— Не может быть... — опешил стратег, — я не верю... Не может такого быть, кровь Аргеадов мертва, это какой-то самозванец... Я хорошо помню, когда погиб Молосс ходили разговоры, что то ли Эакид убил мальчишку, то ли афиняне. Одни боги ведают, но ведь больше десятка лет минуло, а о нём ни слуху, ни духу. Верно, нет уже его среди живых. Точно говорю тебе, Тевтам, это самозванец!

— А он из Аида сбежал, — оскалился Тевтам, — да еще вместе с Эвменом и Кратером.

— С Кратером? И он жив? — совсем растерялся Пердикка.

Деметрий нахмурился.

— Живёхонек! Сам не видел, но тем, кто рассказал, верю. Свидетелей тьма. Вся Пелла, почитай, видела. Так вот, Кратер и Эвмен подтвердили! Мальчишка — внук Филиппа! О том свидетельствовала и Кинана, и сам Полиперхонт признал его и присягнул на верность!

— Нет, нет, этого не может быть, — как заведённый бормотал сын Оронта, — ведь Эакид... Тевтам, эти ублюдки все сговорились! Возвели на трон самозванца! Где доказательства? Они предоставили доказательства?

— Пердикка... — устало проговорил Тевтам, усевшись на стул, — ты слышал, что я тебе толкую? Всё уже решено. Войско, согласно обычаю, сказало своё слово. Мальчишка — царь Македонии. Стало быть, были у них доказательства...

Подробностей произошедшего Тевтам не знал. В начале зимы он находился в Лампсаке, на азиатском берегу Геллеспонта. Состоял при персоне будущей супруги своего воспитанника. Не один, естественно, а с целым отрядом подчинённых ему охранителей.

Дни текли размеренно, ни в македонской Азии, ни в Элладе не происходило ничего особенного. Предгрозовой порывистый ветер, раздувавший паруса триер афинского Морского союза и Островной симмахии, к осени поутих. Корабли, которые всё лето хищно рыскали по морю, провоцируя друг друга, играя на нервах и едва избежав столкновений, с восходом на небе Ориона зазимовали в сухих доках, корабельных сараях.

Весной, глядишь, дойдёт и до драки, уж очень в последнее время накалялись отношения между двумя силами на противоположных берегах Эгеиды. Силы эти пока ещё были рыхлыми, но воля непримиримых правителей неумолимо сковывала их в монолит.

Но то будет весной, а пока всё тихо. Эвбейская война с наступлением холодов тоже замерла, "в спячку впала", как посмеивались острословы. Тевтам, за годы привязавшийся к воспитаннику, как к родному сыну, не переживал за него. Да и, в конце концов, пора уже царевичу обходиться без няньки. Эвридике на азиатском берегу в окружении воинов будущего свёкра тоже ничего не угрожало, и грамматик позволил себе расслабиться. Даже был замечен пару раз с флейтистками.

И вдруг новости из Пеллы, как гром среди ясного неба, одна за другой.

Линкестиец убит. Тевтам напрягся, отослал гонца в Сарды к Антигону. Не имея приказов на сей случай, он ничего не предпринимал, лишь активно расспрашивал о новостях всех, прибывающих из-за пролива. Они говорили, что в Македонии царит смятение, но Полиперхонт держит власть твёрдо. Старик, разумеется, о завещании Александра знал.

Гиппарх Фракии, коего Тевтам про себя подозревал во всех смертных грехах с тех самых пор, как разоблачил (или ему показалось, что разоблачил) заговор с участием покойного Леонната, явно что-то затеял. Тевтаму рассказывали, что Кассандр отозвал в Амфиполь половину гарнизонов Перинфа и Византия. В дни слабости Македонии эти города забрал себе фракиец Севт, но три года назад осмелевший и окрепший Линкестиец с помощью своего могучего союзника (и, кстати, при деятельном участии Кассандра) снова прибрал их к рукам.

