Блатные из тридевятого царства

Федька с Антохой распотрошили баул с провизией, прихваченный в Гришуках. Остатки пиршества были не первой свежести, но в пищу годились. Овощи и пяток буханок ржаного хлеба оставили на завтра.

Для позднего ужина не хватало костра. Искать в темноте дрова занятие не благодарное. У воды колыхались редкие кусты тальника, сырые ветки отчаянно дымили и почти не давали света. Измаявшись вконец, я приказал:

— Тащите лодку. Ее и спалим.

— И то дело, — кивнул Федор и вытер набежавшую от дыма слезу. — На кой она нам теперь.

Сказано — сделано. Но только кореша подошли к лодке, от берега отделилась мутная тень и раздался знакомый пакостный голосок:

— Вечер добрый ребятушки. Зачем же новую лодку жечь. Мы вам лучше дровишек привезем.

— Михей, ты что ли? — Ошалел я.

— Он самый, — отозвалась тень. — Мы тут с родственничками случайно мимо проплывали, дай, думаем, глянем, как вы обустроились на ночь глядя.

От воды шагнуло еще две тени, в которых мы без труда опознали брата и зятя Михея.

Как-то я слышал, что стихи надо сочинять на пустой желудок, чувства сильней обостряются. Я хоть и не поэт, но прозу здешней жизни просек в миг. Ох, и прохиндеи! Ох, авантюристы! Я еле сдержался, чтоб не рассмеяться. Чудят родственнички и не в первой видать путников дурят. Они ж знают — лодка нам не нужна, не потащим ее в степь, в деревне натаскались. Как с берега уйдем, так и стащат, чтоб другим путешественникам впарить. И никакого криминала, одна крестьянская смекалка. Дело-то — ночку переждать. Одного не учли — мы ее и в правду сжечь можем. Как услышали о костре — нервы сдали, объявились сразу. Не сдерживая насмешки, я на всякий случай уточнил:

— Значит, случайно проплывали?

— А то, — ответил Михей. — Мы завсегда по ночи на реке катаемся, семейное это у нас. Я так понимаю, лодка вам теперь без надобности. Переправились. Так давайте меняться. Мы — дрова, вы — лодку.

И тут поднялся Евсей, измученный, как роза на подоконнике в зимнюю стужу. Глянул на мужиков, улыбнулся и сказал:

— Пахан, разреши по понятиям поступить, по совести.

— Валяй, — кивнул я.

Фраер заложил руки за спину, качнулся с пятки на носок и, обращаясь к нежданным гостям, произнес:

— Дров много не надо, пары охапок хватит. Да только маловато это за новую лодку будет.

— А чего ж еще? — Насупился Михей.

— На сырой траве костер разводить хлопотно, вот ели б жидкости еще какой горючей для розжига. Думаю, литров пять медовухи в самый раз будет.

— Это можно, — кивнул бывший владелец лодки.

— Так чего стоишь? — Набросился на него Евсей. — Мчись!

— Пока он туды-сюды плавает, мы водичку вычерпаем из лодки, а то нахлюпали, того и гляди потонет. — Предложил Михей.

— Но-но! — Рявкнул Евсей. — Даже не думай, еще ногтями борта нашей ладьи покарябаешь.

— Как это — вашей! — Опешил мужик. — Мы ж и дров, и медовуху...

— Это твой зять — и дров, и медовуху. А ты, мил человек, кроме пакости никаких других подарков не делал.

— И чего теперь? — растерялся Михей.

— Для начала вези дрова с медовухой, — зло отрезал Евсей, но, разглядев на лицах мужиков неподдельное волнение, Фраер немного смягчился. — Не боись, Михуевцы, не обманем, все по понятиям. Коли не понравится чего, заберете дрова с выпивкой да отчалите, каждый при своем останется, мы с лодкой, вы с носом.

Мужики потерлись лбами, посовещались и поплыли за дровами. Быстро управились, в пол часа уложились. У наших ног выросла небольшая поленица из березовых поленьев, а рядом примостился жбан с медовухой.

— Ну? — Вопросительно-выжидательно промычал Михей.

