Старик резко замолчал, а его глаза подернулись словно дымкой, похоже, он полностью ушел в воспоминания. Только я собрался съязвить на эту тему, как старик неожиданно заговорил снова: — Знаете, деньги подразумевают аккуратность и честность. Вы, наверно, поняли, уже кто я? Так вот, я не только умею считать деньги, но и отдавать долги. У меня нет с собою наличных, но я могу написать вам денежную расписку, которую примут в любом из банкирских домов Италии. Вас это устроит, мессир капитан? Теперь давайте обговорим сумму!
— Знаете, господин хороший, вместо того чтобы торговаться, вам следовало просто поблагодарить нас за ваше спасение. И все. Кстати, это сделать еще не поздно.
— Гм! Значит, я не только жадный, но еще и неблагодарный старикашка. Впрочем, есть правда в ваших словах. От всего сердца благодарю вас и ваших людей за спасение наших жизней!
Коротко кивнул головой в знак признания своих заслуг, я уже собрался развернуться, чтобы уйти, как старик снова заговорил:
— Вы опять торопитесь, молодой человек! Ответьте мне на один вопрос: куда вы следуете?
— В Реджио.
— Отлично. Я тоже еду туда. Если вы не против, то хотел бы поехать с вами. Не волнуйтесь, за охрану вам будет оплачено отдельно.
Мне не хотелось связывать себя этой обузой, но просто так бросить на дороге старика и раненого солдата было неправильно. Кивнул головой в знак согласия, но секунду подумав, добавил:
— Только до ближайшего крупного населенного пункта. А платы не надо.
Утром мы выехали, положив раненого солдата в возок, вместе со стариком. Красноголовый дятел с белыми полосками на крыльях некоторое время кружил над нашими головами, провожая нас, пока не улетел обратно в лес. Прошел час после восхода солнца, а от утренней прохлады уже не осталось и следа. Старик здорово замедлил скорость нашего движения, но я не роптал. К этому времени я уже знал, что его зовут мессир Джованни да Биччи и он банкир. Вечером, в разговоре у костра я спросил о его делах, но тот вежливо и ловко увильнул от прямого ответа, отделавшись общими словами. Когда я в свою очередь упомянул, что держу деньги в банкирском доме братьев Бомаччи, старик несколько секунд с непонятным интересом разглядывал меня, словно видел впервые. Когда я спросил его, что его удивило в моих словах, он сказал, что впервые видит наемника, копящего деньги. Все, кого он знал и знает, были гуляками, пьяницами и страшными мотами.
Спустя еще два часа, проехав несколько оливковых рощ, мы оказались среди полей и виноградников, на которых виднелись фигурки работающих людей, а еще дальше виднелось большое селение, домов в пятьдесят. Если до этого дорога была практически безлюдна, то теперь она постепенно наполнилась народом. Священник на муле, несколько купцов и ремесленников со своим товаром, идущая куда-то группа крестьян, да у самой деревни наткнулись на пару коробейников. У священника мы узнали, что за деревней есть монастырь, где можно будет оставить раненого.
Когда мы свернули на дорогу, ведущую к монастырю, я поневоле залюбовался красотой места, где тот был расположен. Выехав из-за деревьев, мы увидели работающих, облаченных в белые рясы, монахов — цистерцианцев. То один, то другой из монахов бросал на нас любопытные взгляды, но при этом ни один из них не прерывал свою работу. Чуть дальше, из-за сада выглядывал кусок луга и пасшееся на нем овечье стадо. Мы уже подъезжали к монастырским воротам, когда в монастыре ударил колокол.
"Бьет третий час, что означает на современный лад — девять утра. Самое время для завтрака".
Ворота монастыря были закрыты, но калитка была распахнута настежь. Рядом с ней, на вкопанной в землю скамеечке, сидел худой монах средних лет. При виде вооруженных людей, он тут же вскочил и схватил прислоненную к стене палку. Закрыв спиной калитку, он слегка поклонился и сказал традиционную фразу на латыни, которую говорят в каждом монастыре: — Мир вам, путники!