Стало быть, Кассандр начал стягивать верные ему силы. Тевтам не был стратегом, он мог лишь наблюдать и докладывать царю. Царь пока ничего не предпринимал. По крайней мере, так казалось грамматику.

Луна обновилась наполовину, как будто обухом по голове вторая новость. Да какая! Всем новостям новость. Тевтаму показалось, будто земля из-под ног ушла.

Он узнал о появлении в Пелле нового царя, когда всё уже свершилось, причём принёсшие новость не слишком вдавались в подробности. А дело было так.

Полиперхонт, ещё не до конца поверивший в реальность происходящего, встретил Эвмена и Неоптолема в Эгах, городе, где хоронили македонских царей. Последний раз он видел мальчика, когда тому исполнился год, а ныне перед его взором предстал шестнадцатилетний юноша. В этом возрасте сын Филиппа взял свой первый город, который назвал Александрополем.

Едва старик увидел юношу, он позабыл все сомнения. Ранее он требовал от Кратера доказательств, но теперь уже не вспоминал об этом. Ну какие ещё нужны доказательства? Кровь Аргеадов говорила сама за себя. Сходство юноши с Филиппом несомненно. Полиперхонт прослезился и крепко обнял Неоптолема, потом Эвмена, от избытка чувств врезал кулаком в плечо Андроклиду. Кратер стоял за спиной наместника и улыбался во весь рот.

Потом Неоптолем принёс жертвы Зевсу Сотеру у гробницы своего великого деда. А далее удивительная новость начала распространяться по Македонии со скоростью лесного пожара.

Несмотря на облик Неоптолема и свидетельства его опекунов в то, что мальчик не самозванец, а действительно внук Филиппа (Эвмен шепнул Полиперхонту, что именования "сын Александра Эпирского" лучше избегать, да тот и сам это прекрасно понимал), поверили далеко не все. Эвмен не питал иллюзий насчёт линкестийцев, понимал, что и со сторонниками Кассандра будет, скорее всего, непросто. Но вот кто из царских друзей его по-настоящему неприятно удивил, так это Андроник, сын Агерра.

Вельможа из знатнейших, ближайших к Аргеадам македонян, Андроник был мужем Ланики, кормилицы Александра, сына Филиппа. Брат Ланики, Чёрный Клит, царский телохранитель, не смог уберечь её воспитанника, её любимого светловолосого мальчика в битве при Гранике, в результате чего Македония окунулась в пучину бедствий. Андроник чувствовал, что на семью его легла за это печать вины, проклятие. Вместе со своей родиной он пережил выпавшие на её долю тяжкие испытания.

Он сражался при Фермопилах, попал в плен и был пощажён Линкестийцем. Александр, в то время слабый и во всём зависящий от афинян, отчаянно искал себе опору, союзников. Андроник хорошо знал, какова должна быть благодарность. За жизнь он расплатился верной службой, хотя первое время пребывал в большом смятении, ибо ранее к линкестийцам относился холодно.

Александр, сын Аэропа, став царём, далеко не сразу достучался до Андроника. Много воды утекло, много слов было сказано, прежде чем Андроник поверил, что Линкестиец намерен стать не афинской удавкой на горле Македонии, а той спасительной верёвкой, что подают угодившему в трясину. До времени верёвку и за удавку выдать можно. Главное, не спешить. Пусть враги потеряют бдительность.

И когда сын Агерра понял, что Линкестиец лишь для вида пляшет под дудку афинян, за их спинами осторожно склеивая осколки разбившегося царства, он стал ему верным другом и соратником. Даже среди родичей Александра не было ему более надёжных помощников.

Помимо сына Филиппа Ланика вскормила и поставила на ноги четырёх собственных сыновей. Линкестиец их возвысил, одарил землями возле Гераклеи, отрезав от собственной вотчины едва ли не лучшие куски. Старший, Протей, теперь командовал македонским флотом. Да, Македония снова имела флот, что ещё недавно казалось невероятным, ибо после поражения при Фермопилах это ей было строжайше запрещено. Далеко зашёл в своей смелости Линкестиец, хотя сам считал себя слабым царём, не ровней Филиппу.

