Лишь одна Звезда

— Руки на стену, — приказала Мира.

Он выполнил. Она вынула из его ножен искровый кинжал. Нащупала лепесток, нажала. Светящееся око издало тихий щелчок.

— Что вы за...

Он не договорил. Мира воткнула клинок ему в ягодицу. Тело Эфа сотряслось в судороге, обмякло, повалилось на пол. Девушка втолкнула его в кладовку, заперла дверь. Зашагала обратно, пряча фруктовый нож в рукав, а искровый — в складки платья. Сжимая эфес в ладони, той же рукою подобрала подол — и кинжал скрылся под тканью, оставшись в руке.

Вышла на лестницу, поднялась в холл. Двое слуг встретились на пути — поклонились, уступая дорогу.

Распахнула дверь, шагнула на подворье. Стояли сумерки, замок готовился ко сну. Южные ворота заперты наглухо, северо-восточные открыты днем, но закроются на ночь. Однако Мира выглядит дворянкою, держится и говорит, как дворянка. Стражники не рискнут остановить ее, если только не имеют специального приказа. Что ж, проверим. Если не выйдет — есть еще один заряд в кинжале. И плющ на стенах замка.

За гостевым домом показался колодец, за ним — ворота. Калитка заперта, двое копейщиков сидят на скамье. Если получится, за калиткою будет дорога, что через сто шагов нырнет в лабиринт городских улочек. Никто и ни за что не найдет ее там. Черное платье, темные волосы — любой тени довольно, чтобы исчезнуть. Правда, с собою ни денег, ни одежды — ничего, кроме платья и двух кинжалов. Но какое это имеет значение?!

Я — серпушка?.. Не бывать!

— Отпирайте! — походя бросила она стражникам.

Один подхватился:

— Миледи, постойте...

Мира поглядела на него, думая о Сибил Нортвуд, отравленном кофе, кинжале в руке.

— Да, простите, — буркнул копейщик и отодвинул засов.

Когда Мира шагнула к порогу, мужская рука легла ей на шею. Шагов она не слышала, человек просто образовался за спиной, возник из воздуха. Острие чужого кинжала царапнуло локоть.

— Малютка, будь паинькой, брось ножик, — мурлыкнул ей на ухо Инжи Прайс.

Мира разжала пальцы.

— И второй — тот, что в рукаве...

Она повиновалась.

— Золотое дитя! — Парочка развернул ее к себе и печально улыбнулся. — Куда это ты собралась? Не уезжай. Я же скучать буду.

Меч

Сентябрь 1774г. от Сошествия

Монастырь Марека и Симеона (север Альмеры)

В северной части Альмеры, на полпути от Алеридана к городу Флиссу, что на берегу Дымной Дали, находится небольшая обитель. Поименованный в честь Праотцов-отшельников Марека и Симеона, монастырь стоит в уединенной лесистой ложбине меж холмов. К скромным владениям братии принадлежит лесок, несколькосот акров пахотных земель да четыре деревушки. Одна из деревень занимает приметное положение на дорожной развилке: на север — Флисс и Дымная Даль, на запад — Блэкмор, на юг — столица герцогства. Деревню, в силу данного обстоятельства, зовут Дорожным Столбом.

Некогда, лет двести назад, настоятель монастыря покумекал, прикинул выгоду, да и открыл в Дорожном Столбе ярмарку. А после поразмыслил еще и прибавил к ярмарке пивоварню. Дело стало приносить плоды. Ярмарка цвела, питаемая тремя потоками людей. Столбовое пиво разъезжалось по Красной Земле в телегах торговцев. Рыночный сбор и доходы с пивоварни набивали кошелек аббата. Монастырь разрастался, наполнялся добром, обзавелся роскошным собором. Братия тучнела и привыкала к комфорту. Все хозяйственные хлопоты ложились теперь на плечи послушников и наемных батраков, братья же занимались лишь богослужениями, да с завидной регулярностью наведывались в Дорожный Столб — за податью. Крестьяне и торговцы порою начинали роптать: не слишком ли зажралась братия? Так ли по сердцу Праотцам эта свора ленивых чревоугодников?.. Однако стоило кому-нибудь из ворчунов наведаться в обитель Марека и Симеона, как его немедля вели в собор. Это грандиозное, величавое строение оглушало любого своим великолепием. Всякий прихожанин тут же проникался глубоким уважением к монахам, аббату и самой обители. Такой величественный монастырь просто не может быть неугоден Праотцам! Святые братья полны благодати божьей, раз каждый день молятся в столь прекрасном месте! Прихожане забывали роптать, жертвовали монастырю денег и уезжали восвояси, полные благоговения. Так продолжалось больше века.

