Когда пришла помощь, их осталось только пятеро. А из пропасти потом вытащили девять с лишком тысяч трупов черных солдат.
Молодой ярл Арбада назвал их своими братьями! Горный король зовет их в свое войско, предлагая его возглавить! Князь и княгиня вейрмана просили их оказать им честь, посетив их, и отдохнуть в южных лесах...
Но ушли пятеро Одолевших смерть, не приняв почести. Ушли, пообещав вернуться. И мы их ждем. Все мы их ждем. И будем ждать — сколько надо.
Пятый
Вот и еще один год прошел. Ничуть не хуже и не лучше прежних. К присутствию Труса привыкли, как привыкают к зимним морозам или к летней жаре. На него перестали обращать внимание. Только когда Трус исчезал на несколько дней, люди замечали, что чего-то в деревне не хватает.
Изредка в Заовражье доходили слухи о сражениях, рейдах Армии сопротивления, осадах и штурмах городов... Затаив дыхание, слушали люди эти вести. Мальчишки, что ни день, сбегали на войну. Их ловили и пороли. И все внимательнее прислушивался к новостям Трус.
-Ну надо же! — дивились люди. — Совесть его мучает, что ли? Как слушает-то! Может, и не совсем он пропащий? Вот если он в армию вернется — так и быть, помилуем его...
Кто знает, чем бы это все кончилось, если бы однажды из соседней деревни не прибежал мальчишка с ужасной вестью!
-Спасайтесь, люди! — кричал он. — Каратели! На рассвете въехали в деревню, всех согнали на площадь и мечами порубили. Даже мальцов... Никого не осталось. Я как раз домой шел с рыбалки, а они тут как тут... Ну, я напрямки к вам! Бегите, люди! Сейчас они тут будут.
Мужики зачесали в затылках. На рассвете въехали, толкуешь? Ага! От вас до нас — лиг сорок. Ежели они за два часа управились, то... Надо давать деру!!!
Началась суматоха. Бабы начали паковать самое необходимое. А самое необходимое, по их, бабскому разумению, это все, что от пола отодрать удастся. Одежа! Жратва! Посуда! А как же без нее-то? Сопрут же горшки да плошки! И табуретку надо забрать!...
Мужики считали иначе: на хрен это барахло, а? Ну деньги взять, ну жратву... Самогона не забыть! Да бочонок пива из трактира! Коров, лошадей в лес отогнать... И все!
Пока суд да дело, на взгорке появились каратели. Люди обмерли. Потом бабы завыли, как по команде — всем стало ясно, что убегать поздно. Через десять минут каратели будут здесь. А до леса бежать полчаса, если налегке.
Трус собираться не стал. Как будто ничего не произошло... Он спокойно, как всегда, шел куда-то через площадь.
Когда же появились каратели, он возник перед Ательредом и рявкнул:
-Командуй уходить! Бросайте шмутье, поздно его собирать. Бегите. Иначе всем — смерть.
Староста тупо глядел на Труса, явно не видя — кто перед ним.
-Да мать твою! Очнись, дубина! — встряхнул деда Гермольд.
Ательред послушался.
Люди потянулись к западной окраине.
Трус бежал вместе с ними, но на околице вдруг передумал...
То ли каратели не спешили, то ли грабежом увлеклись, но догонять они заовражцев не стали. Люди благополучно добежали до леса и там остановились.
Бабы начали подсчитывать оставленное добро, причитать и реветь. Во, дуры, а? Радоваться надо, что выжили!
В конце концов мужики матюгами и тумаками женщин образумили, поручили лагерь обустраивать (кто знает, сколько тут еще сидеть?), еду готовить, а сами занялись истинно мужским делом: думать начали.
-А че они догонять нас не стали?
-А йотун их ведает! Может, и дело эти балаболки трещат? Грабят, и вся недолга!
-Да ну! Нафига им горшки да перины? Может, они на постой пришли? А мы им и не нужны?
-Ой! Мимир нас обереги! Тогда они ж не уйдут до весны!!! А мы куда?
-Уйдут... Ты вот скажи, Барт! А чего это Трус воротился?
-Хозяйство бросать жалко было. Думал укрыться в подполе, — ухмыляясь, предположил Барт.
