— Пшёл отсюда! — Никита прогнал с кисти очередного кровососа и признался спутнице. — Спать хочу, как будто мухами цеце искусан, а не отечественным комарьём.
Гюльнара, пожимая плечами, отвечала без тени иронии:
— Спать хочешь? Не удивительно. Мозг, воспринимая непривычный, насквозь иррациональный, бредовый, по сути дела, мир вокруг тебя, оказался на грани "зависания" от множества логических ошибок. Если капитулирует, сойдёшь с ума.
— Спасибо тебе, добрая женщина, — выдавил он из себя под горестный стон.
— Не за что.
— Блин, и ведь не поспоришь с магистром психологии!
— Да ладно, не отчаивайся, всё не так уж плохо.
— Ага, чего уж лучше: мягкие стены, чтоб башку в припадке не раздраконить, ажурные решёточки на окнах, бром от пуза, аминазин, электрошок... С детства мечтаю о смирительной рубашке!
— Если впредь будешь заводиться, как сегодня с Адамом, сбычу мечт я тебе гарантирую. Но пока что впрямь не всё потеряно: защитный потенциал высшей нервной деятельности работает, мозг противостоит натиску деструктивной информации, причём вполне адекватно, наиболее щадящим оружием из своего арсенала — рефлекторным угнетением активности психики и организма в целом, то бишь сонливостью.
Отреагировал на её спич Никита более чем адекватно — зевнул шире усталого гиппопотама.
— Благодарю, цветик мой, успокоила! Только выражалась бы ты на людях попроще, а то, слышь, заладила: потенциал, иррациональный, деструктивный, адекватный, рефлекторный... Не поймут пращуры, в простоте до поры обретаясь, и на костёр ещё пристроят — с них, пожалуй, станется. А вот касаемо Адама ничего обещать не могу. Чует моё сердце — хлебнём с ним лиха! Причём уже сегодня.
Гюльнара, бросив колкий взгляд на Терпигорца, безучастно плевавшего на воду с противоположного борта, в унисон Никите проговорила:
— Да, уже сегодня... Жаль только, не вижу, что это за лихо!
— Может, обойдётся, раз не видишь, — предположил он.
— Может... Но — вряд ли. Так что, мой тебе добрый совет, будь готов.
Никита машинально дёрнул рукоять кинжала.
— Всегда готов! Как юный пионер эпохи развитого социализма — к сдаче макулатуры, норм ГТО и кала на анализ.
И тут вдруг на него, что называется, накатило. Вне всякой связи с калом и макулатурой, но уж пробрало — так пробрало! До мурашек по коже, до пустоты в утробе, до ледяного пота, до постыдной, словно мокрые штаны, дрожи в коленках. Таков его величество Страх. Страх с заглавной буквы, который приходит вместе с осознанием того, что ты спьяну, на кураже ввязался в заведомо проигрышную авантюру, и точка возврата, увы, позади. Ты продрался сквозь передние ряды вражьей когорты, как стрела — через камыш. Но где при этом оказался? В окружении! Внутри чуждой системы. А систему в одиночку победить нельзя! И вопрос уже не в том, пан ты или пропал. Теперь хоть так пропал пан Буривой, хоть эдак, хоть ещё с какого боку...
— Цветик, я бы помолился, — проговорил Никита дребезжащим голосом. — Если, конечно, ты не возражаешь.
Гюльнара поглядела на него очень-очень внимательно.
— С какой мне стати возражать?! Молись, заодно и сонливость разгонишь. Только — кому?
— Что — кому?
— Ну, молиться кому будешь? Нам, мусульманам, проще: для нас нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — Его великий Пророк. А вот у вас выбор куда шире: и Святая Троица, и Святое же Семейство, и толпа святых рангом пониже. К примеру, Николай Чудотворец, покровитель моряков, — подруга кивнула за борт. — Очень было бы кстати помянуть его молитвой, не находишь?
Никита покачал головой.
— Николай Чудотворец, он же Угодник... Погоди, у нас какое сегодня число?
