Я коротко изложил Псу историю своего с Лёней знакомства. Пес повздыхал, покивал лобастой своей головой. А потом совершенно спокойно объявил:
— Я ее тоже знаю. Она вместе с Ладой в школе училась. В десятом классе.
— А этот что, тоже с ними учился? — сердито спросил я. Я разозлился на Ладу — когда я докладывал об обстоятельствах своего пребывания в сапожной мастерской, Лада и словом не обмолвилась, что знакома с этой самой. С Лёней.
— Нет, этот — нет, — сказал Пес и снова вздохнул. И добавил: — Мне он не нравится.
Последнюю фразу он произнес виноватым тоном, даже слегка поскуливая.
— Да кому он может нравиться! — возмутился я. На кошачьем эта фраза прозвучала излишне эмоционально.
— Ладе! — рявкнул Пес. Тоже чересчур эмоционально, по-моему.
Лада из комнаты крикнула нам:
— А ну тихо там!
Я понизил голос:
— Уже не нравится, как я понимаю. Временное помутнение разума прошло, и Лада вновь трезво оценивает ситуацию. В данный момент она явно скучает. А также сосредотачивается. Готовится к работе.
Из кухни тараканом примчался Домовушка. В отличие от нас, трансформированных, и от Ворона, птицы по происхождению магической, Домовушка в тараканьей своей ипостаси лишен способности к членораздельной речи, а тараканьего ни я, ни Пес не понимаем. Поэтому общаться он может с нами только когда перекинется в лохматого и волосатого гуманоида. Человеческую речь в тараканьем своем обличье он понимает, а вот кошачье-собачью — вряд ли. На всякий случай я муркнул:
— Рано еще, еще не время...
Но был прерван истерическим девичьим визгом. И визжали, между прочим, обе дамы — и Лада, и Лёня.
Я ворвался в комнату, но Пес, уж не знаю, как — он ведь такой неповоротливый по сравнению со мной! — опередил меня. Наверное, потому что его обожаемой Ладе угрожала какая-то опасность.
Поэтому я успел увидеть только его толстый белый хвост, а потом по комнате закружился пушистый комок, сшибая мебель, комкая ковер и создавая прочие неудобства для зрителей. Одной из составляющих этого комка был Пес — время от времени я мог различить некоторые члены его большого и пушистого тела: хвост, спину, лапы, лязгающие в воздухе челюсти. А вот вторым компонентом было нечто зубастое, а кроме этого было ничего не разобрать.
Лада, опомнившись, заверещала:
— Нет, Пес, нет, не смей!... Ты ж его убьешь!... Кот, скажи ему!...
— Что я могу ему сказать! — огрызнулся я. Разумеется, человеческим голосом. — Он меня не услышит!
После чего Лёня хлопнулась в обморок. Самым натуральным образом.
Никогда прежде я не видел обмороков. То есть я читал в книгах, что дамы или барышни, случается, теряют сознание, валятся без чувств, падают в обморок в минуты душевных переживаний, или от неожиданности, или еще по какой причине. Но чтобы на моих глазах человек вдруг позеленел и упал — на ровном, или почти ровном, месте, — такого не бывало. И я растерялся.
Я растерялся, не зная, за что хвататься и кого спасать: Ладу, вспрыгнувшую на тахту и пронзительно верещавшую, Лёню, валяющуюся на ковре и бывшую бледно-зеленого, как молодая травка, цвета, или Пса, вступившего в единоборство с неведомым врагом, или неведомого врага, с которым дрался наш славный Пес, стремительный и смертоносный.
Растерянность — эта черта мне обыкновенно не присуща. Скажу без хвастовства: я редко бываю растерян или сбит с толку. Когда я не знаю, как поступить в том или ином случае, я спокойно отхожу в сторонку и предоставляю решать проблему кому-нибудь другому. И не принимаю обвинений в безответственности. Я не безответственен. Я — разумен.
Но в ту минуту, когда судьбы будущего, образно выражаясь, были у меня в лапах — потому что в случае гибели кого-нибудь, все равно кого, Лада теряла свои наследственные права, а мы все почти теряли надежду вернуть себе человеческий облик, — в ту минуту, повторяю, я растерялся. Я чувствовал, что самоустраниться не имею права, потому как они тут поубивают друг друга, или сами помрут, беспомощные; а положиться, переложить решение ну совершенно не на кого!
