Слуги впустили Миреле без лишних слов — судя по всему, его знали и помнили как желанного гостя ещё со времён пятилетней давности.
Он встал посреди гостиной, даже не глядя в сторону диванов, заваленных мягкими подушками, хотя окоченевшее тело болело, ныло и просило отдыха.
Кайто спустился к нему по широкой лестнице, одетый в шёлковый домашний халат, расшитый драконами. Волосы его были так же по-домашнему не убраны ни в какую причёску и, распущенные, отливали ярким рыжим цветом в уютном свете ламп. В руке у него была книга.
Судя по всему, он собирался ложиться спать, и перед сном, как обычно, взялся почитать какой-нибудь философский трактат.
— Миреле! — воскликнул он, с готовностью улыбаясь. — Ты что здесь делаешь в такой поздний час? Замёрз?
Брови Миреле поползли вверх, лицо перекосилось.
Он не собирался, да и не мог скрывать своих эмоций.
— Ты что, не прочитал моё письмо? — очень тихо спросил он побелевшими губами.
Ответ Кайто был ясен и без слов. Он сразу же как-то сник, гостеприимная улыбка сползла с его губ, взгляд метнулся куда-то в сторону — ему явно хотелось бы очутиться подальше в этот момент. Подальше от Миреле.
Но всё же он явно сделал над собой усилие и подошёл поближе.
— Миреле, — сказал он и, осёкшись, надолго замолчал.
Тот стоял, не сводя с него яростно и болезненно пылающего взгляда. Если бы он мог взглянуть на себя со стороны в этот момент, то понял бы, что напоминает сам себе догорающую свечу. Взметнувшуюся ярко-ярко перед тем, как совсем погаснуть.
— Миреле, — снова начал Кайто, глубоко вздохнув и пряча ладони в рукава. Ему явно хотелось избежать этой беседы или хотя бы получить от Миреле помощь, но тот молчал. — Знаешь... видимо, придётся это сказать. Не то чтобы я... не то чтобы я не замечал твоих чувств по отношению ко мне, но... как тебе сказать...
Миреле взирал на его мучительные попытки выразить свою мысль с холодным, отстранённым чувством, напоминающим ненависть.
— ...в общем, я не могу тебе ничем ответить, — наконец, закончил Кайто. — Извини.
И отвернулся, закусив губу.
Миреле глубоко вздохнул.
И этот вздох как будто разбил тот стеклянный купол, который, казалось, окружил его за те недолгие мгновения, пока Кайто пытался сформулировать свою мысль. Миреле снова смог дышать и что-то чувствовать.
— Кайто, причём тут мои чувства?! — закричал он с отчаянием. — Ты что, вообще ничего не понял?!
— Да нет, я понял, но... — поспешно ответил Кайто и снова замолчал.
По его лицу Миреле ясно видел, что ничего он не понял. Совершенно.
— Неужели десять лет, проведённых в разлуке, тебя ничему не научили?! — закричал Миреле. — Что за глупость, мучиться чувством вины, ждать от меня прощения, и при этом, когда я ясно тебе сказал — "забудем прошлое!" — всё ещё чего-то ждать? Чего, Кайто, чего?! Какими ещё словами тебе сказать? Сколько можно топтаться на месте в нерешительности, цепляться за свой привычный мир, за свои философские трактаты, за эту размеренную, спокойную жизнь?! Может, и раньше проблема была в том, что я был в тебя влюблён, а ты в меня — нет, я не помню этого, потому что выпил напиток забвения, но, Великая Богиня, как же можно смотреть на это столь однобоко?! Ты боишься, что я буду насильно добиваться от тебя ласк и поцелуев?! Неужели ты не понимаешь, что дело совсем не в этом?!
— Ждать от тебя прощения? Десять в разлуке? — повторил Кайто. — Я не понял, Миреле, что ты имеешь в виду.
