Я задумчиво пнул пластиковый угол одной из старых стиралок в углу. Интересно, зачем Хелена их бережёт, на запчасти?
— А мать тоже терпела?
Иджин фыркнул.
— А кто ей скажет-то? Да и почему бы не потерпеть — оклад у офицера большой, дом государство предоставляет. Нас батя четверых ей сделал, скучать некогда.
Я ещё немножко подумал, считая военные годы.
— А воевал он где?
Иджин притворился, что увлечён чисткой ботинок. Выпрямился.
— А твой где?
— А мой не воевал, он рабочий на заводе.
Скорее всего, до сих пор.
В принципе, мне ничто не мешало соврать ему в ответ. Но я никогда не отвечал на вопросы о родителях. Шутил, хамил, открыто посылал в неведомые дали. Хотя мог бы скормить любопытному любую историю. Каждый беспризорник, рассказывая о своей жизни и о причинах, забросивших его на улицу, закрутит вам такой сюжет, что любой романист удавится от зависти. Наибольшей популярностью пользуются как раз байки о героических отцах, не вернувшихся с войны — пилотах, десантниках, сапёрах. Мать вышла за другого, отчим невзлюбил чужого сына. Иногда в историю добавляется сопливый возраст рассказчика, смерть матери, приют и мечта однажды разыскать отца, пропахшего дорожной пылью и порохом героя. Не то чтобы реальность была настолько страшной, чтоб заменять её выдумками — она просто была, как правило, до ужаса обыденной.
Мой отец — жрец давно забытых богов, мама — сказочная ведьма из тех, чья лукавая улыбка сводит с ума знатных рыцарей в легендах. Она носит зелёные платья и пляшет на болотах вместе со своими подругами. И встретились они на карнавале в городе, где стены домов сложены из серого камня, а красная черепица блестит на солнце.
Я сам рассказал себе однажды эту сказку, пока тащился в пустой пригородной электричке.
Представил себе глаза водилы, которому мог бы её впарить. И выкинул из головы.
Хотя на самом деле она была ничуть не хуже, чем истории о героических лётчиках. Во всяком случае, правды в ней было столько же.
Просто моя сказка из тех, что рассказывают исключительно себе.
В холле нас встретила Хелена. В новом сиреневом плаще, под которым угадывалось шерстяное платье, она вдруг помолодела лет на десять.
— Счастливо вам отдохнуть, молодежь!
Мы помахали ей в ответ и вывалились на улицу, где уже было многолюдно — народ двигался к главной площади, фонарные столбы городские власти не поленились украсить флагами, на одной из боковых улиц спешно растягивали гирлянду из разноцветных лампочек, которую не успели повесить накануне. У меня не осталось ни малейшего желания проводить этот день с Иджином, но пока нам было по дороге.
— Смотри, какая! — Он неожиданно ткнул меня локтем в бок и махнул рукой в сторону идущей навстречу девушки. — Да, вон та, в джинсах. У меня такая была, когда я ещё дома жил. Худенькая, а грудь едва в блузку помещается. Дэй, а ты каких любишь?
— Да тоже стройных. А если волосы длинные — так вообще супер.
Мои представления о женской красоте плавали где-то между моделями из залапанных мужских журналов, брошенных на заднее сиденье, и чёрно-белыми гравюрами, которыми издатели любили иллюстрировать приключенческие романы. Первые изображали полуобнажённых или обнажённых красоток с призывными взглядами, вторые — одетых в простые платья дев с волосами немыслимой длины. Где-то на задворках сознания из всех этих картинок формировался неясный пока образ живой девушки, хрупкой, чувственной, любящей путешествия и приключения. Причёска моей леди, её привычки и стиль жизни менялись в зависимости от того, что я прочитал или посмотрел за последнее время.
— Не, в девушке главное — не волосы, — протянул Иджин. — Главное, чтоб не заартачилась, как до дела дойдёт. Хотя да, за волосы и придержать можно, если что.
— Статья сто восемьдесят третья, — задумчиво произнёс я. — Насилие, оно же — сексуальное действие по принуждению.