Однако — опять же без хвастовства, просто констатируя факт, — в растерянности я пребывал недолго. Ровно столько, сколько нужно коту, чтобы вспрыгнуть на спинку кресла, выгнуть спину дугой, поставить трубой распушенный хвост и издать протяжный (и, если честно, испуганный) вопль. Минуту, не более.
По истечении минуты я вспомнил, что я все-таки — мужчина, хоть и кот, и что под моей мягкой и пушистой шкуркой бьется отважное сердце. И я взял себя в руки, то есть в лапы, принял достойную позу: спина ровная, хвост параллельно полу, слегка подрагивает, когти спрятаны, усы топорщатся, голос не дрожит, — и рявкнул:
— Слушай мою команду, Пес! Смирно!
Он не услышал. Или услышал, но отпустил своего неведомого врага лишь на мгновение, а потом они опять сцепились, и продолжали кататься по ковру. Разве что направление движения их изменилось — теперь их несло не от стенки к стенке, а от окна к двери.
Я и тут не растерялся — я быстро открыл дверь пошире, они выкатились в коридор, я выскочил за ними и захлопнул дверь за собой. Теперь Лада должна была опомниться. А когда она опомнится, она поможет своей гостье прийти в чувство. У меня же теперь была другая задача, или, вернее, две задачи: спасти жизнь Пса и не дать ему совершить смертоубийство. Как видите, задачи почти взаимоисключающие.
Эти двое катались теперь по коридору. Домовушка, все еще тараканом, уворачивался с их пути, и никак не мог увернуться окончательно. Час от часу не легче — теперь Домовушке грозила опасность быть раздавленным, и опасность весьма серьезная. Рискуя собственной шкурой, я ринулся наперерез рычащему клубку сплетенных "как пара змей", обнявшихся "крепче двух друзей" тел, молниеносно и нежно подхватил мечущегося таракана в зубы и отпрыгнул в кухню. Там я уронил Домовушку, на лету перекинувшегося в гуманоида.
А клубок тел, со всего маху ударившись о входную дверь, распался на составляющие. Составляющие сидели и смотрели друг на друга несколько помутневшими взорами — они были в легком нокауте. Одной из составляющих был, конечно, наш Пес, в весьма потрепанном состоянии, и морда его покрыта была кровавой пеной. А вот вторая составляющая...
О второй составляющей надо поговорить особо.
Это была белая крыса, крыса-альбинос, с красными глазами, с розовым носом и розовым длинным голым хвостом. Уменьшить бы ее раз в пять, и получилась бы обыкновенная белая крыса. Крупная. Таких держат в школьных живых уголках, а некоторые любители даже заводят таких дома в качестве pets. Но в пятикратном увеличении это был монстр, и Пес, разглядев, наконец, с кем он так отважно сражался, помотал головой и даже слегка попятился, заскулив несколько истерически.
Крыса тоже была потрепана, и одна ее передняя лапа была прокушена и висела плетью. Но глаза горели жаждой крови, зубы скалились в кровожадной гримасе, видно было, что еще чуть-чуть — и она, отдышавшись, снова ринется в бой, и бой этот закончится только со смертью одного из его участников. Чего допустить было ну никак нельзя.
К счастью я наконец вспомнил о своих способностях мага, пусть начинающего, но с большим потенциалом (что отмечала даже сама Лада). Я быстро сплел сетку из магионов, невидимую для обычного глаза, но, тем не менее, непроницаемую даже для воздуха, и набросил эту сетку на крысу. Крыса, отдышавшись, ринулась в бой, запуталась в сетке и упала. Я покрепче затянул узел.
К сожалению, маг я все-таки только начинающий, поэтому простенькое заклятие обездвиживания или еще какое-эдакое, для меня недоступно. Я еще не умею работать с живыми объектами. Разумеется, за исключением устройства обычных кошачьих пакостей. Но у крыс, как и у мышей, на таковые врожденный иммунитет. Все же сетка не позволяла крысе в течение какого-то времени проявлять свою агрессивность, и даже не очень позволяла дышать, так что у меня появилось некоторое время для принятия радикальных мер.
