очередной раз и, проехав узкой лощиной, они вырулили на широкий луг, заполненный прибывающими гостями. Трава была аккуратно скошена как на английской лужайке, размеченные дорожки с обозначенными местами для стоянки сливались в одну, ведущую куда то вокруг холма.

Они вышли из машины , и Сорокин вдохнул полной грудью. Пахло травой и какой-то весенней свежестью. От холодного воздуха ноги покрылись мурашками, а пальцы ног в не менее традиционных сандалиях моментально замерзли до синевы.

Шедший рядом Закиров никаких неудобств казалось не испытвал и, спрятав лицо под такой же птичьей маской как у Сорокина, ничем не отличался от аборигенов. Собственно и понять — пришел ли человек с земли или из Империи можно было только по его транспорту. Римляне предпочитали конные повозки, паланкины, изящные самоходы — автомобильно-магические гибриды, богато украшенные изготовившими их гномскими мастерами. В специальном загоне неспешно переваривали ужин ездовые драконы. Земляне больше были представлены внедорожниками развной степени паркетности, хотя были и исключения. Сорокин с удивлением обозрел “Порше-Бокстер”, какой-то неведомой силой подвешенный в полуметре над землей.

— В воздухе управляемость нулевая, да и скорость не очень, — пояснил Закиров, — но зато можно на этой малышке гонять по шоссе у нас, и ползать по всем буеракам у имперцев. Магия.

Cорокин хмыкнул, завидуя неведомому владельцу.

Поток гостей спрессовывался с одной стороны склоном холма, с другой — бегущим ручейком, постепенно замедляясь. За очередным поворотом их ждали.

Сначала Сорокин заметил деревья, настоящее море деревьев — прямые и высокие, настоящий строевой лес. Садящееся солнце светило сквозь кроны, зажигая листья оранжевым бесовским огнем.

— Не вздумай целовать ей руку, — внезапно шепнул Закиров.

— Что? — переспросил Сорокин, оторванный от заворожившей его картины.

— Так принято, — ничего не объясняя ответил Салман.

Сорокин опустил голову и понял о ком идет речь. Гостей встречала рыжеволосая женщина, окутанная как легендарная леди Годива исключительно в свои волосы. Одна за одной маски подходили к ней, склоняясь в почтительном поклоне, а стоящий за “Годивой” пухленький мужчина в маске черного кота грудным речативом повторял: “Госпожа в восхищении, Госпожа в восхищении.”

* * *

— Ты понимаешь, что это нереально, — наконец сказал Саша, — можно месяц провести в подготовленном месте, но месяц зайцем на судне, да так чтобы никто из команды тебя не нашел? На самолет нас не пустят. Поезд — ловушка. А вот на машине наверное можно. Купим по доверенности и, благославясь, поедем. В следующем большом городе поменяем. Гайцов окучим амулетом.

Он провел рукой в воздухе, подражая джедаю из звездных войн:

— Эта машина не нужна вам. Но вот как мы проникнем в Особую Зону я не знаю: туда только морем или самолетом,

Цинеро насмешливо посмотрела на него:

— Месяц? Мы плыли дня четыре, не больше. А на месте я почувствую где открыт переход.

Саша вздохнул.

— Цинеро, врата где-то на Сахалине — другое место место просто не подходит. Четыре дня морем — это средиземноморье за Босфором. Русских там конечно много, но не настолько, чтобы вот так без особой публичности промышленно осваивать другой мир.

— Но я же здесь, — привела она убойный аргумент.

Саше захотелось почесать в затылке. Цифры просто не складывались, как и накладные. Последнее было неудивительно — кто бы ожидал от контрабандного груза кристально-честных бумаг, а вот сроки — другое дело. Магии же не бывает, по крайней мере такой магии, которая способна незаметно превратить в неделю месяц пути.

Если только часть пути не проделали на самолете.

— А когда везли, тебе уши не закладывало? — перепад давления невозможно скрыть.

— Нет, — помотала головой Цинеро, — нас погрузили на той стороне, потом час где-то на машине, и сразу на корабль. Поэтому я и говорю, что почувствую врата — они достаточно близко от порта.

Все страньше и страньше, как сказала бы Алиса.

* * *

Роща выросла вокруг небольшого озера с водой прозрачной настолько, что можно было различить переплетение мертвых древесных ветвей, устилавших дно. То тут, то там вода бурлила, выпуская наружу клубы теплого пахнущего серой пара.

Для гостей на берегу стояли трибуны, и маски рассаживались группируясь — совы к совам, волки к волкам, лисы к лисам. В этом была какая-то система — может быть маска была знаком положения, может быть профессии, а может душевного свойства.

Зрелище, приготовленное для них, должно было произойти на воде — капитальный плот шагов десяти в поперечнике был привязан к колышкам, покачиваясь в такт практически незаметным нагоняемых легким ветерком волнам.