А потом очередного аббата угораздило вступить в перепалку с графом Эрроубэком. Причиною стала сущая безделица, но граф оказался вспыльчив, а аббат — упрям. Они мигом проскочили ту ступень, где дело еще можно было уладить чашей вина. Миновали и ту, где хватило бы: "Простите, ваша милость" — "Не стоит извинений, ваше преподобие". Сгоряча перепрыгнули и ту ступень, на которой помогло бы вмешательство третьей стороны — скажем, герцога Альмерского или архиепископа Алеридана. А тогда уж свара переросла в лютую вражду и затянулась на десятилетие. Аббат гневно брызгал слюной с кафедры, слал кляузы герцогу и императору, срывал венчания графских детей и причащения внуков, убеждал капитул отлучить графа от Церкви. Эрроубэк, в свою очередь, окружал Дорожный Столб заставами, собирал несусветные путевые сборы, распугивал торговцев сворами угрюмых воинов, что бродили по околицам монастырских земель и, вроде, ничего плохого не делали, но все же выглядели отпетыми бандитами.

В итоге победил граф. Потратив шесть тысяч эфесов, он проложил новую дорогу из Флисса в Алеридан — в обход земель Марека и Симеона, — а при дороге открыл свою ярмарку и, конечно, пивоварню. Графская дорога оказалась шире старой, графское пиво — вкусней монастырского (хотя и на пол-звездочки дороже). Дорожный Столб обезлюдел, захирел, а с ним и сама обитель. Спустя полвека если кто и помнил монастырь Праотцов-отшельников, то лишь жители ближайших к нему деревень. Братия убавила в численности: монастырская жизнь сделалась не такой уж привлекательной. Пропала роскошь, исчезли батраки и служки, осталась лишь горстка послушников. За всем немалым хозяйством, в том числе и гигантским собором, теперь доводилось ухаживать самим братьям. Никакого удовольствия вести такую жизнь — один труд с утра до вечера, да редкие перерывы для молитв... Вот странность: деревенские старики, что помнят былые времена, говорят в один голос: монастырь сделался лучше от своего упадка.

Джоакин Ив Ханна побывал здесь прошлой зимою. В ходе своих безденежных мытарств набрел на обитель и спросил, не найдется ли работы. "Работа есть, да денег нет", — таков был ответ. Джоакин был голоден, потому согласился служить за харчи и две недели провел в монастыре. Среди прочих нелицеприятных обязанностей довелось ему ухаживать за хворыми крестьянами в монастырском госпитале. Собственно, от этой работы он вскоре и сбежал. Однако в памяти осталось: брат-лекарь Мариус — весьма знающий человек с огромным арсеналом средств и снадобий.

В средине сентября — Джоакин не знал даты, но день был суббота — он вкатил на подворье обители, правя тарантасом, запряженным парой коней. Его спросили, и он ответил, что разыскивает брата Мариуса. Брат-лекарь был занят, но тут Джоакин увидел другое знакомое лицо: сам приор Саймон проходил через подворье.

— Ваше преподобие, — вскричал воин, — здравия вам и долгих лет!

— Джоакин Ив Ханна?.. — узнал его приор. — И тебе здравия, сын мой. Какими судьбами в нашем скромном пристанище? Вера привела тебя или нужда?

За неделю, проведенную с герцогиней и ее гонористыми рыцарями, бедный парень успел отвыкнуть от вежливости в свой адрес. Чертовски приятно было, что такой важный человек, как приор, говорит с ним уважительно! Джоакин даже приосанился.

— Ваше преподобие, я очень рад встрече и глубоко вас уважаю... Но дело у меня такое, что говорить страшно. Видите ли, со мною женщина, и она в большой беде...