— Прекрати притворяться, Кайто! — закричал взбешённый Миреле. — Теперь это уже настолько глупо, что мне просто хочется смеяться! Смеяться и плакать одновременно! Ты смешон! Я давно уже догадался обо всём, ещё тогда, когда ты рассказал мне эту историю про покинувшего тебя друга, про твоё предательство по отношению к нему! Ты что, за совершеннейшего глупца меня держишь?!
Лицо у Кайто изменилось.
Но Миреле увидел в его взгляде совсем не то, что ожидал.
— Миреле, — сказал он сдержанно и выпрямился. В позе его проскользнуло ощущение человека, которому нанесли оскорбление, но который постарался снести его с терпением. — Ты, кажется, понял меня совершенно неправильно. Я не знаю, что ты там себе навоображал... Честно говоря, у меня и мысли не могло возникнуть, что ты отнесёшь эти слова на свой счет... но ты ошибаешься, поверь мне. Я говорил не про тебя.
Миреле посмотрел на него с видом человека, которому сообщили, что солнце всегда восходило, восходит и будет восходить на западе.
Он не мог собраться с мыслями, не мог придумать, что ответить на такое абсурдное заявление, кроме того, что оно — абсурд.
— Я не верю, — наконец, проговорил он, глядя на Кайто широко раскрытыми глазами.
— Ну уж прости, — сквозь по-прежнему сдержанный тон Кайто начало пробиваться раздражение. — Прости, Миреле, я понятия не имею, чем доказать тебе мои слова.
— Прекрати мне лгать!!!
Миреле сорвался — и Кайто тоже.
— Это была женщина! — закричал он с яростью, впервые на памяти Миреле выйдя из себя. — Женщина, Миреле, чёрт тебя дери! Женщина, которую я любил! Но я не сказал ей об этом, и она стала жрицей! Это её книги ты видел в библиотеке! Что ещё тебе от меня нужно?! Оставь меня в покое, уйди отсюда!
Он схватился обеими руками за голову.
Миреле отшатнулся.
Спиной он почувствовал поверхность комода, остро врезавшуюся ему под лопатки, и где-то на краю сознания понял, что всё это время пятился и пятился назад, сам этого не замечая.
— Я любил, люблю и буду любить женщину! Я никогда не полюблю мужчину! — добавил Кайто в прежнем запале и вдруг как-то резко успокоился. Лицом он перестал напоминать взбешённого тигра и, откинув со лба прилипшие к нему волосы, глубоко вздохнул. Во взгляде, только что пылавшем от ярости, появилось чувство вины. — Ну, то есть, не полюблю в таком смысле. Так-то я, конечно же, отношусь к тебе... ну, очень хорошо...
Он попытался улыбнуться, чтобы загладить случившуюся сцену, которая, вероятно, по меркам Кайто должна была выглядеть как отвратительный скандал.
— Ты, наверное, мой самый близкий, единственный настоящий друг, Миреле, — сказал он после паузы, очевидно, стараясь спасти положение.
Миреле услышал чей-то саркастический смех и понял, что это — его собственный.
— Ещё и "наверное", — усмехнулся он.
Несколько мгновений в комнате царило молчание.
Потом Миреле прислонился спиной к комоду и снова расхохотался.
— Великая Богиня, Милосердный!.. — простонал он между приступами истерического смеха. — Этот мир никогда не видел большего идиота, чем я. Господин Маньюсарья, у вас получилось превосходнейшее представление, лучшее из всех! Вы гениальный постановщик, и всем нам, актёрам, посчастливилось быть вашими марионетками.
Он развернулся лицом к комоду и увидел на нём бабочку, изготовленную из золота, серебра и драгоценных камней. Она сидела на шёлковой подушке, расправив тонкие крылышки, инкрустированные бриллиантами, изумрудами, сапфирами и прочими самоцветами, пылавшими яркими огнями в свете ламп.
"Не живая, — промелькнуло в голове у Миреле. — Не жалко".
Он протянул руку, смял бабочку в кулаке, а потом бросил то, что от неё осталось, под ноги Кайто.
Боли он не чувствовал, но видел, что на ладони осталась кровь.