— Не знаю, какое у нас, — Гюльнара выделила "нас", явно имею в виду двадцать первый век по Рождеству Христову, — а здесь седьмое мая. И что с того?
— Да то, цветик мой неправославный, что завтра, восьмого мая по юлианскому календарю, праздник святого апостола Иоанна Богослова, автора знаменитого "Апокалипсиса", то бишь Откровения. А вот послезавтра, аккурат девятого, — Николы Чудотворца, он же Угодник. Только пусть, вон, Костян его молит и славит, — Никита повёл глазами в небеса. — У десантников есть собственный святой.
— А именно? — не без язвительной нотки в голосе уточнила подруга.
— А именно Илия-пророк. По-вашему, по-басурмански, Ильяс. Мне, в далёком прошлом офицеру ВДВ, дозволено звать запанибрата — Ильёй.
— С чего бы ты ему такой уж пан и брат?! Равно как и он — тебе.
— С того, цветик, что от Ильи десантура и пошла. Он вёл себя подобно лейб-гвардейцам Бога — ангелам, за что дарован был ему неисчерпаемый дар чудотворения. Пророчествовал истово, открывал людям волю Всевышнего. Колотил идолопоклонников посохом своим нещадно, голодом морил, огнём палил, ярой молитвой затворил над ними небо и не давал дождя, пока не признали они истинного Бога. За особенную праведность и героизм живым был вознесён в райские кущи. Но и там не успокоился, за мемуары не сел, даже не запил, как многие ветераны. Нет! Раскатывал в небесной колеснице и такого перцу грешникам с неверующими задавал, что... Короче говоря, как по ходу бренного существования, так и в загробном мире занимал активную жизненную позицию, за что справедливо почитается как величайший из святых. В особенности — десантниками, фактически коллегами по ремеслу, братьями по оружию.
— Слава ВДВ! — пусть шёпотом, но всё-таки воскликнула Гюльнара. — Да только в вашей праведности лично я позволю себе усомниться. Особенно в День ВДВ.
— Вот как?! — вполне праведно возмутился Никита. — Насколько помню, профессиональный праздник мы с тобой отмечали вместе, и вёл я себя с максимально возможным в столь знаменательный день пиететом...
— Ты — да! Ты — прямо ангел во плоти! А изнасиловал меня кто-то другой, не из вашей братвы, наверняка идолопоклонник...
Никита вздохнул, словно пророк Илья, уставший к вечеру от ратных подвигов во славу Божию.
— Идолопоклонник, говоришь? Да, с подобного типчика, пожалуй, станется... Ух, я б ему задал! Но приходится терпеть. Не душить же за такую безделицу, как изнасилование! Мы ведь, как ни крути, все дети Божьи, все равны друг перед дружкой, все имеем право на свободу воли и самореализацию вовне, — и умница, и олигофрен, и маргинал цвета индиго, и паинька, и откровенный инфант терибль, сиречь несносное дитя. Один во славу ВДВ снасильничает девочку-цветочек — как, между прочим, и она его. Другой в этой связи напишет оперу о посягательстве на честь сиротки. Третий — оперу "Жизнь за царя". Четвёртый — роман "Война и мир". Пятый, в свою очередь, напишет на заборе слово "мир" с тремя ошибками. А после на арену снова выйдет Первый и геройски спасёт мир людей от происков мировой закулисы.
Гюльнара покачала головой.
— Эк у Первого всё гладенько да ладненько, всё по полочкам, всем сестрам по серьгам!
— Всё по полочкам, — кивнул Никита. — А шкаф, из них составленный, в простонародье называется эволюцией расы Homo Sapiens sapiens. Или, если угодно, поступательным движением человечества по пути Прогресса в нравственной, экономической и общественно-политической сферах.
— Молодца! Светоч в ночи, спаситель человечества из омута застоя и безвременья. Нобелевскую премию мира на стол! Пару мазков скромности к портрету героя всех наших времён, и можно причислить к легиону святых великомучеников.
Никиту передёрнуло от её слов.