— Мир и тебе, монах! — ответил я. — Говорят, у вас есть лекарь. Правда ли это?
— Да. Брат Бонифаций. Подождите меня здесь. Я схожу за ним.
Уходя, он закрыл за собой калитку. Спустя некоторое время калитка снова открылась, и перед нами предстали двое монахов. Привратник, вслед за ними перешагнувший через порог, остался стоять за их спинами. Плотный и коренастый, с живыми и веселыми глазами, монах, быстро и внимательно, оглядел нас всех, после чего спросил: — Где раненый?
— Он в возке!
Пока монах — лекарь, подойдя к возку, осматривал рану, второй монах, худой и жилистый, с таким же худым лицом, обратился к нам:
— Здравствуйте, добрые люди! Не угодно ли пройти в тень и выпить стакан холодного вина с наших виноградников?!
— Угодно, брат! Еще как угодно! Сегодня, похоже, нас ожидает жаркий день, не так ли?!
— Все в руках Божьих, добрый человек!
Я спрыгнул с коня и передал поводья молоденькому монаху, только что вышедшему из калитки. Как только все оказались на ногах, монах аскетического вида, провел нас в сад, где у самой стены стояла каменная беседка, вся увитая плющом. Она была укрыта от палящего солнца тенью, падающей от монастырской стены и растущих рядом деревьев.
— Как там наши лошади? — спросил я, сев на каменную скамью.
— Насчет ваших коней, мула и повозки не волнуйтесь. Брат Амвросий, наш конюх, за ними присмотрит.
— Надеюсь, что так, — буркнул в ответ Джеффри. — А где же ваше обещанное вино?
— Вино у нас свое. Увы, не самое лучшее, но хорошо утоляет жажду. Если хотите перекусить, то у нас есть прекрасный козий сыр, а брат Лука печет самый лучший хлеб в округе. И еще мед! Принести?
Есть не сильно хотелось по такой жаре, но когда еще придется спокойно поесть в дороге, подумал я и сказал:
— Несите!
Как только принесли и поставили перед нами два деревянных подноса с вином и едой, я достал и положил в ладонь монаху золотую монету.
— Благодарю вас, господин, за столь щедрое подношение для нужд нашего монастыря!
Еще спустя полчаса пришел лекарь и сказал, что жизнь раненого вне опасности.
— Теперь ему только требуется хорошее питание, покой и лечение.
После этих слов пришлось уже раскошелиться банкиру.
Я сидел в прохладной тени, потягивал из кружки чуть терпкое монастырское вино, закусывая его солоноватым козьим сыром со свежим душистым хлебом. Аромат цветов монастырского сада, настоянный на жарких солнечных лучах, являл собой просто одуряющий букет, который неожиданно привел меня к мысли об отдыхе. Как было бы хорошо просто отдохнуть день-другой в подобном месте, полном покоя, тишины и уюта. Затем я неожиданно для себя вспомнил, что в двадцать первом веке существовал отпуск и тут же напомнил себе о том, что за последние полтора года так толком и не отдыхал. Нет, пьянки, загулы, шлюхи — все это было, но не было простого отдыха. Для души. На природе, в хорошей компании....
"Куда я все время тороплюсь?! Ну, в начале — это понятно. Надо было вживаться, имя себе зарабатывать, деньги. А вот сейчас? У тебя же есть деньги. Поживи для себя! Сейчас, вон какая благодать! Растянуться бы в теньке, да с кружечкой! Эх, мать моя! Море под боком. Кто мешает тебе туда поехать и на пляже поваляться? Кто?! Смерть тебя может найти в любой момент, а ты даже моря не видел! Мля! Интересно, графини на море ездят купаться? Даже если нет, мы с Беатрис первыми откроем пляжный сезон! — в этот момент случайно наткнулся на настойчиво-злой взгляд Перре, который одним махом рассеял мои мечты. — Размечтался, дурень! Вон уже Перре рожи недовольные корчит. Торопиться к любимой. И не знает.... Впрочем, не знает и хорошо. Да и действительно, что-то я разнежился. Ехать пора".