— Уж прости, Кайто, — проговорил он. — Прости за эту испорченную бабочку, но, сам понимаешь, мне нужно было куда-то выплеснуть свои чувства. Больше я ни к чему в твоей жизни не притронусь. Что же касается твоей принципиальности относительно того, кого и как любить... это и в самом деле внушает уважение, да. Думаю, ты можешь этим гордиться.
Он улыбнулся, развернулся и вышел из дома через главный вход.
* * *
"Что ж, мне следовало догадаться, что так или иначе, но я всё равно сюда вернусь".
Миреле стоял у ворот ярко освещённого квартала, и на губах его по-прежнему играла бледная улыбка.
Снега здесь было почему-то намного больше, чем в остальной части города, как будто тучи, видя под собой разноцветные домики актёров, прикладывали особенное старание. Сад утопал в сугробах, искрившихся в свете фонарей, но некоторые цветы не завяли до сих пор, и странно было видеть яркие лепестки, сгибавшиеся под тяжестью белых шапок.
Миреле медленно шёл по аллее.
Он не забыл о том, что где-то там его ждал Ксае с его вещами и куклой, помнил, что считал своё присутствие при казни Энсаро, быть может, главной вещью, которую он должен совершить, но всё это внезапно разом перестало иметь какое-либо значение. Вся сила вселенной, наверное, не могла бы развернуть Миреле и заставить идти обратно, хотя он и испытывал по этому поводу смутное сожаление.
Сожаление стало сильнее, когда он увидел перед собой фигуру, закутанную в меха и распахнувшую роскошный веер. Глаза, нарисованные на его створках, казались насмешливо прищуренными, хотя Миреле помнил, что в прошлый раз, когда видел их, у него не возникло такого впечатления. Вероятно, виной было его теперешнее настроение.
— Сегодня вашего брата сожгут на костре, — мимоходом заметил он, проходя мимо Хаалиа.
— Да, сегодня моего брата сожгут на костре, — серьёзно согласился тот. И добавил доброжелательным тоном: — Простите моё мнение, но Энсаро сам во всём виноват. Кто просил его о том, что он делал? Кто нуждался в этом? Он сам принял такое решение и должен нести за него ответственность. Если вы подумаете, Миреле, то вспомните, что и в вашей жизни были такие случаи, когда вы делали то, чего от вас, по сути, никто не требовал. По собственной доброй воле. Например, отдали свою роль тому мальчику-актёру — Канэ, да? Весьма вероятно, что вам ещё придётся столкнуться с последствиями этого поступка.
Миреле только рассмеялся в ответ на эти слова.
Если ему и предстояло пережить что-то худшее, чем настоящий момент, то эта перспектива его не особенно пугала.
Оставив Хаалиа позади, он побрёл к своему павильону.
Внутри было темно и тихо. Зажжённая лампа осветила разложенные страницы рукописи на столе и кукол с повисшими нитями, которые привязывали их к крестовинам — они сидели, застыв в тех позах, в которых их посадил хозяин.
Миреле опустился на пол и закрыл лицо руками.
— Миреле! — раздался чей-то возглас, в котором смутно угадывался Юке. — А я понять не мог, куда ты делся...
— Никуда я не делся, — глухо засмеялся тот. — И не денусь. Никогда.
Он не стал открывать глаза, чтобы не видеть на лице приятеля недоумённое выражение. Впрочем, он всё ещё не до конца выздоровел, и все странности в его поведении можно было списать на последствия болезни.
Когда Юке ушёл, Миреле поднялся и сел за стол.
Некоторое время он просто сидел, поглаживая кончиками пальцев листы рукописи — пожелтевшие страницы, которым было уже по много лет, и более свежие, белые, недавние, покрытые вязью синей туши. Книга, которую он писал больше десяти лет — по сути, всю свою сознательную жизнь — была распотрошена, как труп в анатомическом театре, пособие для жриц, которые обучаются искусству врачевания.
И, вероятно, можно было применить какую-то магию, чтобы снова сшить все полуразложившиеся внутренности в единый организм, а после вдохнуть в него жизнь, воскресить его, но Миреле точно знал, что подобной способности к волшебству в нём больше не осталось. Даже если она когда-нибудь и была.
