— Я... не знаю. Я не хотел! Оно само так получилось! Я молю.... Пощады.... — тут его голос прервался. — Господин! Милостью Божьей заклинаю!
Я отрицательно качнул головой и лучник замолчал. Некоторое время смотрел пустым взглядом в пространство, затем стал лихорадочно оглядываться по сторонам и, наконец, истерически закричал: — Где священник?!! Мне положен священник!! Я хочу исповедоваться!!
Я предугадал это желание и поэтому еще раньше послал несколько конных солдат в ближайшую деревню, чтобы узнать, где здесь ближе всего находится церковь. Поэтому не спели прозвучать его просьба, как из расступившихся рядов солдат вышел священник. Около двадцати минут англичане в благоговейном молчании слушали исповедь своего бывшего собрата по оружию. В конце процедуры священник дал поцеловать крест осужденному лучнику, а затем отошел от эшафота и встал на колени. В наступившей тишине было слышно, как он в полголоса молится. Палач подтянул петлю на шее осужденного, после чего спрыгнул на землю. Сделал знак своим подручным, которые уже были готовы выбить козлы из ног приговоренного, после чего посмотрел на меня. Я кивнул. Как только выбитая из-под ног осужденного колода отлетела в сторону, лучник рухнул вниз, затем веревка резко натянулась, и тело смертника как-то странно дернулось, потом подпрыгнуло и закачалось, как маятник из стороны в сторону. Я бросил внимательный взгляд на тело повешенного. Судя по положению головы и оттянутым вниз носкам, висевший в петле лучник был, без сомнения, мертв. Подозвал Кеннета и священника, которым вручил по серебряной монете, после чего сказал:
— Похороните Дженкина как положено! Уильям, выделишь людей! Идите!
Затем найдя глазами Дика, скомандовал: — Пленных, сюда!
Когда пленных наемников выстроили передо мной в несколько рядов, я спросил их:
— Офицеры среди вас есть?!
Ответом мне стало молчание. Выждал минуту, а потом сказал: — Вы что же ублюдки думаете, здесь только одно дерево с крепкими ветвями?! Или у нашего палача не найдется в запасе веревок?! Второй раз спрашивать не буду! Если прямо сейчас....
Не успел я договорить, как два человека вышли из толпы сами, а третьего вытолкали сами разбойники. Вылетев от мощного удара в спину, он рухнул прямо под ноги моего коня.
— Граво среди вас есть?
— Я — Граво.
Один из вышедших разбойников, мощного сложения человек с длинными мускулистыми руками, сделал два шага вперед. Он двигался, по-медвежьи косолапя, и был такой же большой, как этот зверь. Со свирепым взглядом, главарь бандитов даже сейчас выглядел, несмотря на свой растерзанный вид, настоящим мужчиной.
— Как же это тебя, такого матерого зверя, взяли? — полюбопытствовал я.
— Я сражался и убил двух твоих солдат, прежде чем кто-то обрушил меч на мой шлем. Похоже, он был из той подлой породы, которая, которая вместо того, чтобы скрестить клинки, глядя друг другу в глаза, предпочитает бить в спину. Впрочем, какие солдаты — такой и командир! Только и умеете, что бить исподтишка! Не хочешь померяться со мной силами?!
— Браво, Граво! Ищешь легкой смерти?! Сразу говорю: если твои солдаты могут на нее рассчитывать, то ты — нет!
Толпа пленных после моих слов заволновалась, загудела. Я молчал, выдерживая паузу, в ожидании ответа главаря. Напряжение начало расти. Некоторое время тот крепился, но потом не выдержал:
— За что мне такая немилость?!
— А может ты еще, и жить хочешь?!
— Даже зверь всякий жить хочет, что про меня-то говорить? Похоже, тебе что-то от меня нужно, иначе к чему ты этот разговор завел. Говори!
— Мне нужно, чтобы ты со своими трусливыми ублюдками, — ответил я, — выманил Джерико из города.