Я поднялся и сказал:
— Все. Хватит нежиться! Поехали!
Спустя несколько часов мы расстались с банкиром у городских ворот небольшого городка. Он сделал попытку заплатить мне, но я отклонил его предложение и уже был готов распрощаться, как он поманил меня пальцем, а после того как подъехал к его возку, сказал:
— Молодой человек, вы не взяли у меня деньги. Это может быть выглядит благородно, но, на мой взгляд, не совсем умно. Но как бы то ни было, за мной остается долг, и я оставляю за собой право отдать его в наиболее приемлемой для меня форме. Вы еще вспомните хорошим словом старика Джованни!
На этом я расстался с банкиром. Если вначале я был о нем не сильно высокого мнения, то ведя с ним по дороге разговоры на различные темы, понял, что это умный, проницательный и не лишенный юмора человек.
Приехали в Реджио на закате. Город в отличие от того, что я видел, больше всего походил своей планировкой на города будущего. Центральные улицы были в достаточной степени широкими и прямыми. Большие каменные дворцы, храмы, площади с фонтанами и статуями, акведуки, мосты — все это выглядело весьма привлекательно, радуя глаз. Правда и здесь встречались дворцы, находящиеся в невероятном запустении, покинутые своими хозяевами, в то время как другие блистали красотой, наполненные толпами народа. В подобном несоответствии для меня не было загадки. Я уже знал, что итальянские города того времени представляли собой политическую и междоусобную арену для выяснения отношений различных партий и старинных родов с их кровавой местью. Внутренние раздоры и борьба партий в различных итальянских городах, не прекращавшаяся всю эпоху Возрождения, отличались беспощадной жестокостью и какой-то неистовой яростью. Казни, убийства, изгнания, погромы, заговоры, непрерывно следовали друг за другом. Победители жестоко расправлялись с побежденными, а через несколько лет сами становились жертвами новых победителей. Когда умирал какой-нибудь известный человек, сразу же распространялись слухи, что он отравлен, причем нередко эти слухи были вполне оправданы. Яд и кинжал был здесь такой же обычной практикой, как заключение брачного контракта.
Улицы этого богатого города в этот час были полны праздношатающегося народа. Богатый наряд дворянина соседствовал с пышными одеждами богатого купца, а платье ремесленника с рубищем нищего. Появление нашей группы не осталось не замеченным горожанами. Их чувства выражали их взгляды: злые и завлекающие, молящие и надменные. Наше вооружение и взгляды, бросаемые по сторонам, основанные на силе и уверенности в себе, заставляли большинство жителей отводить взгляд и держать рот на замке, и в тоже время не могло заткнуть рот ни уличным торговцам, ни нищим, ни зазывалам, стоящих у дверей лавок, таверн и публичных домов. Правда, благодаря Винценто Паретти нам не пришлось долго искать приличную гостиницу.
Гостиница "Лев" ничем не отличалось от заведения подобного рода. Правда, в отличие от большинства подобных заведений, в ней была баня. У двери гостиницы мы попрощались с сыном коменданта, договорившись, что он заедет за мною с утра, чтобы показать замок — тюрьму Льюченце.
ГЛАВА 13
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Он только что отнес чай аббату и его гостю, а теперь возвращался, держа серебряный поднос в руках. Солнечные лучи, упав из окна, отразившись от его полированной поверхности, неожиданно брызнули в глаза монаха. Тот оторопело замер, потом тихонько засмеялся и, поднеся поднос к окну, стал рассматривать свое отражение. Некоторое время изучал свое лицо, потом воровато оглянулся по сторонам и, убедившись, что его никто не видит, скорчил смешную физиономию, а затем сказал писклявым голосом:
— Я Фома, божий человек.