Как-то меня угораздило устроиться подавальщиком в забегаловке, где из литературы были только журналы и затрёпанная книжечка уголовного кодекса, а на память я никогда не жаловался.
Иджин ощетинился.
— Мне это не нужно. На меня сами прыгают.
— С разбегу?
— А хоть бы и с разбегу. — Иджин решительно свернул в арку. — Смотри, показываю один раз.
Сюда выходили задние двери нескольких магазинов, а вот окна попадались через раз — зачем они подсобкам и складам? Народ тоже не толпился. Первая попавшаяся нам на пути девушка — на вид ей было лет пятнадцать — оказалась обладательницей тонкой, почти мальчишеской фигуры и пушистых тёмно-русых волос. Вышла из-за угла, удобнее пристраивая на плече сумку.
— Пойдёт, — решил Иджин, отлипая от стены. — Стой тут.
И прямым ходом направился к девчонке.
— Привет, малышка. Не хочешь познакомиться?
Малышка явно не хотела и попыталась обойти нежданного кавалера.
— Эй, не уходи так быстро, я ведь даже не знаю, как тебя зовут. — Иджин шагнул вперёд, заступая дорогу, поймал девчонку за запястье — она даже слова сказать не успела — и впился в её губы. У меня отвалилась челюсть — буквально. Такого я действительно не видел никогда и нигде. Сумка соскользнула с её плеча и повисла на локте, тонкая рука несколько раз ударила Иджина по спине. Только после этого он оторвался от девушки. Та сразу попыталась убежать. Вскрикнула. Иджин продолжал держать, надеясь, что сопротивление для вида.
— Прекрати, — не выдержал я. — Хватит, придурок, это не смешно!
Я попытался оттащить его, вцепившись в воротник куртки и ремень — разумеется, сил не хватило. Но Иджин вдруг зашипел, как от неожиданной боли, и разжал руки.
— Укусила, тварь! Сейчас я её...
Его пальцы в последний момент вцепились девушке в плечо. А я неожиданно для себя пошёл на таран. Веса во мне было не так уж много, роста тоже, но Иджин не удержал равновесия, когда я с размаху врезался в него.
Мне сразу же прилетело по лицу, я увернулся от следующего удара и вскочил на ноги. Девчонка успела убежать, поблизости никого не оказалось — все на ярмарочной площади. Иджин поднялся следом. Не знаю, почему я не сбежал тогда. Глупая гордость.
— Тебя кто просил лезть, сопля?
Некоторые вопросы не требуют ответа — их никто не ждёт. Поэтому я просто послал его, выплюнув сквозь зубы длинную заковыристую фразу, услышанную на трассе. Естественно, мне прилетело. Естественно, я попытался вцепиться ему в горло.
Растащил нас несколько минут спустя мужик, выскочивший из задней двери какого-то магазина. И не только растащил, но и отвесил каждому по подзатыльнику, чтобы никому обидно не было, и позвонил в полицию. В итоге в участок загремели мы оба — и проторчали там весь день, до прихода Хелены. Утреннее благодушие нашей хозяйки испарилось побыстрее пролитого спирта.
— Уголовники малолетние, холера вас забери! Лучше места для драки не нашли?! Вы себя в зеркале видели? Теперь хоть клиентам вас не показывай, вся доставка встанет, а после ярмарки одних только скатертей на такую сумму набежит... А мне, между прочим, за скорость платят.
Я убрал от лица скомканную бумажную салфетку — кровь из разбитого носа вроде бы перестала течь.
— Мы подрались из-за девушки, — тихо ответил Иджин, глядя в пол. — Наверное, Дэю она тоже понравилась, вот и всё.
Я, не вставая и не размениваясь на слова, попытался пнуть его в колено, меня перехватил кто-то из полицейских.
— Может, хоть расскажешь, как ты её лапал?
— Что? — переспросила Хелена. — Из-за какой девушки? Я понимаю, ты, Иджин, парень взрослый, но Дэй куда полез? Тебе хоть четырнадцать-то исполнилось? В твоём возрасте о девушках положено знать только то, что на них когда-нибудь женятся.