Узнав о гибели царя, Андроник пришёл в отчаяние. Порывался собирать войско и идти на север. Мстить. Его насилу отговорили от этого безумия. Варвары пограбили и ушли. Их уже и след простыл. Андроник поехал в Гераклею и застал там пепелище. Помимо царя в боях с варварами погибло ещё двое князей Верхней Македонии. Некоторые бежали. Из облечённых властью аристократов Андроник оказался здесь самым старшим и знатным. Ему подчинились. Линкестийцы доверяли ему, хотя он не состоял с ними в родстве. Он остался в Гераклее, восстанавливать разорённый край.

Когда ему сообщили о появлении в Пелле Неоптолема, Андроник счёл его самозванцем и от присяги новому царю отказался, чем изрядно огорчил Полиперхонта, который такого поворота не ожидал.

— Если вы говорите правду, — обратился Андроник к посланникам князя Тимфеи, — если это не чудовищная ложь хитрого кардийца, то отвечу вам так — я служил двум Александрам. Одного любил, как родного сына, а жена моя была ему ближе матери. Другой стал мне верным другом. Сыну третьего, чужеземцу, который с мечом в руках шёл на мою Родину вот этой самой дорогой, на которой вы стоите, я служить не стану. Внук Филиппа, говорите? Ну, так горе Филиппу и памяти его!

Послы уехали ни с чем, а вокруг Андроника начали собираться другие недовольные царские друзья. Второй такой очаг ожидаемо образовался в Амфиполе. Но там дела пошли иначе. От нового братоубийственного раскола Македонию спас Аттал, сын Андромена, тимфеец и родственник Пердикки. Тот самый, который ездил к Антигону послом.

Сам Аттал и один из его братьев, Полемон, имели некоторое влияние среди гетайров Кассандра, но одновременно, будучи уроженцами Тимфеи держали сторону Полиперхонта. Им удалось повернуть настроения в кассандровых войсках так, что те радостно побежали присягать внуку Филиппа. Ведь мало кто знал о честолюбивых замыслах Кассандра. Никому из воинов и в голову не пришло, что они предают своего стратега. Что могли Фаностратиды сделать против настроений в войске? Кто бы их стал слушать?

Кассандр пытался бороться, увещевал своих людей, что их обманули, что в Пелле самозванец. Умолял, угрожал. Всё без толку.

Фаностратиды собрали манатки и на всякий случай дали дёру. Кассандр, который понапридумывал всякого нехорошего на свой счёт со стороны нового царя, тоже не выдержал и сбежал... к Антигону. Эта гавань представлялась ему единственной безопасной.

Так в Македонии в целом всё обошлось без драки. Правда, с некоторым беспокоящим нарывом на севере, но покамест он ещё не прорвался.

В Пелле состоялось собрание войска, на котором в соответствии с традицией македонянам представили претендента царской крови. Неоптолем был незнаком воинам, ничем не известен, не знаменит. Но рядом с ним стояли Эвмен и Полиперхонт, а так же всеми любимый Кратер. Этого оказалось достаточно. Воины подняли юношу на щитах.

Полиперхонт посоветовал царю принять имя Филиппа Третьего (как в свое время собирался наречь мальчика Антипатр), но тот отказался.

— Они всегда будут видеть во мне тень деда. Все мои дела станут оценивать с оглядкой на него.

— Тебе всё равно этого не избежать, — возразил князь Тимфеи.

— Он прав, Полиперхонт, — сказал Эвмен, — не стоит македонян специально подталкивать к этому сравнению. Может навредить делу.

Пердикка не находил себе места. Метался, не зная, как быть, что предпринять. Он отослал на восток с письмами почти всех голубей. Для надёжности. С севера новости просачивались редко, больше их поступало с запада, из Беотии и Аттики.