К своему удивлению Сорокин не слышал шума голосов, все рассаживались в молчании и тишина нарушалась только шумом деревьев, шорохом одежд и стуком сандалий. Он обернулся к Закирову, чтобы спросить о причине такого поведения, но что-то удержало его язык. Нарушать эту тишину показалось неправильным и невозможным.

Темнота наступила неожиданно, упала на землю как черное одеяло, и Сорокин с трудом мог различить собственные руки, не говоря уже о том, что происходило на воде. Вспыхнувшие на плоту факелы ударили по сетчатке на секунду ослепив его.

Забил барабан, отзываясь где то в животе, вступили трубы, подчеркивая торжественность момента. Проморгавшийся Сорокин увидел распорядителя — того самого толстяка в маске кота, раскинувшего руки в центре плота, уже отбуксированного далеко от берега.

Вырывающиеся из воды клубы пара в свете факелов придавали ему вид дешевого эстрадного певца родом из восьмидесятых, но Сорокин был совершенно уверен, что веселой дискотекой тут не пахнет. Скорее детским утренником для великовозрастных детишек.

Ему вспомнилась запись из Богемской рощи. Полтора часа “экспертов” греющих мозг отсылками к тайным языческим ритуалам, восходящим к дохристианским временам, рассказов про сатанизм и левую пятку Бафомета, чуть ли не пересказ всей истории ордена Храма Соломона, и короткая десятиминутная запись, снятая из-под полы, на которой массовик-затейник сжигает чучело Забот, чтобы аудитория могла символически отрешиться от своих важных и общественно-значимых ролей и предаться сексу, наркотикам и рок-н-роллу как во времена своей молодости.

“Видимо я увижу что-то подобное вживую,”— подумал Сорокин, приготовившись насладиться представлением.

— Друзья! — обратился Кот к собравшимся, голос разнесся по воде так, как будто он говорил в микрофон, — Друзья! Живые и уже покинувшие нас! Мы собрались здесь, в храме Великой Матери, — он сделал драматическую паузу, и Сорокин поморщился под маской. Сектантов он не любил. Кот продолжил:

— Великой Матери Природы! Слышите как шумит ветер в кронах? Слышите тихий плеск воды? Слышите дыхание земли? Оставьте свои заботы, оставьте свои печали! Мы собрались здесь, чтобы праздновать, чтобы воздать хвалу Великой Матери! Придите, создания леса, коснитесь глаз этих смертных и откройте их красоте мира, вернитесь в их прошлое и закройте врата горести. Как пали стены Тира и Вавилона, так расточатся и наши царства, но красота пребудет вечно!

Не прекращая декламации, Кот шагнул с плота и оказался в буквальном смысле стоящим на воде. Присмотревшись, Сорокин увидел под ногами Кота камень: широкая плоская скала слегка выступала над поверхностью озера, ее влажная поверхность призрачным зеленым светом в пламени факелов.

Вслед за Котом на островок шагнули две фигуры, закутанные в плащи. Глубокие капюшоны скрывали лица и очертания тел. Ведомый ими третий жалобно блеял и безнадежно упирался изо всех сил. Чувствовал.

Кот ухватил барашка за задние ноги и с неожиданной для такого толстяка силой поднял над головой. Животное безвольно повисло, даже не пытаясь вырваться из рук своего мучителя. Вступили барабаны, сначала медленно звучно отмечая каждое движение на скале.

Вот — упали на мокрый камень одежды — мужчина и женщина сливаются в объятиях, огонь гуляет по обнаженным телам, бросая тени на волнующуюся поверхность воды. Кот встает над сплетенными телами, и легко, как консервную банку, вскрыв горло животного, кропит любовников потоком крови.

Барабаны заходятся в крещендо, выбивая ритм в такт движениям тел.

— Тебе Мать мы приносим дары! — кричит Кот, — Освободи нас! Освободи нас!

И его крик сливается с воплем сотен глоток гостей.

Сорокина трясет, трясет как будто от электричества, проходящего от ступней и до кончиков пальцев. Он чувствует, как что-то большое, неизмеримо большее чем он сам обращает внимает на это место. Это завораживает, вызывает экстатический восторг. Это концентрированное блаженство, не сравнимое ни с чем, что он испытывал раньше.

Он переполнен энергией, жаждой жизни, и он чувствует, что каждый рядом с ним ощущает тоже самое.

Провал.

Сорокин пришел в себя в воде. Он сидел рядом с берегом, наслаждаясь контрастом, который дарили ледяная вода у поверхности и практически кипяток, бьющий из подземных ключей. Церемониальная тога куда-то подевалась, сандалий на ногах тоже не было.

Берег был ярко освещен сотнями фонариков, развешанных на деревьях и Сорокин ничуть не удивился, увидев картины самого разнузданного разгула. Его передернуло — Сорокин слабо представлял сколько времени выпало из его памяти, и что именно он делал. Ощущение был как от хорошей бани — легкость во всем теле и какое-то расслабленное спокойствие. Почему-то он был уверен, что ничего страшного не случится, и все, что произошло в этой роще останется здесь же.