Я мог бы сказать, что это не мешает мне в свои неполные четырнадцать таскать по городу тяжеленные сумки с бельём и драить полы в её прачечной, но вместо этого только сильнее сжал край исцарапанной столешницы.
— Из-за обычной девушки. Русой такой, — я напряг память, — в синем платье, с сумкой, на которой кошачья морда вышита. Поищите на ярмарке, наверняка дочка кого-то из фермеров.
— Какие сумочки, какие морды, — всплеснула руками Хелена. Со страдальческого выражения её лица можно было маску для древнего театра лепить. — Боги, да вы совсем озверели. Подрос молодняк на нашу голову...
— Нет, никакая девушка сегодня с жалобой на непристойное поведение не приходила, — отозвался дежурный полицейский из-за дальнего стола.
Девушку действительно можно было найти. Фермеры ещё не разъехались, наверняка кто-то бы опознал её по описанию. Мало ли почему она не пошла в полицию? Испугалась нагоняя от родни, просто хотела поскорее выбросить из головы эту историю. Проверить мои слова — дело плёвое, но никто не стал заморачиваться.
— Не грусти, парень, — неожиданно подмигнул мне начальник полиции. — Девушки, они такие, хрен поймёшь. Ты думал, что к ней пристают, а она просто поломаться решила. Для виду. Любят они это дело. А ты потом синяки почёсываешь.
— Вы идиот? — тихо и безнадёжно уточнил я.
Мне было уже всё равно. Все вокруг — не считая разве что Хелены — просто светились доброжелательностью. Хоть читай по лицам, не напрягаясь: "Дело молодое!", "Мы в ваши годы и не такое творили", "Да ладно, ярмарка, намяли мальчишки друг другу бока, бывает". Даже моя последняя фраза почти не всколыхнула это праздничное болото.
— Так, Хелена, — добавил в голос суровости начальник, — забирай своих работничков, и чтобы я их тут больше не видел. У меня других проблем хватает. В следующий раз так легко они не отделаются.
К счастью, Хелена выговорилась довольно быстро, я ожидал, что прилетит куда сильнее. Почему-то взрослые уверены, что у детей и подростков всё несерьёзно. Игра. Репетиция жизни. Не знаю, по-моему, если человек в пятнадцать ублюдок, то он и двадцать ублюдок, и в тридцать, и в сорок. Я бы даже сказал, что у детей всё куда серьёзнее, чем у взрослых.
Иджин был ублюдком. Кажется, если бы Хелене пришло в голову заставить нас пожать друг другу руки или сделать ещё что-нибудь примиренческое и сопливое, я бы его просто убил. Не знаю, чем и как, но убил.
Вообще-то после такого можно и валить из города. У беспризорников есть неписаное правило: после двух свиданий с полицией надо брать ноги в руки. Я этому правилу следовал, хоть и не всегда. Первой встречей меня уже осчастливили. Кое-какие деньги успел заработать, так что не пропаду.
И только одна вещь удерживала меня от того, чтобы закинуть на плечо рюкзак и оставить позади игрушечные домики с поздравительных открыток. Я так и не пришёл в коттедж на окраине и не спросил пепельноволосую женщину про ту песню. О беглецах, которые никогда не возвращаются.
С Иджином мы с того дня не разговаривали. Территорию прачечной негласно поделили пополам, и каждый отмывал свою часть покрытых старым линолеумом полов. С тяжёлыми сумками теперь мотались по отдельности. Хелена нам даже бумаги с адресами делила поровну и отдавала каждому в руки. Честно говоря, не представляю, почему она вообще не вышибла нас обоих пинком под зад. Может, пожалела, может, побоялась, что доставка будет простаивать, пока она не найдёт новых работников, может, понимала, что местных подростков в городке, где все друг друга знают, не получится гонять в хвост и в гриву.