— Тут такое дело, — доверительно сообщил ему Евсей. — пока мы давеча по деревне мотылялись, я все носки у сапог посбивал. Ума не приложу, как так случилось. Никакого вида теперь, на люди при белом свете показаться стыдно, а у тебя ж две пары, поделись одной. А?

Михей затряс бородой:

— Что ты, что ты! Те, что остались размером разные, это у меня нога дефектная, тебе они не подойдут.

— Ничего, — успокоил Фраер, — я ногти на одной ноге подстригу. А коли, не хочешь — забирай дрова с медовухой, — тут голос Евсея дрогнул, но у него хватило мужества продолжить: — Мы найдем из чего костер запалить.

Опять мужики зашептались. На этот раз совещание длилось вдвое дольше, чем первый раз. В конце концов, потеребив бороду, Михей удрученно произнес:

— Может, чего другого попросишь, сапоги-то дома лежат, через всю деревню тащится...

— Мы не торопимся, — ответил Евсей.

На этот раз мужики отсутствовали минут сорок. Привезенные сапоги Евсей долго и тщательно осматривал со всех сторон. Ковырнул пальцем подошву.

— Они, родимые.

— Ну, так это, лодочку мы, стало быть, забираем? — Спросил Михей.

— Конечно, — кивнул Фраер. — Уговор дороже денег. Сейчас Васька нос у нее отрубит и плывете на здоровье.

— Как отрубит?!!!

— Легко, в два замаха, он у нас парень здоровый. Надолго не задержит, в минуту управится.

— Уговора нос рубить не было! — Взвился Михей. — Жульничать изволишь!

— Ты о чем говоришь! — Не на шутку разобиделся Фраер. — Я ж блатной, а не вор какой-нибудь. Все по понятиям, по совести. Вы втроем за лодкой приехали, двое плату внесли, а брательник твой нет. Стало быть — одна треть лодки наша. Но так и быть, из уважения к тебе нос трогать не будем. Васька, как я и думал, они с носом хотят остаться, руби корму!

Михей хотел заорать, но от волнения прикусил язык. Увидев на губе мужика капельку крови, Евсей сменил гнев на милость, его доброте не было придела:

— Нет, ну если тебе и корму жалко, мы середину вырубим, а тебя с зятем края достанутся. Все по совести, по понятиям.

Стоявший в стороне Михей-плотник подался вперед и неуверенно спросил:

— С меня-то чего хотите?

— Ну, коль братец твой пару сапог за свою часть лодки отдал, стало быть — и с тебя пара. Так оно по совести будет и вам опять же не обидно, поровну вложились.

— Да где ж их взять?

— А ты у брата займи, потом по-родственному разберетесь, — миролюбиво предложил Евсей и совсем уж невинным голосом добавил: — Нет, ну если не устраивает, забирайте все, что привезли. Нам без разницы, на чем похлебку варить, смоленая лодка лучше всяких дров горит.

— Да провались ты пропадом! — заорал пришедший в себя Михей. — И откуда вы на нашу голову свалились! Все люди, как люди. Купят лодку, переправятся, да и бросят на бережку, ничего взамен не требуя.

— Ага, есть такие, — согласился Фраер. — Нам тоже попадались, встретят усталого путника, накормят, напоят и денег не возьмут. Но ты Михей не из этого теста замешан, а потому последний раз спрашиваю — снимешь сапоги или нам лодку на дрова разбирать?

— Подавись! — Просипел Михей, сдергивая сапоги вместе с портянками.

— По совести с вас бы еще пару литров медовухи стребовать, мы новые сапожки давали, а нам ношенные возвращают. Да ладно, — сжалился Евсей, — гребите отсюда.

Раздосадованные мужики столкнули лодку с песка, по воде зашлепали весла, а ночной ветерок донес грустный шепот:

— Ты поглянь, умнее нас сыскался.

— Я вас не умнее — просто вы тупее, — напутствовал их Евсей.

Глава 16.

