Год в Колчаковском застенке (Дневники заключённого)

Добираемся кое-как до палаты, но и здесь сюрприз: [37] койки без тюфяков и подушек — ложитесь на доски. Будь ты проклята, заботливость начальства!

5 марта

На лицо ближайшие результаты испытания водой: простуда почти у всех, хронический насморк, кашель, у иных болит грудь... А тиф косит и косит. Едва успевают готовить гробы и отправлять в барак-изолятор (во 2-й женской гимназии).

Волнует всю тюрьму весть о лишении передач на неопределённое время. Тоже из области экстренных мер.

А "политика" по-прежнему врывается и сквозь туго завинченные двери.

Знакомимся с речами Колчака и ответными приветствиями. Банкеты и парады следуют один за другим.

А на ряду с этим тревожные симптомы — сокрушительный приказ о дезертирах: "безпощадный разстрел... конфискация имущества укрывателей".

Пополняют спешно белую армию. Об"явлена мобилизация до 45-летнего возраста, сбор 18.000 лошадей, 6 тыс.повозок и т.д. И всё под страшными угрозами за невыполнение.

10 марта

Занесу в дневник ещё один "подвиг" белых (по разсказу молодого анархиста Ильиных) — как расправились в с. Большая Мостовая с крестьянином-стариком, кандидатом в Совет.

Когда белые вошли в деревню, шла баллотировка в Совет. Сын старика работал в поле. Узнав о приближении белых и чуя гибель сына, старик побежал предупредить парня, и тот бежал.

Белые, проведав это, решили старика разстрелять, но раньше приказали ему рыть для себя могилу. Начал, но не успел вырыть всю: "герои" [38] выпустили в грудь старика залп из винтовок, массу пуль.

11 Марта.

Исторический приказ: в газетах об"являют об отказе в выдаче мобилизованным удостоверений о том, что они не по своей воле идут в ряды "народной армии". Видно, донимают просьбами об этих удостоверениях.

Второй приказ — это уже "начало конца". В Тюмени возстание мобилизованных. Приказ гласит о "безобразиях" 150 новобранцев и повелевает усмирить их "самыми решительными мерами" — "разстрелять виновных на месте без всякого суда".

Одновременно с этим нам передают, что в Екатеринбурге до 5000 арестованных новобранцев, бежавших из рядов славной "народной армии".

Это не мешает заменившим "Зауральский Край" "Отечественным Ведомостям" ликовать по случаю взятия белыми Уфы.

Говорят, что это миф.

18 Марта.

А вот уже не миф, а на глазах наших свершившаяся очередная гнусность.

В нашей палате давно уже находился некто [Версинов] — тихий незаметный сельский учитель. Перенёс благополучно сыпной тиф. Определённого обвинения к нему не пред"явлено — просто "распространял вредные идеи".

И вот 16-го вечером после поверки, часу в 10-м [Версинова] вызывают в контору вести в город на допрос. Сразу мрачная тень подозрения ложится на душу: ночью на допрос!! [39]

И подозрение оправдывается. [Версинова] уводят из корпуса с 4-мя конвоирами с шашками наголо, но обратно не приводят.

Позже узнаём, что в контору прислали лишь казённое платье [Версинова] (какая аккуратность!), самого же его разстреляли по дороге. Якобы вздумал бежать от конвоя (4-х вооружённых!), в него стали стрелять и убили.

Давно уже знакомая и всем понятная версия.

21 Марта.

Проституирующие екатеринбургские газеты: "Отечественные Ведомости", возглавляемые "литератором" Белорусовым, "Ур. Жизнь" с г. Чекиным, да и кооперативно-демократический "Урал" то и дело живописуют зверства красных.

А вот картинка гуманности и благородства белых. Простой, но страшный разсказ нового больного — рабочего Режевского завода т. Мокроносова: арестовали казаки и как всегда нещадно били, издевались, безудержно грабили.