-А может, у него разрешение от них есть? Охранная грамота? Он, может статься, с ними — вась-вась?
-Да йотуны ведают — что у него есть! Если он трус, то и предателем может оказаться...
Так или иначе, но наутро заовражцы собрались с духом (кажись, тихо в деревне. Не подпалили, не грабят... А, может, ушли?) и решили возвращаться.
Шли осторожно, неспешно. Тропинка из леса в Заовражье ведет через овраг, в честь которого и деревня названа, потом сворачивает к реке, вдоль берега бежит недолго, а потом уж сворачивает обратно — к деревне. Пешим порядком — час ходу.
Вот и речка впереди. Видать плохо из-за кустов-то. Уж сколько лет хотим выкорчевать кусты эти! И все никак! Молодежь противится. Что парни за кусты горой — понятно: кусты, да над речкой, да летней порой — очень полезная вещь. А вот зачем девкам-то эти кусты? Это непонятно! Вот в наше время! Эх!...
Видать-то речку плохо. А вот слышать ее — с нашим удовольствием! Говорливая у нас речка. А тут еще брод как раз... Слышь, как вода-то камешками играет?
А это чего за стук — плеск? Ах ты, перемать, а это кто ж такие будут?... Не, дядя Ательред! Это не черные. У тех и одежа черная. А у этих вишь? Плащи-то серые!
На берег выбирались всадники — сотня княжеской гвардии вейрмана, невесть как очутившаяся за тысячи лиг от своих владений...
Командир удивленно глянул на толпу и знаком приказал своим остановиться.
-Вы откель, мужики?
-Да мы местные, из Заовражья!
-Откуда, откуда?
-Да вон наша деревня-то!
-А тут чего делаете?
Все загалдели наперебой. Сотник целых полминуты честно пытался понять хоть что-нибудь. Затем не выдержал, да как гаркнет: "Молчать!!!"
Все и замолчали.
-Так. Все молчат. А ты, дед, говори! Да покороче.
И Ательред принялся излагать.
-Каратели на нас наскочили. Видимо-невидимо. Ну, мы — ноги в руки — и деру в лес. Отсиделись ночь. Теперь вертаемся назад.
-А погоня была?
-Нет! Они, верно, грабить начали, да и забыли про нас...
Староста еще рассказывал о чем-то, но командир его уже не слышал. Он понял — что-то случилось. Каратели свидетелей не оставляют. Чтобы они отпустили целую деревню, такого не бывает!
И сотник приказал:
-Вперед, в деревню! Рысью! Дозор вперед! Охранение на фланги! Марш!
Когда заовражцы добрались до родной околицы, там кипела работа: пыхтя и матерясь, гвардейцы стаскивали трупы карателей в яму. Дома были целы — невредимы. Только рама кое-где выбита, дверь сломана... А так — все закончилось благополучно.
На площади стоял сотник и трое его офицеров. Опустив головы, подняв клинки к лицам, стояли они в молчании над телом человека в зеленом плаще. Мертвая рука стискивала меч. Кольчуга была разрублена в трех местах.
-Эге! — узнал Барт. — Так это ж Трус! Ну и вырядился же он, однако!
Офицеры повернули головы к Барту. Под их тяжелыми взглядами он съежился и отступил.
-Господа офицера! Барт прав! — вступился молодой Ательберт. — Гермольд это. Он из армии сбежал...
Сотник на каблуках повернулся к сельчанам и, выделяя каждое слово, сказал:
-В спецназе — трусов — не бывает!!!
И более не обращая внимание на остолбеневший народ, обратился к товарищам:
-Надо похоронить. Готовьте носилки.
Один из гвардейцев поправил разорванную кольчугу погибшего и вдруг вскрикнул:
-Командир! Взгляни!
Сотник взглянул... на медальон, висевший на шее Гермольда... — Кулак, крушащий скалу... И тихо приказал:
-Стройся!