— Домовушка, — крикнул я, — у нас есть клетка? Или что-то вроде клетки, достаточно прочное? Или даже непрочное, а я укреплю, пока Лада не очухается и не поможет...
Домовушка согласно кивнул и кинулся в бабушкину комнату. В шкаф.
Вернулся он мгновенно, правда, с грохотом и звоном — что он там уронил, я пока не стал разбираться, — и тащил в лапках вполне приемлемую проволочную клетку размером метр на метр, и метра полтора в высоту.
— Вместится ли? — озабоченно спросил он. — Таковое чудище-то?
— Влезет, — буркнул я, — укоротим, если что.
Крыса влезла в клетку еле-еле, хвост пришлось пропустить сквозь прутья. Я наложил на проволоку укрепляющее заклинание, надеясь, что ничего не перепутал, и убрал магионную сетку. Крыса вздохнула и начала ругаться неприличными словами. Судя по голосу, это был Крыс — бывший возлюбленный Лады.
— Да, — сказал я, — хомячок. Свинка морская. Грызун. Уж лучше он бы оказался бобром.
Тут только мы смогли перевести дух, и тут только обнаружили еще одного нашего домочадца в состоянии плачевном, приближающемся к трагическому.
На полу при последнем издыхании лежал расплющенный Жаб. Любопытство погубило его — как я узнал после, он спрыгнул с подоконника, где ему было велено сидеть тихо, как мышке, и отправился в коридор, посмотреть, что происходит, и почему это Лада визжит так громко. В коридор он попал как раз в тот момент, когда из комнаты вылетели сцепившиеся в клубок Пес и Крыс. И не успел отскочить.
Его подмяли, более того — его включили в состав клубка, и некоторое время он болтался между Псом и Крысом, и кто-то из них отхватил ему лапу, лапа валялась тут же, на полу, почти ничего общего не имеющая с конечностью земноводного, в раздавленном, расплющенном состоянии.
Но о том, что случилось с Жабом, я узнал много позже. В тот момент надо было принимать меры.
Вот когда я благословил судьбу, опрокинувшую в тот злополучный день на голову Жаба целый ушат неприятностей! Если бы не это, если бы мы в тот день не производили уже одну реанимацию этого злополучного существа, я не выслушал бы лекцию Лады о живомертвой воде и, вместо оказания помощи, вполне мог бы уморить Жаба окончательно!
А так — так я помчался в ванную, вспоминая по пути все, что говорила Лада о концентрации положительных и отрицательных магионов, необходимой для оказания помощи существу в раздавленном состоянии. Я открутил краны, поставил верньеры аппарата в нужное положение и включил аппарат на полную мощность. Домовушка принес в лапках Жаба, вернее, то, что от него осталось. И лапку тоже.
— Лапку-то, лапку, — бормотал он, не утирая с мохнатых щечек крупные слезы, — прирастить надобно бы... Как же, однолапому-то...
— Потом, — процедил я сквозь зубы, — потом... Лада. А то лапа будет приращена к трупу, а покойнику все равно, с тремя он лапами или с четырьмя...
Честно говоря, я боялся, что пока я буду обрабатывать лапу, Жаб сдохнет. И мне казалось, что конечности земноводных со временем регенерируют даже и без применения живомертвой воды. Сами по себе.
Мы положили Жаба в ванну. Самостоятельно плавать он не мог, и Домовушка взялся поддерживать его, отослав меня в коридор:
— А то там мышка этот клетушку-то того... Измочалит.
Такая опасность действительно существовала. Не переставая ругаться, Крыс грыз проволоку, а зубы у него были острые.
— Ну, ты, прекрати, — сказал я. — Будешь вести себя примерно — выпустим из клетки. Тебе теперь с нами жить, в твоих же интересах наладить добрые отношения со всеми нами...
Он прервал меня неприличным словом. Шерсть на моем затылке встала дыбом. Я с трудом удерживался от того, чтобы не прыгнуть на эту тварь и не задушить ее. Инстинкт, знаете ли, инстинкт кота-крысолова.