В следующий момент его лицо приняло нормальное выражение. Он оторопело захлопал глазами, словно очнулся, а затем пришла мысль:
— "То, что я сейчас сделал — это кощунство".
Он уже не раз ловил себя на том, что совершает непонятные для себя поступки. Мысль о происках дьявола, пытающего его искусить, приходила ему уже не раз в голову. Тогда он каялся и замаливал свой грех молитвами, долгими часами простаивая на коленях перед маленьким распятием в своей келье. Несколько раз он порывался рассказать о том, что с ним происходит, настоятелю, но каждый раз его что-то словно удерживало от исповеди. Вот и сейчас с ним произошло то же самое. Из него словно выглянул какой-то другой человек. К этой мысли его привела виденная как-то им лубочная картинка, на которой Враг рода человечьего выглядывает из человека, словно из окна, а руки и ноги человека соединены с конечностями дьявола. Надпись под картинкой говорила о слабостях человека: поддавшись нечистой силе, ты теряешь самого себя и начинаешь творить непотребное на потеху дьяволу. Теперь брат Фома нередко вспоминал эту картинку, которая, как он считал, иллюстрировала его нынешнее состояние.
Он снова бросил взгляд на свое отражение, как вдруг ему показалось, что это лицо другого человека. Черты те же, а человек другой. Страх, поднявшийся из глубин его души вдруг вытащил за собой имя. Граф Анри де Сен-Жак. Он тихонько произнес их вслух и понял, что это имя и человек, чьи черты он уловил в зеркале, составляют одно целое. И вдруг он неожиданно понял, что его страх куда-то ушел и то, что он как бы раздвоился, больше не пугает его. Даже больше. Нечто, спрятанное в глубине его разума, даже обрадовалось тому, что сейчас с ним произошло. Он не понял в этот момент, что же с ним произошло, кроме одного: все, что с ним происходит — к его же пользе. Успокоенный, он опустил поднос и пошел вниз по лестнице. Он еще не осознавал, что с этой секунды, а шел уже шестой месяц пребывания брата Фомы в монастыре, образ монаха — францисканца стал блекнуть в его памяти, все чаще уступая личности самого графа. Его память должна была хранить священную тайну общества, накрепко запечатанную в его мозгу. Так думали мастера, которые осуществляли ритуал стирания личности, но на этот раз они ошиблись, так как снадобье, которое принял граф перед прохождением процедуры посвящения, частично помогли ему, оставив маленькую дырочку в стене. Ночью стена подрывалась благодаря снам, просочившимися сквозь это отверстие, днем — мелькавшими в его голове отрывками воспоминаний, которые являлись отражениями его снов. Они тревожили и мучили его, заставляя его верить в то, что он во власти дьявола, но в то же время складывали и формировали образ человека, которым он когда-то был. Это был долгий процесс, пока, наконец, не наступило утро, когда он проснулся и понял, кто он и зачем здесь. День ушел на понимание окружающей его обстановки, а следующие два дня он потратил на то, чтобы убедиться: ведется за ним негласный надзор или нет, а когда убедился, что слежки за ним нет, стал готовиться к бегству. Вдруг он неожиданно узнал, что через два дня отправляется телега с монахом в соседнюю деревню к кузнецу. Осторожно уточнив, он узнал, что такая поездка занимала сутки. Приложив максимум усилий, он добился, чтобы на этот раз послали его.
Отъехав на лье от монастыря, он загнал телегу в лес. После чего выпряг коня, надел на него седло, украденное им в конюшне, после чего инициировал свое ограбление разбойниками. Затем вскочив на лошадь, поскакал в противоположном от деревни направлении. Загнав коня, он, спустя двое суток, достиг тайника, где в свое время приготовил все для подобного бегства. Одежду и деньги. Переодевшись и дав себе отдохнуть несколько часов, он уже к вечеру достиг небольшого городка, где купил себе хорошего коня, доспехи и оружие. Не было только верных людей, но кому, по здравому размышлению, можно было доверить такую тайну? Никому.