— За это ты мне подаришь жизнь. Да?!
— Да!
— А моим людям?!
— И твоим людям!
— Согласен!
Спектакль был разыгран так великолепно, что Джерико до самой последней секунды не догадывался, что происходит под стенами города. Сначала на его глазах, так же как и на глазах нескольких сотен горожан, наблюдавших с городских стен, был разыгран бой, где войска графа схватились с отрядом Граво, который на девять десятых состоял из переодетых англичан. Красные следы на одежде, предсмертные крики и мнимые мертвые, лежащие на траве, прекрасно дополнили картину боя, превратив ее в шедевр театрального искусства.
Когда конница и швейцарцы начали теснить людей Граво к лесу, Джерико решил, что момент для удара в спину настал. Ворота города, быстро распахнувшись, выпустили стремительно рванувшийся вперед конный отряд во главе с Джерико. Всадники неслись вперед, одновременно развертываясь в ширину. Стремительно сокращая расстояние, тяжеловооруженная конница готовилась сокрушить, судя по всему, растерявшихся и суматошно пытавшихся перестроить свои боевые порядки швейцарцев, которые, казалось, только сейчас увидели приближающегося врага. Видя смятение в рядах врага, из глоток наемников вырвался радостный рев, который подхватило высыпавшее из городских ворот беспорядочной толпой городское ополчение.
Войска графа Анжело ди Фаретти при виде нового врага начали лихорадочно строить оборону, чтобы выдержать новый удар. Хотя мой план успешно реализовывался, но латная конница могла сама по себе наделать нам хлопот. Сейчас все зависело от швейцарцев, но их было слишком мало чтобы представлять серьезную преграду. Альпийские горцы выстроились в пять рядов, между которыми я поставил лучников, хотя лейтенант швейцарцев сильно был этим не доволен. Наш спор прекратил граф, который неожиданно для меня встал на мою сторону. Мне даже не так сильно досталось за мою самодеятельность по разгрому отряда Граво. Конечно, если бы дело закончилось поражением, то вся вина была бы возложена на меня, а так как победителем стал я, то.... В подобных случаях говорится: победителей не судят! После всего происшедшего, я представил графу свой новый план, который был рассмотрен и сразу, что весьма удивительно, одобрен.
Как только стали видны черты лиц и раскрытые в крике рты конников Джерико, я опустил забрало, поправил щит и удобней взял копье. Я находился в первом ряду своих латников. По обеим сторонам от меня сидели в седлах мои неизменные телохранители.
Половина моих солдат все еще продолжали делать вид, что сражаются с легкой кавалерией графа, но меня это уже не касалось, так как я со своими людьми должен был помочь швейцарцам выстоять. Уже потом когда люди Джерико основательно завязнут в порядках швейцарцев, придет время всех остальных вступить в сражение.
Я не сомневался, что как только латники Джерико приблизятся, их должны будут смутить некоторые моменты потешного боя, но я исходил из того, что в такие моменты воин, охваченный горячкой боя и готовый схватиться с врагом, не сразу поймет, в чем дело.
"Даже если у наемников и появились подобные сомнения, то они явно запоздали, — так я прокомментировал начавшуюся стрельбу английских лучников.
Стрелки превзошли самих себя. Каждый последующий ярд земли был обильно орошен человеческой кровью и выстелен человеческими и лошадиными телами. Земля еще не успела впитать кровь, как воздух содрогнулся от стонов и хрипов раненых и убитых. Не менее трех десятков раненых и убитых наемников, с десяток коней, бьющихся на земле — все это смешалось и покатилось по земле, прямо под копыта следующей лавине, несущихся во весь опор всадников. Через минуту лучники отступили, чтобы дать рядам швейцарцев сомкнутся, и перед конницей врага выросла глухая стена щитов, между которыми торчал ряд пик. Солдаты Джерико, подбадривая себя криками, со всего размаха врезались в железную стену. По ушам ударил уже привычный шум боя: лязг железа, треск сломанных копий, ржанье лошадей, крики раненых. Швейцарцы дрогнули. Их ряды чуть прогнулись, когда солдаты Джерико сумели в нескольких местах прорубить себе путь, но это был их последний успех. В следующий миг я закричал:
— Вперед, парни!! Руби!! Не щадить никого!!
