— Мусульманин всегда мусульманин, независимо от того, где живет.
— Неважно. Помнишь, как Насреддин попросил ростовщика Джафара не думать об обезьяне?
До Лечи начало доходить. Он попытался схватить пистолет, но добился лишь того, что получил хук справа. Правый глаз Лечи начал заплывать, все-таки вампирская реакция намного быстрее человеческой.
Я встал между Лечей и окном, вытащил из пистолета обойму и передернул затвор, удалив патрон из патронника. Просто на всякий случай.
— Не дергайся, — сказал я, — все равно я быстрее и сильнее.
— Убей меня, — прошептал Леча, — но не заставляй предавать братьев.
— Ты уже давно предал их, — возразил я.
Леча начал молиться. Я не понимаю языка, на котором он молится, но я понимаю мысли. А ведь он по-настоящему верит в то, что делает доброе дело! Понять — значит простить, так, вроде, говорила Зина? Неважно. Важно только то, что я понимаю в его мыслях.
НАТО захватило Югославию. Немецкие танки с крестом на броне вошли в Белград, как будто история внезапно откатилась на шестьдесят лет назад. Армия капитулировала, новая власть утверждает новые порядки. Бойцов сопротивления расстреливают на площадях, обкуренные албанцы раздают героин в школах, негры в голубых касках насилуют сербских девочек. Что, кроме террора, остается немногим патриотам, избежавшим концлагерей? И чем эта воображаемая картина отличается от творящейся в сознании Лечи, кроме национальной принадлежности воюющих сторон?
— Ты неправ, Леча, — сказал я, — неправ потому, что вы начали первыми. Я был в Чечне, я знаю, что русские солдаты тоже иногда творят беспредел, но ты видел только одну сторону. Поверь, по другую сторону все то же самое. Когда на твоих глазах десятилетний ребенок хладнокровно расстреливает двадцатидвухлетнего лейтенанта, который хотел купить на рынке блок сигарет, в следующий раз ты так же хладнокровно пристрелишь ребенка, который направил на тебя кривую палочку. Достаточно провести на войне всего неделю и в каждой засохшей ветке тебе будет мерещиться ствол. Война — абсолютное зло, на ней не бывает правых и виноватых. Пойми, Леча, зло нельзя остановить злом, зло можно остановить только отсутствием зла. Знаешь, когда закончится эта война? Только тогда, когда не останется тех, кто губит свою душу ради того, чтобы погубить чужую. Христос, в которого ты не веришь, говорил, что спасется тот, кто погубит свою душу ради ближнего своего. Но когда люди губят не себя, а друг друга, не выигрывает никто. Даже Сатана.
— Почему шайтан не выигрывает? — заинтересовался Леча.
— Не знаю, — я пожал плечами, — просто мне так открылось. Ты думаешь, что делаешь хорошее дело, взрывая дома и убивая неверных, но ты неправ, Леча, террор не бывает хорошим делом. Террор — это война, а война — это грех.
— Так что, я должен все забыть? Забыть весь тот кошмар, в который вы, русские, превратили жизнь моего народа?
— В этом кошмаре виноваты не мы, вы сами создали его, когда выбрали Дудаева. Но какая разница, кто начал? Важно не это, важно то, как это прекратить. А это не прекратится, пока такие, как ты, будут изо всех сил пестовать свою ненависть. Хочешь, я избавлю тебя от ненависти?
— Если я лишусь ненависти, что у меня останется?
— Тебе виднее. Если в тебе не осталось ничего, кроме ненависти, ты жалок. Тебя можно пожалеть, но нельзя полюбить. Если в тебе живет только ненависть, если ты весь — ненависть, ты не жилец, пройдет совсем немного времени и она убьет тебя.
— Я ищу смерти, — сказал Леча, спокойно и без какого-либо надрыва. Как говорится, от чистого сердца.
— Хочешь стать шахидом? Думаешь, это поможет тебе попасть в рай? Да ты вообще веришь в рай после смерти?
— Если не верить в рай после смерти, то во что тогда верить?