Я очнулся в зябкой предутренней мгле. И меня потянуло на лирику. Мне казалось, что я застукал природу-матушку в самый интимный миг — когда мир уже вырвался из-под власти вязкой тьмы, а вот солнечным светом насытиться еще не успел. На земле, на небе — всюду густой и жирный сумрак, без вкуса, без запаха. Хотя нет... С запахом я пожалуй погорячился. Навеяло весьма невкусно и очень даже вонюче. Мой живот на столь терпкую и слезоточивую вонь отреагировал громким урчанием. Поэтические мысли враз сместились из головы куда-то вниз организма и из лирических превратились в насквозь житейские. Тянуло уже не на лирику, а в кусты.

Схватился за штаны и бегом, даже сапоги натягивать не стал, пускай ноги росой умоются, полезно это, наверное...

Только присмотрел кустик, как из-за него, свергая голым задом, поднялся Васька и осчастливил меня радостной новостью:

— Пахан, у меня кишки в животе крутит, как карусель на ярмарке. Всю ночь почитай отсель не вылажу....

Я развернулся на девяносто градусов и, как загнанный волками лось, напролом, ломанулся к следующему кусту, но оттуда раздался Ванькин голос:

— И у меня Пахан такая же беда стряслась, ноги уже онемели на корточках сидяча, а чую — сидеть еще долго, как встать опосля — ума не приложу.

Я жадно глотнул воздуха. Обхватил живот руками, чтоб поменьше требуха тряслась, и побежал дальше. У следующего куста мне помахал ручкой Антоха и с детской непосредственностью поинтересовался:

— Пахан, ты далече?

— Рекогносцировку местности проводить, — буркнул я, отворачивая вправо. И чуть не наступил на Фраера.

— Поспал бы, Пахан, — озаботился Евсей, теребя в руках лист лопуха. — Чего в такую рань поднялся? Я бдю, все под контролем...

Я шарахнулся в сторону и мелкими шашками, но быстро-быстро, засеменил дальше. Через десяток метров впереди замаячил шикарный куст шиповника, но только я приблизился, как он заговорил голосом Сороки:

— Не ходи сюда Пахан, колюче больно...

Кореша облюбовали самые удобные и живописные места. Стиснув зубы, я метался вдоль берега, пытаясь найти пару свободных квадратных метров. Приветствия Федьки и Азама остались без ответа. Не до этого как-то... Я отбежал метров двадцать и схватился за штаны.

— Шел бы ты дальше, Пахан, здесь уже я рекогносцирую. — Раздался за спиной усталый голос Кондрат Силыча...

Утренняя оправка с небольшими перерывами растянулась почти до обеда. Последним из кустов выбрался Ванька. На негнущихся ногах кое-как добрел до костра и рухнул на землю. Красные от недосыпа глаза на его позеленевшем лице выражают вселенскую скорбь и печаль. Остальные кореша выглядят немногим краше. Да уж, признаться у меня и у самого от напряжения до сих пор челюсти сводит.

Евсей одыбался раньше всех. Собрал в кучу надкусанные остатки вчерашнего ужина и учинил экспертизу. В качестве основного инструмента для исследования Фраер использовал собственный нос.

— Вот оно, что Пахан! — Взвыл Евсей, тряся пустым жбаном от медовухи. — Михуевцы, гады, в медовуху чего-то всыпали. Отомстили сволочи! Чтоб дети им под старость лет так наливали!

Такого коварства от Мишуков не ожидал никто. Больше всех измученный Ванька (а нечего пить в два горла) предложил спалить всю деревню. Васька поддержал брата. Но я быстро остудил горячие и позеленевшие головы.

— Сначала на тот берег попадите, поджигатели юные. И вообще — спичками после такого похмелья баловаться вредно. Желающие позавтракать есть?

Кореша шарахнулись от меня, как микробы от антибиотика.

— А может пообедать кто хочет? — напирал я.

— Да ты чего Пахан, побойся Бога, — перекрестился Федька. — Опосля такой заутренней дышать глубоко страшно, не то, что есть. Кабы опять не приспичило.

— Ну, коли жрать никто не хочет, быстренько собираемся и в степь топаем.