Обогнув с левого фланга баталию швейцарцев, мы ударили в бок рвущимся вперед тяжелым кавалеристам Джерико, которым тут же стало ясно, что их поймали в западню. Самые тупые из них поняли это спустя несколько минут, когда увидели несущийся на них отряд легкой кавалерии графа, а те, с кем они до сих пор сражались, вдруг неожиданно превратились в отряд английских лучников. Паника охватила его людей, и отряд Джерико перестал существовать. Мало кто из его солдат предпочел бой бегству. В своем большинстве они заворачивали коней и, гоня их во весь опор, пытались как можно быстрее унести отсюда ноги. Но не всем это удалось. Как только ослабло давление, жадные до крови швейцарцы, чуть ли не бегом, кинулись на смешавшиеся ряды латников Джерико, да и мои парни были не прочь добраться до глоток врага.
Не успел я опомниться, как хаос боя втянул меня в себя. Удар моего копья выбил из седла наемника, который в этот момент пытался развернуть коня. Наемник еще с диким криком падал на землю, как вслед ему на траву упало отброшенное мною копье. Я выхватил меч, и тут же ввязался в обмен ударов с другим солдатом Джерико. Отразил удар — ударил сам. Отразил — ударил. А когда заметил, что тот изредка оглядывается, ища пути отступления, подловил его, когда он на мгновение отвлекся и обрушил свой меч на его шлем. Пошатнувшись от моего удара в седле, наемник хрипло заорал. Разбрызгивая кровь, мой клинок снова упал на широко разинутый в крике рот латника Джерико и тут же краем глаза уловил яркий блеск сбоку от меня. Щит вздернулся вверх и раздался лязг упавшего на него клинка. Замахиваюсь. Бью! Удар! Еще удар! Шлем с головы противника слетел, я вижу искаженное страхом лицо. Глаза солдата прямо побелели от ужаса.
— Пощади! Поща...! — но больше он не успел ничего сказать; лезвие моего клинка раскроило ему голову.
Упоение схваткой полностью захватило меня, подчинив себе тело и сознание, и только когда резко развернулся на крики, раздавшиеся за моей спиной: — Господин! Господин! — в какой-то мере пришел в себя. Вырванный из схватки, я даже сразу не осознал, что это Игнацио; в крови еще кипел адреналин, а глаза искали врага. Некоторое время смотрел на него. Телохранитель был без шлема. На виске и щеке — потеки засохшей крови. Помятый нагрудник и разрубленная в двух местах кольчуга были щедро заляпаны пятнами цвета ржавчины. Лицо бледное, а взгляд....
— Ты ранен?
— Не я, господин, а Джеффри ранен!
— Где он?
— Там, господин!
Я скользнул глазами в указанном мне направлении и на несколько секунд задержал взгляд, глядя, как добивают остатки отряда Джерико. Если одна часть наемников рассыпалась по сторонам, то другая часть сделала попытку укрыться в городе. Они быстро настигла толпу бежавших назад горожан, и долго не думая стали прокладывать себе путь сквозь толпу мечами и копытами своих коней. Некоторые из горожан, в свою очередь, попытались сбросить всадников на землю, чтобы завладеть его лошадью. В это безумное стадо врезались мои латники и кавалеристы графа, сметая и рубя всех на своем пути. Меня словно магнитом тянуло туда, в схватку с врагом. Это было что-то вроде наваждения. Я помотал головой, а затем спросил:
— Джеффри?! Что с ним?!
— Господин, поедемте!
— Конечно, едем!