Сотня построилась. Даже без приказа взлетели к небу клинки. А сотник ходил вдоль строя и печально говорил:
-Не уберегли. Последнего не уберегли! Как же нам жить-то после этого? Ведь пятеро их было! Только пятеро! И — не уберегли... Что же мы Арзе скажем? Как сказать матери, что она снова потеряла последнего сына?... Как же глупо! Выжить в Арвальском аду, чтобы погибнуть здесь, спасая ненавидящую его деревню... Берите его, парни. Не будем мы его здесь хоронить. В Арбад отвезем.
И снял шлем один из воинов. И волна золотых волос рассыпалась по ее плечам.
-Ребята! — попросила девушка.
Четверо воинов на несколько мгновений загородили ее плащами. А когда отошли — на земле возле тела последнего из Одолевших смерть сидела волчица.
И раскатился над полем, над речкой, над ближним лесом горестный и скорбный вой.
А на сосредоточенном лице сотника проявилось решение. Он потянул кинжал из ножен. Подняв рукав, полоснул он лезвием по запястью и приложил свою руку к ране Гермольда. И встал. И передал кинжал следующему. Последней протянула лапу Марта.
Обалдевшая деревня взирала, как один за другим воины сотни проходят обряд кровного братства.
На прощание сотник все-таки нашел силы обратиться к сельчанам.
"Вы! Неужели трудно было расспросить его, прежде, чем объявлять бойкот? Неужели трудно было поверить ему? Вы ж его с детства знали!
Когда подоспела помощь, их осталось только пятеро. И в пропасти — десяток тысяч трупов черных солдат... Как не дать отпуск после такого? Князь вейрмана и ярл Арбада назвали их своими братьями. И предложили им отдохнуть, сколько надо. Первый вернулся через полгода. И погиб два месяца назад. Еще двое пришли через год. И оба пали в Нертских горах. Пятьдесят дней с тех пор прошло. И четвертый возвратился в прошлом году. И пал в бою у ворот пещеры Горного Короля двадцать шесть дней назад.
А вчера погиб последний. Он один положил семь десятков карателей. Он дрался с ними весь вечер и всю ночь. И умер от ран! Он бы выжил, вернись вы на два часа раньше. Всего на два часа раньше!
Он шел домой, надеясь, что любовь, дружба и сочувствие родичей и друзей исцелят его душу... А встретил ненависть и оскорбления... Он не ведал, что вы не способны на любовь, дружбу, сочувствие, понимание... Вы — трусы, подонки и скоты. Будьте же прокляты со своей деревней вместе!"
Молчали люди. Тишина повисла над Заовражьем. Только, подчеркивая эту тишину, в голос рыдала Агата. Ей уже никто не мог помочь — она сама сожгла все мосты.
Мать
Волчица сидела на пригорке. Сотня выстроилась внизу.
Ни один мускул не дрогнул на морде Арзы, хоть и понимала она — что случилось. Только в одном единственном случае, с одной единственной вестью может прийти к матери вся сотня! С той вестью, которую не донести в одиночку...
Гвардейцы молча обнажили клинки и отсалютовали волчице. Та встала.
Марта, единственная женщина в сотне, подошла к Арзе, поклонилась в пояс и, не меняя облика, прошептала:
"Рвите на клочья горе.
Слушайте голос скорби —
Древнюю песнь Холма".
С минуту волчица стояла молча, не двигаясь. Потом, не спеша, сменила облик.
-Кто?
-Гермольд.
Арза кивнула.
-Как?
-Защищая родную деревню. Он сразил семьдесят карателей в одиночку. И умер от ран.
Вейра снова кивнула.
-Спасибо за добрую весть, — спокойно поблагодарила она. — Мой последний сын тоже погиб, как воин... Это славная смерть.
И тут ее взгляд упал на запястья всех без исключения воинов сотни.
-Зачем? — простонала она. — Зачем, сынки? Я не могу больше хоронить детей! Я не могу больше! Девять их было у меня! Пять раз сидела я на Холме! Пятеро последних погибли на Арвальском перевале. И пятеро Одолевших смерть стали моими сыновьями. И еще четыре раза выла я на Холме. Теперь — взойду на Холм снова. Вы же воины, сынки! Я не могу больше...