— В рай при жизни. Когда ты смотришь вокруг, ты сам выбираешь, что видеть. В мире нет добра и зла, они только в глазах смотрящего, в душе, которая смотрит в мир и пытается вместить его в десяток простых истин. Но так никогда не получается, ведь разве бывает то, что полезно всем и всегда? Или то, что всем и всегда вредно? Все относительно, и человек в том числе, и то, что он — мера всех вещей, не имеет никакого значения. Хочешь, чтобы жизнь стала прекрасна? Просто поверь, что она такова, и она станет по твоей воле. Каждый из нас творит вселенную внутри себя и у одних она похожа на рай, а у других на ад. Бог сотворил людей по образу и подобию, а это значит, что каждый из нас немного Творец. Так не твори ад, не уподобляйся шайтану!
— Пытаешься меня заколдовать?
— Нет, я просто говорю. Если бы я начал колдовать, ты сидел бы сейчас с открытым ртом и кивал каждому слову. Нет, Леча, ты, конечно, мерзавец, но... несмотря ни на что, я уважаю тебя. Я не буду лезть в твою душу.
— Разве не это ты сейчас делаешь?
— Сейчас я лезу в собственную душу. Знаешь, зачем я пришел к тебе?
— Убить меня.
— А еще?
— Узнать, кто мне помогает, и убить их всех.
— Правильно. Я не буду этого делать.
— Почему? — теперь Леча удивился по-настоящему.
Я взял бутылку с коньяком, отхлебнул из горлышка и сморщился. Такой коньяк из горла не пьют. Я сходил к шкафу, принес стаканчик граммов на сто и наполнил его наполовину.
— Почему? — задумчиво повторил я. — Потому что, если я тебя убью, ничего не изменится. Ты больше не причинишь мне зла, но ты и так его не причинишь, ты же знаешь, что в среднем удается один теракт из двух, а то и из трех. Есть, правда, группа "Вымпел", у них почти все операции проходят успешно, но твоих головорезов глупо даже сравнивать с ними. Вряд ли ты проживешь больше полугода и вряд ли ты успеешь сделать что-нибудь по-настоящему злое. Но все это несущественно, потому что, когда я шел сюда, я думал не о том, как избавить мир от зла. Я думал о том, что должен отомстить, а сейчас я думаю, что в мести нет смысла. Ведь если в мести есть смысл, то чем я отличаюсь от тебя?
— Тем, что мстишь во имя доброго дела.
Я обернулся и увидел, что сзади стоит Лена. Это она сказала последнюю фразу.
— Как ты нашла меня? — удивился я.
— Элементарно. Я помолилась богу и он объяснил, где тебя искать, а потом показал мне, как можно мгновенно перемещаться с места на место. Это, оказывается, очень просто.
— Ты знаешь, что случилось с нашим домом?
— С нашим? Ты говоришь, это был наш дом? Ты действительно так думаешь?
— Лена, это был наш дом. Вот этот раб божий приказал его взорвать.
— Да, я знаю. Только он не раб божий, а слуга Сатаны, давно отвергнувший истинного бога. Отвечай, грешник, кто тебе помогал?
Лицо Лечи напряглось и покраснело, глаза вспучились, как у лягушки, из горла вырвался глухой хрип. Но внутренняя борьба длилась не дольше двух секунд, потом Леча со свистом выдохнул воздух и его лицо стало мертвенным и безжизненным. Он начал говорить.
Мне стало противно. Может, я и темный, может, я и предназначен принести в мир зло, но так глумиться над душой другого человека не позволяю себе даже я. Да, я понимаю, добро нельзя творить с чистыми руками, нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц, зло должно быть наказано и наказание должно быть таким, чтобы преступление не повторилось, но все же... все же есть вещи, которые нельзя делать, просто потому что нельзя. Я знаю, не мне рассуждать о таких вещах, я загрыз четырех человек ради глотка крови, но я все равно не могу спокойно принять то, что сейчас происходит. Я вижу, как душа человека медленно, но неотвратимо разрушается, и мне это не нравится. Да, это не самая хорошая душа, это душа преступника и террориста, она действительно загублена, но не бывает душ, которых нельзя спасти, какая бы душа ни была, она священна, в нее нельзя лезть грязными лапами, ее нельзя рассматривать просто как инструмент для построения светлого будущего, пусть не коммунистического, а православного, какая, к черту, разница! Душа — цель, а не средство, она неприкосновенна, если тебе не нравится душа человека, уничтожь ее, но не переделывай.