Русич успел заметить место, где упал с коня Джеффри, поэтому мы сравнительно быстро его обнаружили. Шлем был помят и разрублен, как и его кольчуга. В руке был зажат обломанный меч. Соскочив с лошадей, подбежали к телу. Игнацио осторожно снял с его головы шлем. Когда я увидел, белое, как у мертвеца лицо своего друга и телохранителя, мое сердце словно оборвалось, а горло перехватило с такой силой, что стало трудно дышать. Но стоило мне наклониться к нему, как вдруг Джеффри открыл глаза. Секунду он всматривался в меня, а потом с трудом произнес:
— Какого дьявола... ты так долго, Том. Думал, еще немного... и задохнусь в этом дырявом котелке.
ГЛАВА 11
БИТВЫ И ПРАЗДНИКИ
Моя хитрость завершилась сокрушительным разгромом объединенного отряда горожан и наемников Джерико. Как я потом узнал, помимо добычи у нас в плену оказалось около пятидесяти горожан, которые не успели добежать до городских ворот. Они должны были стать хорошим стимулом для быстрых и успешных переговоров. Да и граф поступил мудро, не став с ходу предъявлять требований городу, а вместо этого дал время городскому совету поразмыслить и понять, в какой паршивой они ситуации оказались. Если горожане сейчас сидели у солдатских костров, то солдатам Джерико не на что было рассчитывать. Их убивали, как бешеных псов, только считанные единицы спаслись бегством, уйдя от верной смерти. Их предводитель Джерико пал в бою. Единственным исключением стал Граво и его люди, но им подарили только жизнь, поэтому перед тем как отпустить, раздели, чуть ли не догола.
Город прислал своих представителей для переговоров уже на следующее утро. В них я не принимал участия, так как почти все время находился рядом с Джеффри. Тот в сражении получил две серьезных раны и потерял много крови, поэтому два лекаря, один из которых был личным врачом графа, каждый раз уходя после очередного осмотра раненого, печально качали головами, таким образом, отвечая на мой вопрос: — Выживет?!
Но утром третьего дня случилось чудо: Джеффри очнулся и попросил пить. Правда, спустя полчаса, он снова провалился в забытье, но личный лекарь графа заверил меня, что раненый будет жить. Несмотря на мое весьма скептическое отношение к средневековой медицине, его заявление меня очень обрадовало. Обрадованный, я вышел из деревенской избы и направился к графу, от которого уже приходил ко мне посыльной.
Граф оказался не только хорошим воином, но и способным дипломатом, сумев выжать из вяло протестующих горожан прямо отличные условия сдачи города. Сегодня должен был состояться окончательный этап переговоров, где в обязательном порядке должен был присутствовать и я. Впрочем, не столько по необходимости, сколько для пышности графской свиты.
Анжело ди Фаретти принял послов в доме, временно, занятом им под штаб. Представителей городской коммуны провели в просторную комнату с побеленными стенами, единственным украшением которой служило грубо раскрашенное деревянное распятие, висевшее над скамьей — ларем с прямой деревянной спинкой. Около скамьи стоял деревянный стол, сколоченный из простых сосновых досок, а четыре деревянных табурета и неглубокое кресло довершали скромную обстановку комнаты. Единственным штрихом, смягчавшим суровость обстановки, был аромат лепестков лимонной вербены и розмарина, которые вместе со свежесрезанными камышами укрывали земляной пол. Граф, эффектно смотревшийся в малиново-голубом камзоле и украшенной самоцветами шапочке с пучком павлиньих перьев, сидел в единственном кресле, а позади него на табуретах сидели мы с Вернером Шиффелем. Сначала граф суровым голосом изложил послам окончательные условия капитуляции города. Горожане только горестно качали головами во время его речи.
— Ваш господин, маркиз Николо д"Эсте устал от вашего постоянного неповиновения, и поэтому в качестве извинения он требует выплаты ста тысяч золотых флоринов, с тем, чтобы покрыть расходы на организацию военной экспедиции и возместить ущерб в казне из-за неуплаты вами налогов за последний месяц.