У Пса, по-видимому, тоже проснулись дремучие инстинкты собаки-убийцы. (Или правильнее было бы сказать, "во Псе проснулись инстинкты"?) Во всяком случае, он сидел перед клеткой, молча, но напряженно, и шерсть его топорщилась на загривке, и он не отрывал взгляда от Крыса.
А когда Крыс выругался неприлично, Пес рявкнул:
— Молчать! — с такой ненавистью, что даже Крыса проняло, и он заткнулся.
— В нашем доме никаких неприличных выражений! — заявил Пес, почти не сдерживая рычание. — Если я услышу хоть одно слово... такое, я тебе хвост откушу.
— Я бы на твоем месте прислушался к Псу, — сказал я, похлестывая хвостом по своим круглым бокам. — У нашего Пса слово с делом не расходится. Если он сказал, что откусит тебе хвост, то обязательно откусит.
Как видите, мы с Псом в данном случае были солидарны и выступали единым фронтом.
Еще бы!
Мало того, что этот негодяй заставил страдать любимую нами Ладу; мало того, что по его вине жизнь в нашем доме несколько недель была просто невыносимой; мало того, что он чуть не убил Жаба, пусть не очень приятного нам индивидуума, но все же нашего домочадца, члена нашей семьи; — так этот Крыс еще и представлял собой нечто мерзопакостное, самое мерзопакостное существо из отряда грызунов. И, коль уж нам с Псом, всемерно презирающим крыс, придется жить с этой тварью под общим кровом, и делить с ним наш кусок хлеба и нашу бутылку молока, так пусть хотя бы ведет себя прилично!
Г Л А В А Т Р И Д Ц А Т Ь С Е Д Ь М А Я, в к о т о р о й
Л а д а п р о в о ж а е т г о с т ь ю
Я его любила! Такую крысу...
Холли Голлайтли
Между тем из комнаты Лады уже некоторое время не доносилось ни звука.
Я осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
Лёня лежала уже не на полу, а на тахте, лежала ничком, уткнувшись носом в покрывало, и ее худенькие острые плечики подрагивали. Наверное, от рыданий.
Лада сидела рядом с ней, положив ногу на ногу, уронив руки на колени, а взгляд уставив в стенку. Выглядела она усталой, разочарованной и угрюмой.
Стол лежал на боку, бесстыдно выставив напоказ голые ножки. Еда, прекрасная, вкусная, еда, пироги, капуста и прочие разносолы, а также красные гвоздики и бисквитно-кремовый торт — все это перемешалось с осколками битой посуды и громоздилось в виде бесформенной кучи на смятом ковре. И мерзко воняло.
— Ладушка, — прошептал я, чтобы ненароком еще раз не перепугать Лёню. — Выйди на минуточку. Проблема у нас.
— Ах!... — скривилась Лада и махнула пухлой белой ручкой. — Не до вас пока!...
— Но это серьезно!... — настаивал я.
— Полчаса подождет? — спросила Лада сердито.
Я обернулся и посмотрел на Крыса. Он сидел смирно. Из ванны доносились ойканья и причитания Домовушки, из которых я вывел, что Жабу вроде бы полегче, и жизнь его вне опасности.
— Подождет, — согласно кивнул я, решив Ладу слишком сильно не расстраивать. Расстроенная ведьма — это не самый приятный собеседник, уж можете мне поверить, а Лада и без моих настойчивых приглашений была излишне огорчена.
— Ну, тогда сгинь, — сказала Лада, сделав мне знак рукой. Я сгинул, то есть метнулся в коридор и захлопнул за собой дверь. И мысленно похвалил себя за предусмотрительность — еще днем, когда Лада только вернулась с работы и разговаривала по телефону, я прикрыл себя магионным зонтиком, а потом захлопотался и позабыл его снять. И сейчас мне это пригодилось! Ах, как мне пригодилось это сейчас! Потому что в расстройстве своих чувств, даже и не замечая этого, Лада сделала такой жест, который, не прими я меры предосторожности, неминуемо заставил бы меня сгинуть по-настоящему, то есть распасться на атомы, меня составляющие. А, может, даже и на внутриатомные частицы, протоны там, нейтроны и электроны. Уж не знаю, на что. И осталась бы от меня только яркая вспышка и незначительное радиоактивное заражение небольшого участка коридора.