Леча уже назвал два десятка имен и адресов и продолжал говорить, монотонно и безжизненно, и с каждым произнесенным словом его голос звучал чуть тише. А ведь он умрет, когда закончит говорить, понял я. Для него предательство — смертный грех, и то, что предательство произошло не по доброй воле, а под воздействием неодолимой силы, не имеет никакого значения. Так папуас умирает, выслушав до конца проклятие шамана.
— Прекрати, — сказал я.
— Сейчас, — отозвалась Лена, — осталось совсем немного.
— Прекрати сейчас же!
— Почему?
— Так нельзя!
— Почему?!
— Потому что нельзя... просто нельзя!
— Сергей, ты что? Это же террорист, убийца, он вне закона! Бог отвернулся от него, он вне любого закона, божьего и человеческого.
— Ты не бог! И я не бог. Пусть бог от него отвернулся, но он не перестал быть человеком. Сейчас, когда ты это делаешь, чем ты отличаешься от него?
— Я служу истинному господу Иисусу Христу, а он служит богомерзкому аль-Ваххабу. Этого достаточно.
— А почему ты думаешь, что твоя вера истинна, а его ложна?
— Потому что моя вера не заставляет людей взрывать дома. Все, Сергей, ты меня отвлекаешь! Подожди минуту, я скоро закончу и мы все обсудим.
— Ты ошибаешься, мы ничего не обсудим. Мне казалось, что мы сможем быть вместе, но я был неправ. Мы с тобой слишком разные, а жизнь непохожа на "Доктор Дизель". Я ухожу.
— Куда?
— Какая разница? Ты найдешь меня где угодно, у тебя же есть бог, который открывает разные полезные истины.
— Я нашла тебя только потому, что ты сам хотел этого. Я шла на зов нашей любви. Не уходи, Сергей! Ты же любишь меня, ты сам только что сказал, что твой дом стал нашим общим. Если ты уйдешь, любовь тоже уйдет, мы станем чужими и я боюсь, что...
— Я тоже боюсь этого. Но мы не сможем быть вместе. Извини.
Я вышел в прихожую и подумал, что тоже могу кое-кому помолиться. Эй, ты, подумал я, если ты существуешь, почему бы тебе не открыть мне что-нибудь интересное? А то ерунда какая-то получается — Ленке все открывается, а мне ничего. Непорядок.
Где-то вдали, за пределами всех доступных пространств, послышался утробный смех, жутковатый, но совсем не угрожающий.
Давно со мной никто так не разговаривал, сообщил голос, отсмеявшись, но я не обижаюсь, потому что мы с тобой выше всех этих глупостей. Не тревожься, Сергей, пусть мертвые разбираются со своими мертвецами, не мешай им заниматься глупостями, жизнь продолжается и без них. Кажется, у меня найдется для тебя кое-что подходящее... точно! Сейчас тебе кое-что откроется. Поехали!
Пространство мигнуло и я оказался в совсем другой комнате. Все вокруг было черным, стены были занавешены черными портьерами, по углам горели черные свечи, в клетке под потолком сидел черный ворон, посреди комнаты стоял массивный стол черного дерева, а за столом сидел дородный мужик в черной рясе с капюшоном, надвинутым на голову. Напротив него сидела худощавая черноволосая женщина в черном платье. Мой черный джинсовый костюм удачно дополнил картину.
Я кашлянул, женщина взглянула на меня, вскрикнула и начала было заваливаться в обморок, но тут же выровнялась, как будто вовремя передумала. Она судорожно впилась пальцами в край стола и ее карминно-красные ногти стали похожими на пятна крови на матово-черной доске. Она смотрела на меня жадными глазами и в них читалось любопытство, легкий ужас и, почему-то, сексуальное желание.