Афины взбудоражены. Никто не ожидал такого поворота. Экклесия тряслась, как человек, которому прихватило брюхо, и он не знает, как быть. То ли идти к отхожему месту медленно и осторожно, дабы случайным напряжением мышц преждевременно не совершить позорное дело, то ли быстро-быстро бежать. В реальности обычно получалось, что беги, не беги — и так и эдак будешь весь в дерьме...

В те дни лишь ленивый не поносил Ликурга. У многих внезапно прояснилась память на события пятнадцатилетней давности.

"Мальчишка мёртв, да, Ликург?"

Вот так всегда в Афинах. Вчера ты прославленный стратег, немало сделавший для укрепления могущества родного города, а сегодня вожжа, попавшая под хвост безмозглым, но громогласным заводилам, раздувает давнюю, и не столь уж существенную оплошность чуть ли не в государственную измену.

Да, никак не меньше. Афинянам регулярно мерещились измены. Когда их бьют, плохо. С этим всё понятно. Но когда они бьют, тоже скверно — вдруг удачливый стратег возгордится и загребёт себе слишком много власти? Такого допускать нельзя. Лучше его на всякий случай казнить или хотя бы изгнать.

Обманул Ликург граждан афинских пятнадцать лет назад. Мальчишка-то воскрес и уже на троне. Чего от него ждать? Ладно бы сопляк, но какие люди рядом с ним? Кратер! Как он дрался при Фермопилах! Много лет провёл в изгнании. Что у него теперь на уме? От такого добра не жди.

В один миг забылись заслуги Ликурга. Большого труда Демосфену стоило смягчить гнев экклесии, но неумные и несправедливые слова своё чёрное дело сделали. Бывшему стратегу, государственному мужу, неоднократно избиравшемуся хранителем казны, уже перевалило за семьдесят. В подавленном настроении Ликург уехал в свою усадьбу в Элевсин, где его хватил удар и он скончался.

Страсти, однако, продолжали бушевать.

— Чего вы хотите, афиняне? — вопрошал неизменно мрачный Фокион, — сменился царь в Македонии, ну и пусть себе. Вам-то какое до этого дело? Чего так всполошились?

— Так как же, Фокион? — кричали из толпы, — ведь не иначе злобу таит мальчишка! И ближние его — сплошь недруги наши! Линкестиец-то ладил с нами.

— Ага, ладил... Как бы не так! Всегда камень за пазухой держал!

— Ну, хоть не рыпался. А эти теперь что делать станут?

— Да неужто война будет, граждане?

— Да и пусть война! — заявил молодой голос, — что с того? Разве мы не били уже македонян?

Фокион отметил, что обладателю этого голоса на вид лет двадцать, только-только в экклесию допустили. Стало быть, в дни битья македонян сей "воин" ещё держался за мамкин подол. А был ли минувшим летом на Эвбее? По задору видать, не был. Очередной "стратег на ложе".

Мнение юнца, однако, разделяли многие. Пришлось уже и Демосфену выступить против войны, в кои-то веки солидарно с Фокионом. Уж он-то, и вторивший ему Гиперид, знали, каковы сейчас силы Афин. После эвбейского бодания Антигону бы не уступить, какая уж тут Македония...

— Мужей ли я вижу перед собой? — гремел голос Фокиона, — вы как бабы! Сами себе из ничего выдумали страх! Разве македоняне уже стоят у границ Аттики? Успокойтесь, афиняне!

Но только буря немного улеглась, как налетел новый порыв ветра: примчались двое неудачливых царетворцов. Вот уж на Фаностратидах афиняне отыгрались неожиданно сурово. Некоторые крикуны пытались и их обвинить в государственной измене, видать мало Ликурга оказалось, но ограничились растратой казённых денег. Дескать, для чего им в Македонию деньги слали? Чтобы какой-то недобитый щенок на трон сел? И в этом случае суд мог закончиться для Деметрия и Гимерия печально, но им удалось от обвинений отбиться. Правда, не от всех. На Гимерия наложили штраф, а Деметрия изгнали. Наверное, за то, что он не любил демократию...