Приор Саймон нахмурился. Джоакин знал, что церковное имя свое монах получил вместе с саном, в честь святого отшельника. Однако, почитая гордыней присвоить в точности имя Праотца, монах переиначил две буквы и сделался Саймоном вместо Симеона.

— Женщины священны сами по себе, — изрек приор, — однако близость женщины с мужчиной порождает всяческие пороки. Праздность, зависть, ревность, злоба, отчаянье и жадность возникают от этой близости, потому святые отшельники Марек и Симеон дали обет никогда не касаться взглядом женского тела и не произносить женского имени, кроме имен Святых Праматерей. Женщина — неподобающий гость в нашей обители...

— Но она тяжко страдает! — вскричал Джоакин.

— Я не окончил, — поднял руку приор. — Женщина в беде — иное дело. Если вера твоя мешает тебе помочь страждущему, то грош цена этой вере. Так сказал Великий Вильгельм. Потому мы поможем твоей спутнице, Джоакин Ив Ханна. Что с нею стряслось?

Джоакин горячо поблагодарил монаха и подвел к тарантасу. Леди Аланис Альмера лежала без чувств, завернутая в плащ, будто в саван. Лицо было укрыто платком. Вчера днем она лишилась последних сил и не смогла держаться в седле. Джоакину удалось выменять тарантас на одну из лошадей. Большую часть пути герцогиня провела в беспамятстве на заднем сиденье. Джоакин гнал прямо по широкой графской дороге, не страшась уже ни застав, ни приарховых наемников. Он шкурой чувствовал, как истекало время. До паники боялся обернуться и увидеть, что миледи больше не дышит. Однако она дышала, порою издавала хриплый сдавленный стон. С ночи на сеновале они не обмолвились ни словом. Джоакину хотелось верить, что скверное самочувствие Аланис — единственная тому причина.

— Отчего закрыто лицо?.. — спросил приор Саймон. — Она скрывает себя?

— У миледи могущественные враги, — ответил Джо, — но повязка нужна не только для маскировки, а и затем, чтобы пыль не попадала в рану.

— Рана на лице?.. — помрачнел приор.

Джоакин убрал ткань со щеки миледи.

— Святые отшельники!.. — выдохнул Саймон. — Как это случилось?

— Я не присутствовал при ранении, — уклончиво сказал Джоакин. — Надеюсь, что брат Мариус сможет помочь...

— Конечно. Мы немедля поместим беднягу в госпиталь... Ибо, насколько я вижу, болезнь зашла опасно далеко.

— Ваше преподобие, у меня есть одна просьба... Видите ли, если враги миледи узнают о том, что она здесь, то это убьет ее вернее, чем гнилая кровь. Потому я умоляю вас...

Приор жестом велел замолчать.

— Разве я спросил у тебя ее имя? Она — несчастная девушка, которой срочно нужна помощь. Вот все, что мне требуется знать.

* * *

Брат-лекарь Мариус мог показаться стариком: иссеченное морщинами худое лицо, голова белая, будто качан капусты. Однако Джо знал, что Мариусу едва исполнилось сорок. Последние шесть лет он провел в обители, а до того служил полковым лекарем в Дарквотере, под знаменами Леди-во-Тьме. Говорят, он был хорош. Говорят, брался за все: раздробленные кости, дырявые животы, перемолотые конечности. Говорят, лишь каждый четвертый умирал под его ножом... Но одним из каждых четвертых оказался благородный сын Леди-во-Тьме. Когда рыцарь испустил последний вздох, оруженосец выхватил меч и хотел зарубить лекаря на месте. А потом поглядел этак пристально в лицо Мариусу, опустил клинок и сказал:

— Тебя совесть больнее сгрызет, чем сталь.

По всей видимости, он оказался прав.

...Мариус внимательно осмотрел рану. Промыл водой, ощупал края. Прижал так, что на поверхности выступила мутная жидкость, растер каплю на пальце, понюхал.

— Неделя прошла? — спросил у Джоакина.

— Да.

— Отчего так долго? Ты убить ее хотел?

Джоакин опешил.