И прошептала ей Марта:
-Не должна мать пережить всех своих детей. Но мы — воины. Мы порой гибнем, мама. Но всегда у тебя будут дети. Отныне — всегда. И, когда ты уйдешь в свой последний бой, на Холм взойдет твоя дочь. Может — я. Может — другая. Смирись, мама. Никто не должен остаться один! Я это так ясно поняла там, в той проклятой деревне.
Глава 18. Вариора
(285 год Нашествия — 286 год Нашествия)
Пролог
1.Двадцать шесть лет назад
Стол. Две табуретки. Лавки вдоль стен. Вышитые занавески на окнах. Шкаф в углу. Вытяжной очаг напротив дверей. И дверь направо. В спальню. А там — роскошная двуспальная кровать с балдахином, кажущаяся чужеродным предметом в простой крестьянской избе. Еще один очаг. Два кресла, с необыкновенным мастерством вырезанных из цельных коряг. И люлька с маленьким ребенком, привешенная к потолку.
Молодая женщина качает люльку, сидя в кресле. Порой она раскачивает люльку сильнее обычного, и она врезается в стену. Тогда Вари хнычет. Но женщина, дав дочери короткую передышку, снова бросает люльку на стену. Когда-нибудь нехитрый этот прием сделает из девочки воина, равного которому в мире не просто будет отыскать.
Женщину зовут Нелл. Ей двадцать один год. У нее роскошные каштановые волосы, перехваченные на лбу ленточкой. Одета Нелл в простое серое платье. Она замужем.
Стук в дверь. И веселый возглас:
-Хозяйка! Дома?
Нелл вскочила, поправила волосы, быстро оглядела себя и побежала к дверям. Распахнула дверь и бросилась на шею к пришедшему.
-Могнир! Вот и ты!
-Проходи, сердце мое, садись к столу. Кормить тебя буду. Проголодался поди?
-А как же? — привычно отозвался Могнир, привычно же пожалев, что не доступно ему чувство голода. И любые другие человеческие чувства. За одним исключением... И он вечно будет благодарен этой маленькой смертной за то, что она пробудила в нем это исключение — Любовь.
Он ел, изображая волчий аппетит, чтобы не обижать жену. А Нелл, как, наверно, все жены во всех мирах, сидела напротив, подперев щеку кулачком и глядела, как он ест.
Потом Нелл критически поглядела в очаг и забеспокоилась:
-Дров надо добавить! Погоди-ка! Я мигом...
-Не надо, искорка моя! — Могнир ткнул пальцем в очаг и там вспыхнул огонь без всяких дров.
-Ох, Могнир! Сколько уж раз видела, как ты огонь зажигаешь, а привыкнуть не могу!
-Ерунда! — отмахнулся муж. — Я еще и не то могу!
-Хвастун! — улыбнулась Нелл.
Могнир мастерски изобразил приступ ярости:
-Это еще что такое? Мужик усталый, голодный, домой пришел с охоты, а его оскорбляют! Нехорошими словами кроют! Все! Иссякло мое ангельское терпение! Поединок! Сегодня же ночью!
Нелл улыбнулась краешками губ и деловито осведомилась:
-До смерти или до первой крови?
-До полного изнеможения одного из соперников! — свирепо ответил Могнир.
Нелл безнадежно вздохнула:
-Ну, это меня, значит.
-Тебя, значит! — согласился Могнир. — Я ж никогда не изнемогаю!
-Хвастун!
-Опять? — грозно вопросил Могнир. — Нет! Кончилось мое терпение...
И задумчиво закончил мысль:
-А, может, не ждать ночи?
...
-Ой, Могнир! Сумасшедший! Тихо ты! Дите разбудишь!
-Ничего! Она еще маленькая. Не поймет!
-Поймет!
-Ну и ладно! Пусть учится!
-Ох, Могнир!
...
-Ну как? Изнемогаешь?
-Не-е-ет! Еще нет! Мы еще поглядим, миленький мой, кто там изнемогет первый!!!
2.Двадцать пять лет назад
-Хозяйка! Дома?
Когда Нелл не вышла ему навстречу, Могнир обеспокоился не на шутку. Не надо было ему уходить на целый месяц. Обошлись бы в этот раз без него.
Пинком распахнув дверь, ураганом ворвался он в дом. И, глянув на жену, все понял.