Иджина мне всё равно иногда хотелось спустить с лестницы или от души приложить о кирпичную стену. Злость я вымещал на многострадальных полах, нажимая на тряпку или швабру так, будто хотел насквозь протереть бетонное перекрытие и провалиться в наш подвал. Или вообще куда-нибудь провалиться. По ночам я всё так же уходил. Бесцельно шатался по городу, глазел на занавешенные окна домов, на пробивающиеся меж штор полоски света, гадал, что за люди тут живут, сколько у них детей и что они смотрят по телевизору. Было одно окно, на втором этаже дома, стоящего в глубине каких-то заросших дворов. Там каждый вечер зажигали сиреневую лампу. Может, это был ночник. В конце концов, неоновые витрины и ярче бывают. Но чтобы дома у кого-то сиреневая лампа горела — такое я видел впервые.
Каждую свою вылазку в город я начинал с того, что пробирался в тот двор и смотрел, горит ли в окне свет. Если горел, то прогулка оказывалась удачной. Значит, увидишь что-то интересное. Как-то раз я встретил влюблённую парочку. Они шли, держась за руки, и чуть ли не на каждом перекрёстке останавливались, чтобы поцеловаться. Парень в плотной джинсовой куртке и девушка в коричневом плаще. Ещё у неё были каштановые волосы, свободно падавшие на спину и плечи, а вот лицо я никак не мог разглядеть — она то склоняла голову, стыдливо прячась за длинными прядями, то прижималась к плечу своего спутника.
Мне было стыдно, но я следил за ними. Пока они неспешно шли по пустой улице, прямо по проезжей части, я бежал через дворы, чтобы, высунувшись из-за угла или из-за дерева, увидеть их на следующем перекрёстке. Но потом они вдруг свернули к одному из домов, едва не столкнувшись со мной, и мне пришлось спасаться бегством.
У заводских гаражей я всё время подбирал какие-то мелкие детальки странных форм. Без понятия, для чего они предназначались, но детям, родители которых приходили в прачечную, очень нравился этот металлолом. Подозреваю, он не нравился их мамам, но скучавшим малькам достаточно было подарить пару таких железок, чтобы занять чадо, пока мать болтает с подругой или сдаёт бельё.
Настоящая весна пришла как-то сразу, вдруг: сначала закончились дожди, и солнце добралось до самых дальних и сырых углов двора. А потом я как-то выскочил на улицу в футболке, позабыв набросить куртку, и понял, что куртка и не нужна вовсе. И сразу рванула в рост и черёмуха, и сирень, и их ароматы, смешиваясь, плыли по улицам городка, проникая в открытые окна офисов и магазинов, каким-то чудом выживая даже в духоте прачечной.
В один из таких дней в пачке накладных на доставку, выданных мне Хеленой, в самом конце оказалась бумажка с адресом Талины Эйре. Конечно, где находится её дом, я помнил и так, даже пару раз добирался до него в своих ночных скитаниях, но окна всегда были тёмными. Самое большее, что я себе позволял, это просто посмотреть издалека на красные кирпичные стены, расчерченные тенями от ветвей, да постоять у низкой садовой ограды.
Предыдущие заказы я раскидал довольно быстро. Единственная стопка белья в безразмерной сумке почти не оттягивала руку, до возвращения в подвал к Иджину оставалось ещё много времени — в общем, жизнь с некоторой натяжкой могла считаться прекрасной. Я даже остановился, чтобы полюбоваться красным коттеджем в лучах заходящего солнца. Хвала тому, кто выдумал красный кирпич, заросшие сады и закаты. Ныне, присно и во веки веков.
Дверь опять открыла сама Талина.
— Привет. — Она ловко развернулась в тесном коридоре, поворачивая в сторону комнаты. — А где твой напарник?
Первые две минуты — и мы уже говорим про Иджина.
— Мы больше не работаем вместе, — сказал я, честно проглотив окончание фразы: "потому что он больной озабоченный ублюдок". А то получится, что я жалуюсь.
Я выгрузил из сумки стопку белья, чтобы Талине было удобнее проверить, всё ли на месте. Сумка тоже остаётся здесь, это личная Талинина, синяя, а не одна из наших, желтовато-белых от частых стирок, с круглым размытым штампом в углу.