Азам оказался самым расторопным. На полусогнутых ногах, отчаянно косолапя, первым покинул негостеприимный берег. И степь сразу приняла своего сына в распростертые объятия, причем два раза подряд. Первый — через три шага. Хан запутался в собственных ногах и рухнул в ковыль, подмяв под себя куст шиповника. Слава Богу не тот, где гостил поутру Сорока. Второй — сразу за первым. На этот раз обошлось без колючек, но небольшой валун оставил чувствительную вмятину на лбу хана. Азам даже не потрогал вздувшуюся шишку, а принялся усиленно массировать собственный зад.

— Ты чего? — удивился Антоха.

— Плохо мне, — пожаловался хан. — Ой, плохо. Я могу день, два, десять на коне скакать и ноги не болят. А сегодня три часа в кустах посидел, теперь земля не держит. Между ног так болит, будто пол года на слоне без седла скакал.

С частыми остановками кое-как за пару часов осилили пяток километров. Хорошо еще солнце палило в пол силы, разгулявшийся ветерок нагнал облаков, по всему видать к вечеру дождь хлынет. Увядшие бодылья степной травы то и дело стегали по ногам. Зацепишь носком сапога куст чернобыльника, он согнется, а ногу поднял — и получай упругим стеблем по ляжке. Иной раз так прижжет, что взвыть хочется.

Азам уверенно шел вслед за солнцем. Мы не стройной толпой топали следом. Попавшийся ручей форсировали в брод, даже не замочив рубах. Впереди редкими прыщами из земли повылазили холмы. Идти стало трудней. Пологие подъемы высасывали все силы. Взобравшись на очередной холм, я объявил привал. Хватит издеваться над собственными организмами, им с утра и так досталось.

Антоха первым падает на четвереньки и чуть слышно шепчет:

— Можно я умру? Хотя бы на часок.

— Валяй, — разрешаю я и падаю рядом.

После получасового перекура двинули дальше. Спуск с холма оказался немногим легче подъема. Ноги сгибались сами по себе, к концу спуска пришлось с быстрого шага перейти на бег. Перевели дух, а впереди уже новый холм маячит, покруче предыдущего. Васька вытер со лба капли пота и простонал:

— Глаза б мои его не видели...

— Ну, так закрой зенки и топай дальше, — посоветовал Кондрат Силыч.

— А может, обойдем? — Предложил Сорока. — Степь большая, чего ноги зря бить.

Азам упрямо мотнул головой:

— Туда надо — — указал хан рукой на сопку. — Один холм, два холм, потом еще один и все. Придем — праздник будет. Кумыс пить будем, барана кушать будем, веселиться будем. Я шаману руки ноги ломать буду, кнутом спина чесать ему стану, потом за конский хвост привязывать. Хорошо будет! Громко! — От предвкушения такого счастья хан лицом посветлел.

Я попытался усмирить Азама:

— Не трогал бы ты его, ну ляпнул человек со злости не подумав, с кем не бывает. А за праздничным столом на такие вещи смотреть — аппетит портить.

Азам, дитя степи, понял меня по-своему.

— Зачем — смотреть? Вместе ломать будем, ты руки, я ноги, а хочешь наоборот.

— Не хочу. Пусть у него все останется целым.

Азам озадаченно почесал подбородок, на ханских скулах заиграли желваки, наконец, он несколько раз качнул головой и сказал:

— Хорошо Хан Па. Желание гостя в степи закон. Сделаем, как ты хочешь. Привяжем шамана к конскому хвосту живым и здоровым.

От этих слов у меня спина изморозью покрылась. Пока я соображал, как ответить, Азам, добрая душа, дрогнувшим голосом предложил:

— Может, хоть камнем в лоб треснем, пусть дух тело покинет, живого человека конями рвать...

— Гуманист хренов! — Рявкнул я. — Ни живого, ни мертвого шамана привязывать к хвостам не будем. А тронешь его — знать тебя не хочу!

Хан с радостью капитулировал и без понуканий бросился штурмовать очередной курган. Кореша потянулись следом. Я оказался замыкающим. Плетусь вслед за остальными и пытаюсь понять, что за изверга углядел во мне Азам, если в миг отбросил все мысли о мести.