"Отправили нас из Режевского завода в Екатеринбург в товарном вагоне и набили туда 80 человек. Теснота и духота — и представить нельзя. К тому же законопатили все продуха, куда воздух бы прошёл, а к окну не подходи — разстрел! На всех поставили 2 ведра воды. Оправляться во время пути не пускали — так около суток и ехали. Чем дальше, тем труднее становится от духоты. Сам я чуть было не задохнулся — совсем нечем дышать стало.

Спасибо, протащили меня на полу к дыре, [40] что тайно проделали. Припал лицом к дыре к этой — хоть и грязь кругом — и отдышался.

Приехали на какой-то раз"езд, отцепили наш вагон, поставили в тупик и об"являют: "Через 5 минут мы обольём вагон керосином и сожжём вас!"

Каково было дожидаться этого. А пока что вошли конвойные в вагон и стали избивать нас. Так били, что у одного рука оказалась вывернута, и всё же продолжали..."

31 Марта.

Перелом зимы — идёт весна. Но на душе ея нет. Хуже всего неизвестность. Вчера объявлен "манифест" — список задержанных до 1 октября 19 года. После 1-го октября, прибавляют, будет суд. Но меня почему-то в списке нет.

В газетах г.г. "услужающие пером" всё подбадривают обывателей, но... на ряду с "Славься" — приказ: "Не распространять вздорных слухов об армии, в чём замечены и г.г. офицеры". Угрожают разстрелом.

2 апреля.

Для иллюстрации — кого забирали белые. Сегодня освободили 69-летнего "революционера", едва передвигающего ноги Левитского, брошенного в застенок неизвестно за что. Всё лежал день и ночь и всё умолял врача: "Не дайте помереть здесь". Умолил.

19 апреля.

Близится Пасха... Третья в узилище (Саратов, Тюмень).

Обывательского типа товарищи готовятся к Пасхе, устраивая "буржуйные столики" с куличами и крашеными яйцами. Есть даже "группа", хлопочущая о масле в лампаду и о свечах! [41]

Идут приготовления и снаружи: привезли партию винтовок, идёт усиление стражи.

22 апреля.

Удивительную и умилительную картину представляет собой палата N1 — уголок "крамольной" тюрьмы в пасхальную ночь. Православные, в том числе и молодой анархист, убрали иконы гирляндами, зажгли лампаду, свечи и во время заутрени усердно молятся.

Как это не похоже на Пасхальную ночь в Саратовской тюрьме (в арест.ротах), когда в соседней камере, набитой крестьянами-аграрниками, грянула в полночь "Крестьянская марсельеза", а у нас ответили песней: "Отречёмся от старого мира!"

Здесь, впрочем, этого нельзя было и ожидать: человеческий винегрет.

Когда молитвословия закончились, М-в произнёс, обращаясь ко всем, импровизированную речь на тему о "терпении и энергии".

В ответ на это раздалось иное слово: "Будем бороться и верить в свой народ, в освобождённый пролетариат. И дождёмся своего Воскресенья. И новой свободной России".

Этим кончилась наша заутреня. Разошлись по своим столикам, стали разговляться. А в городе долго-долго переливались волны колокольного звона.

23 апреля

Пасха проходит немного живее поста, благодаря случайно залетевшим ко мне книгам — 2 томика Гейне. Сегодня привели в тюрьму 5 арестованных... чехо-словаков.

"Нравится ль вам этот финик?" — как шутил Чехов. [42]

24 апреля.

Тиф, кажется, спадает, но в общем сделал своё дело: в тюрьме он скосил до 300 человек.

Всё спешно снаряжают новые партии — в арест.роты и уездные тюрьмы. Многие ли дойдут?

А по ночам густо близко слышны одиночные и залпом выстрелы.

— Всё стараются... Разстреливают! — замечает кто-либо в полусне.

Сегодня нам было показано ни с чем не сравнимое представление — как разыскивают нужного для разстрела человека.