— Я только и делал, что убеждал ее пойти к лекарю! Она сама отказывалась! Говорила, мол, справлюсь, уже стало лучше.

— Открытый ожог, — сухо сказал Мариус, — причиняет свирепую боль и лихорадку. Человек в таком состоянии неспособен трезво мыслить. Если она могла хоть говорить связно, то это уже божья милость. Тебе следовало подумать вместо нее.

— Но она же моя госпожа! Она приказывала...

Брат Мариус не ответил. Взял стальной щуп, поддел край отверстия, осмотрел десны раненой. Миледи издала тихий стон. Затем приподнял веко, заглянул в зрачок.

— Очень плохо. Рана на лице опасней любой другой. Едва гниение проникает в мозг, пути назад уже нет.

— А у нее... проникло?

— Не понять, пока без сознания. Когда она в последний раз говорила?

— Полтора дня назад... — с ужасом признал Джоакин. Брат Мариус тихо свистнул.

Подозвал послушника, что помогал ему, и потребовал какую-то настойку. Паренек принес бутыль, и Мариус смочил жидкостью тряпицу. Приложил к носу миледи, она несколько раз прерывисто вздохнула и открыла глаза.

— О-ооох...

— Как вас зовут? — спросил брат Мариус.

— Больно... Где... я?

— Как вас зовут? — настойчиво повторил лекарь, заглядывая в глаза миледи.

— Не ваше... дело. Кто... вы?

— Брат-лекарь Мариус из обители Марека-Симеона. Нужно понять, в каком вы состоянии. Отвечайте: как вас зовут?

— Спросите... другое.

— Она скрывается от врагов, — пояснил Джоакин.

— Имена Праматерей? — спросил Мариус.

— Мириам, Янмэй, Софья, Агата... Глория, Елена...

— Южнее Альмеры?

— Надежда...

— Севернее?

— Дымная Даль, Нортвуд, Шейланд...

— Пятью четыре?

— Двадцать... зачем все это? Что со мною? Какова... я?

— Вы можете думать. Это дает надежду. Иное плохо: рана воспалилась.

— Другой лекарь... во Флетхиле... давал снадобье. Прозрачный раствор... запах тмина...

Брат Мариус кивнул.

— Капли Теофила. Хорошее снадобье, успокаивает рану, мешает гниению. Теперь для него уже поздно: вы упустили много времени, гниль развилась и отравила кровь.

— Я... умираю?

— Нет! — вырвалось у Джоакина.

Взгляд герцогини метнулся к нему, обжег пламенем.

— Неведомо, — сказал брат Мариус. Подозвал послушника и шепнул пару слов, тот убежал. Лекарь повернулся к Аланис. — Существует средство, чтобы убрать мертвую плоть из раны. Мы применим его, рана начнет заживать. Но гниль уже проникла в кровь, и в этой части снадобья бессильны. Если вашему телу достанет сил перебороть гниение, то выживете. В противном случае — нет.

Джоакина покоробило от беспощадной прямоты лекаря. Аланис проскрипела:

— Правдиво.

— Скажите-ка, — спросил у нее Мариус, — у вас есть причины жить?

— В каком... смысле?

— Мечтаете о чем-то? Кого-нибудь любите? Может, ненавидите?

— О, да!..

— Хорошо.

Лекарь умолк. Миледи спросила, искоса глянув на Джо:

— Что он здесь... делает?

— Он привез вас.

— Не хочу, чтобы он был.

Мариус не ответил. Девушке не хватило сил настаивать.

Вошел послушник и поставил у постели раненой поднос. На нем был кубок с пахучей жидкостью и глиняный горшок, накрытый крышкой. Брат-лекарь подал кубок Аланис:

— Выпейте это, миледи.

— Что за снадобье?

— В чаше не снадобье, просто пряное вино. Оно усыпит вас.

— Я не хочу спать! Хочу знать, что со мною происходит.

Мариус покачал головой.

— Вам лучше уснуть. Средство, которое я применю, имеет особенность.

— В чем дело? — Аланис упрямо встряхнула головой. — Это больно?.. Я вытерплю. Не хочу спать. Хочу видеть!..