Он покачал грустно головой и встал из-за стола. Здесь ему также не было больше места.
А где было?
Он испробовал всё, и нигде не нашёл того, что искал.
— Моя игра проиграна, господин Маньюсарья, — пробормотал Миреле, скользя по комнате мутным взглядом. — Празднуйте победу.
Кружевные занавески тихо шелестели, хотя ветра в комнате не было, и приоткрывали взгляду ночь — тёмно-синюю, усеянную звёздами, освещённую серебряным ликом луны, с интересом приглядывавшейся к тому, что происходило в квартале императорских манрёсю.
Миреле снова вышел в сад, и ночь шагнула ему навстречу.
Он оказался в её круговороте, в её тёмных объятиях, увидел напротив её бездонные глаза и услышал мягкий, завораживающий шёпот, призывающий сдаться в объятия сна.
Некоторое время он видел себя со стороны, бездумно бредущего сначала по освещенным аллеям, а потом по тёмным тропкам в глубине сада, куда никто никогда не заглядывал — кроме, наверное, таких же несчастных безумцев, потерявших в этой жизни всё.
Потом его глазам предстала знакомая беседка — нынче был третий раз, когда он оказался в ней.
Он ожидал увидеть в ней господина Маньюсарью, но увидел, как и в прошлый раз, Хаалиа, в задумчивости подпершего голову локтём. Распущенные волосы его струились и падали на перила, скамью и пол разноцветными волнами, размотавшимися нитями диковинного клубка — теми самыми, из которых Владычица Судеб ткёт волшебное полотно жизни. Нынче она, видимо, случайно выронила его из рук, и он упал на грешную землю.
Удивительная ночь...
Миреле не знал, кто подкидывает ему в голову эти малосвязанные, бредовые мысли, но не слишком удивлялся им.
Перед Хаалиа стоял низкий столик с графином и двумя бокалами. В графине плескалась жидкость гранатового цвета — тёмно-алая, переливающаяся, густая, как кровь. Хотя, быть может, это был цвет самого графина, а напиток внутри был чистым и прозрачным, как слеза... этого Миреле разглядеть не мог.
— А, Миреле, — ничуть не удивился маг, как будто бы давно его ждал. — Проходите, садитесь рядом со мной.
Тот сделал несколько шагов вперёд и опустился на разложенные на полу подушки.
Хаалиа устроился по другую сторону от столика и, наполнив напитком из графина оба бокала, протянул один из них Миреле.
Холодный хрусталь обжёг руку, как калёным железом.
Миреле безвольно опустил взгляд; на дне бокала перед ним разверзалась пропасть — та самая бездна, в которую нельзя вглядываться слишком долго, потому что тогда она начинает звать к себе. Тёмная, беспросветная и непроглядная бездна.
Это было похоже на то, как если бы он много лет упорно карабкался на вершину высокой горы и, наконец, взобравшись, обнаружил там это — последний шаг в конце пути, который должен был привести к победе, не мог обернуться ничем иным, кроме как падением в пропасть, потому что другой дороги не было. Вершина оказалась острой, будто игла, и не соскользнуть с неё было невозможно.
Однако это неизбежное падение не пугало — наоборот, казалось, желанным, как долгожданный отдых после трудного пути.
Миреле знал, что обнаружит себя на дне пропасти спокойным, словно после многодневного сна, смывающего все печали.
— Что это? — спросил он, не без труда оторвав взгляд от содержимого бокала.
— Напиток забвения, конечно же, — ответил Хаалиа, легкомысленно передёрнув плечами. — Ведь вы же этого хотели. А я уже говорил вам, что исполняю чужие желания.
...Оглушительный звон, до этого раздававшийся где-то вдалеке, как далёкий гул колокола на башне, ворвался Миреле в уши, как ураганный ветер — в распахнутое окно.
Лицо его перекосилось, бокал чуть было не выпал из рук.
— Выпьем, Миреле? — предложил Хаалиа.