В середине дня мы услышали шум чьих-то шагов по корридору. Затем дверь распахнулась, причём отворивший её надзиратель имел весьма услужливый вид, и мы увидели на пороге живописную группу: два юных фронтовичка-золотопогонника и между ними грубо накрашенная, ярко одетая девица в громадной шляпе и с тросточкой, украшенной цветами, в руках.

Некоторое время безмолвно осматривают палату:

— Ну, что же, — обращается один из офицеров к накрашенной девице, — не находите кого нужно?

Следует отрицательный ответ, хохот, восклицание золотопогонника: "Поищем в другом месте", — и дверь с треском захопывается.

С помощью старожилов и того же надзирателя скоро получаем раз"яснение:

— Это известная многим любовница купца [Топорищева]... По личной ея злобе сюда посадили одного, что сгрубил ей что-то, и вот теперь разыскивает, для разстрела чтобы...

— И разыщет, коли друзья помогают! [43]

Что к этому прибавить?

26 апреля.

Хотели отравить нам единственную отраду — прогулки: приказано водить шеренгой, попарно... не взирая на то, что есть больные, с трудом двигающиеся.

От каторжных прогулок отказались, на 3-й день их отменили.

Из газет узнаём, что Ставка Колчака и миссия переезжают в Екатеринбург. Надолго ли?...

Кстати о газетах: белое правительство, предающее анафеме большевиков за разгром "свободной (читай кадетской) печати", само весьма усердно душит свои газеты.

Даже в хамствующих "Отеч. Ведомостях" попадаются пробелы, а вот N5 "Урала" ("Демократическая областническая газета", издаваемая Кооперативным Издательством) зияет пустыми местами.

Вторая страница на половину пустая, вместо передовой — пустое место, перепечатка из "Чешско-словацкого дневника" обрывается в начале. "Обзор печати" с полемикой против "Отеч. Ведомостей" за их расшаркиванье перед властями без конца — снова пустое место.

Вот она — Колчаковская "свобода слова".

5 Мая

В окно смотрится "зелёный май", а сидеть придётся минимум до 1 октября. Надо вооружиться терпением. Тяжелей всего — неизвестность, что делается в Советской России.

Совершенно Николаевское об"явление во вчерашнем номере "Отеч. Ведомостей": за обнаружение тайной организации коммунистов 8 челов. разстреляно и лишь двое, в виде особой милости, приговорены к каторжным работам!

Вообще насчёт разстрелов щедры, как ни на что другое. Видимо, разстрел ожидает "красного фельдшера", [44] лежавшего в нашей палате — Иванова. И это до глубины души возмущает всех, даже ко всему равнодушных.

И в самом деле — Иванов (фельдшер сельской больницы, арестован за сочувствие большевикам и участие в Совете) как фельдшер принёс тюрьме гораздо больше пользы, чем казённый фельдшер, пресловуьый "Кузьмич", поглощённый частной практикой и расхищением тюремных лекарств. Иванов по целым часам работал в аптеке, помогая составлять лекарства, посещая больных в корпусе, и прямо самоотверженную деятельность проявил при сыпном тифе. В то время, как Кузьмич, струсив, не решался даже заходить в камеры, где оказывались захваченные сыпняком, Иванов, рискуя собой, проникал всюду и чуть ли не на своих плечах выносил больных тифом на ожидающую их к отправлению в барак подводу.

И великодушие его доходило до того, что он лечил, как мог, и м.б. спас от смерти нескольких надзирателей. Кажется, даже оказал помощь одному из помощников Нач-ка тюрьмы.

И вот этого человека включили в партию подлежащих эвакуации... А мы знаем, что это значит.

Ясно помню эту безпросветную ночь — недавно это было — в средине которой вдруг отворили дверь нашей палаты, гулко стуча сапогами, вошли 2-3 надзирателя с фонарём и стали выкликать по записке... приговорённых к смерти.

Один из вызванных догадался не ответить на вызов. И может быть, он же сам или кто другой после мгновения молчания бросил:

— Нет такого.