Мужик тоже смотрел на меня, только его взгляд больше напоминал взгляд барана из русской народной поговорки. Он лихорадочно соображал, кто я такой и откуда здесь взялся.
— Кто ко мне взывал? — спросил я и понял, что пошутил неудачно. Потому что на полу, непосредственно под моими ногами, красным мелом была нарисована пентаграмма, а на конце каждого из пяти лучей горела черная свеча.
— Вы что, ребята, дьявола вызывали? — дошло до меня.
Дамочка экзальтированно кивнула, а мужик начал мычать.
— Эээ... — выдавил он, — а вы это... я извиняюсь...
— Мужик, ты к кому взывал? — поинтересовался я. Почему-то меня начал разбирать смех. Да уж, у него специфическое чувство юмора.
— Эээ...
— Владыка! — завопила женщина, рухнула на колени и резво поползла в мою сторону. — Владыка! Позволь служить тебе...
— Ты... это... — растерялся я, — тебе чего надо?
— Ничего! — продолжала восторженно вещать женщина. — Нет счастья выше, чем служить истинному повелителю сил, которому подчиняется земное и подземное...
— Что тебе надо?
— Я замужем... — теперь она заговорила другим тоном, более деловым, — мой муж богат, но меня не любит. Понимаете... я готова служить...
— Понимаю. Сейчас полюбит.
— Нет! — вскрикнула женщина в панике. — Вы не так поняли, владыка. Я не хочу, чтобы он меня полюбил. Я бы хотела... эээ...
— Прибить его, что ли?
— Ну...
Я расхохотался. Господи, откуда столько идиотов берется? Да, кстати, ты не обижаешься, что я помянул господа?
Забей.
Хорошо.
— Я так сразу не могу, — сказал я, отсмеявшись.
— Да, конечно, — согласно кивнула женщина, — я должна подписаться кровью, это не проблема, я...
— Не смеши меня. И вообще, нечего устраивать тут мелодраму. Мужик! Ты, вроде, похож на нормального. Где я нахожусь?
— В центре прикладной демонологии.
— Демонов вызываете?
— Ну... да.
— Зачем?
— Наше магическое направление немного нетрадиционно, но, несмотря на это, мы добиваемся очень хороших результатов. Во всех основных направлениях черная магия работает нисколько не хуже, чем более привычная белая. Например, по алкоголизму...
— Я понял. Мозги лохам пудрите.
— Я попросил бы...
— Молчать!
— Не разговаривайте со мной в таком тоне! Я сейчас вызову охрану...
— Давай, вызывай, демонолог. Что же ты меня не изгонишь или не подчинишь? Охрану... Сам, значит, не веришь в то, что творишь. Чего застыл? Вызывай.
Сам не знаю, зачем, я продемонстрировал клыки, что вызвало у мужика нервную дрожь, а у женщины восторженный вздох.
— Короче, мужик, — сказал я, подавляя непрошеную идиотскую улыбку, — раз ты у нас крутой демонолог, даю тебе пять минут, чтобы изгнать меня... сам знаешь, куда. Время пошло.
С этими словами я уселся на край стола, вытащил из кармана сигареты и зажигалку, и закурил. Пачка обычного "Петра Первого" в руках непонятного гостя странным образом придала демонологу моральных сил.
— Я вызываю охрану, — еще раз повторил он и нажал невидимую для меня кнопку под столом.
Через минуту портьеры справа от меня раздвинулись и в комнате появилось новое действующее лицо — лысый амбал лет тридцати с соответствующим выражением хари, лицом это никак не назовешь, при всем желании.
— Кыш, — сказал я, амбал сделал шаг в сторону и встал по стойке смирно.
Я посмотрел на часы.
— Осталось три с половиной минуты, — сообщил я.
— Юрик, ты что? — прошипел мужик.
Юрик проигнорировал его возмущение.
— Разрешите идти? — спросил он, обращаясь ко мне.