А Иванов и его брат-крестьянин, содержащийся с ним, отозвался, и его увели в тьму ночи, добавив:

— Пожитки не нужно. Не собирай. [45]

В полумраке слабо освещённой фонарём палаты мы простились с ним, предчувствуя самое скверное.

7 Мая.

И предчувствия не обманули: на другой день партия эвакуируемых ушла, а Иванов вместе с другими 4-мя отставили от партии и поместили в отдельной камере в корпусе. Очевидно, что-то замышлялось.

Мы видели из больницы противоположное нашему окно камеры в корпусе и сквозь его решётку видели Иванова, улыбавшегося и кланявшегося нам, и, видимо, ничего не подозревавшего.

Через день мы уже не видели его у окна. Вместе с другими "смертниками" его разстреляли... Поблагодарили!

8 Мая.

Газеты пестрят приказами о разстрелах. В Тюмени повелено разстрелять 18 "по обвинению в тайной и активной большевистской организации".

Разстрел за принадлежность к политической партии — дальше идти некуда. Даже "Отечественные Ведомости" встревожились и бормочут в передовой: "Не слишком ли г.г. усердствуете?"

После 2-х часов ночи сегодня обыск, заставший меня во сне. Знакомое тяжёлое, брезгливое чувство от грубого прикосновения корявых пальцев, залезающих в карманы, за пазуху... Отделался лишь конфискацией 2-х пузырьков чернил.

10 Мая

8-го числа в Екатеринбург приехал Колчак, и в связи с этим в конторе спешно составляется список арестованных. Зачем?

Запоздавшее, но поучительное — характерное для Колчаковщины — сообщение: в первые дни арестов во временных женских тюрьмах ( Гостином дворе и в І-й полицейской части) ночью врывались казаки и хулиганы-студенты (?) и чинили насилия над женщинами. Разследования не было.

20 Мая

Всё те же волнующие слухи с воли. Самые разнообразные. "Наш Урал" просит не верить, а между тем — [46] факты на лицо: "Правитель" Колчак переехал из Ек-га куда-то, Штаб Сибирской армии уехал, чехо-словаки давно умыли руки...

Тем не менее, новых арестованных всё приводят.

Последний номер "Н. Урала" с корреспонденциями о волнениях и возстаниях оживил палату.

23 Мая.

Что-то там за каменными стенами творится. Видимо, идёт "последний и решительный бой". В этом признаются даже "Отечественные Ведомости": "... на Западном фронте мы в тисках". Расписываются в неудаче белых, и тут же "дни большевистские сочтены". 300 дней, однако, прошло, как "дни сочтены".

Всё это живо волнует палату N1. И ясно вырисовываются два лика заключённых — Надежда и Страх.

— Может быть выпустят живыми? Или разстреляют раньше, чем придёт свобода?

Вопрос остаётся вопросом.

29 Мая

Третьего дня минуло 10 месяцев тюрьмы.

С воли сообщения из лагеря белых все "о последних дня большевиков", а наряду с этим показатели разрухи в их стане, как такой вот приказ, например, гласящий, что "у изменников солдат, перебежавших к красным или добровольно служащих им, будет отбираться всё имущество и передаваться солдатам, оставшимся верными Временному Правительству".

Молебен на Кафедральной площади. Весна 1919 г.

5 Июня.

Снова большой перерыв. Причина — временная пропажа дневника.

За это время без конца вести, слухи, открывающие светлые горизонты.

"Красные идут!" — это слово на устах у всех! [47]

Устал я, и тяжело записывать разсказы об истязаниях, пережитых заключёнными... Но занесу в "анналы" м.б. последнее повествование.

Разсказчик — рабочий Дм. Полетаев из Кунгура.

Составлял я ему прошение Уполномоченному по охране. И вот предо мной красноречивый документ, смоченный кровью и слезами:

"Сначала арестовали меня на 8 суток, но за недоказанностью обвинения выпустили. На второй день Рождества в квартиру явилось 6 офицеров из армии Колчака, приказали одеться, вывели во двор и там избивали плетьми до потери сознания.