— Хм! Это, цветик мой, пожалуй, лишнее. Согласен на святого исповедника. Он, претерпев муки, в отличие от собрата-великомученика, остаётся жив.
Гюльнара, секунду поразмыслив, озорно ему подмигнула.
— Не возражаю, живи исповедником. Тем не менее, скромность не стала бы лишней... И ещё, Ники, хоть ты и говоришь, что завязал с деизмом, чем-то таким от тебя явственно попахивает: Господь сотворил, и делай теперь, чадо, всё, что в голову взбредёт...
— Попахивает, — согласился Никита. — Чёрного кобеля не отмоешь добела.
— Есть такое дело. Но деизм твой, друг сердечный, считай, полбеды. Проблема в том, — подруга картинно повела носом по ветру, — что от тебя попахивает не только деизмом, но и фирменным парфюмом Givenchy pour homme. "Спалимся" ведь среди предков!
— С какого это перепугу?! Трофеи, по-моему, никто ещё не отменял. Дезодорант был мною самолично взят в бою у одного мелкотравчатого курфюрста Священной Римской империи германской нации.
— Угу, как есть, прямо с баллончиком, в виде аэрозоли под давлением...
Никита несогласно отмахнулся.
— Э, зачем такие вещи говоришь?! Обычный ролик, каковых ещё до Рождества Христова по коробке отдавали за полтину. Погоди-погоди, — вдруг замялся он. — До Рождества Христова... Что-то же я хотел в этой связи... Ах, да! Помолиться хотел, а ты козни иноверческие строишь на пути к спасению души.
— Да молись, раз уж припекло, — милостиво дозволила Гюльнара. — Только один вопрос, пока не началось: ты сказал "Homo Sapiens sapiens" — это что, тавтология или..?
— Или, цветик мой невысокообразованный, или... Не знаю точно, что такое "тавтология", но в спецподразделениях антитеррора ФСБ от начала времён было принято отличать современного нам Человека Разумного, того самого Homo Sapiens sapiens, от представителя тупиковой ветви расы Homo Sapiens — неандертальца, в определённых кругах известного как Homo Sapiens neanderthalensis... Тьфу, изыди, искусительница! Я тут собираюсь достучаться до небес, а она мне — о греховной человечьей сущности.
Никита сорвал шапку с головы, в сердцах шваркнул её о палубу, взъерошил волосы, развернулся в сторону Петропавловки, поцеловал нательное распятие, трижды истово перекрестился на храм и прошептал недавно вызубренную молитву ангелу-хранителю:
— Ангеле Божий, хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небесе данный, прилежно молю тя: ты мя днесь просвети, и от всякаго зла сохрани, и ко благому деянию настави, и на путь спасения направи! Аминь.
Причём сделал это рационально, вовсе не рисуясь, от души, без малейшей иронии. Чувствовал, что помощь Свыше, наряду с демонической, скоро придётся ему очень даже кстати... А вот чего сейчас, хвала Вседержителю, не ощущал, так это Страха, охватившего "героя всех наших времён" с четверть часа назад. И, между прочим, понимал, что воздавать за то хвалу должен не столько Господу, сколько Гюльнаре, сумевшей без особенного напряжения отвлечь его от дурных мыслей. Стало даже чуточку стыдно — как это он, ветеран антитеррора, столь нелепо скис?! Кстати, не в первый раз за сегодняшний день... На том аминь и — ладно, всё, проехали!
Между тем время речного круиза подошло к концу. Буксир мало-помалу ввёл "Адмирала Роде" в акваторию излучины Невы, и гребцы левого по ходу борта стали работать вёслами энергичнее соседей, направляя судно к левому, но уже по течению, берегу — к Смольной набережной, до поры деревянной (да и то — лишь местами) однако, слава Богу, имеющейся к этому времени как объективная реальность.
— Считайте, прибыли, — с чувством выполненного долга заверил парочку Карстен Родин.
— Спасибо за то Господу Богу и нашим искусным речникам! — польстил ему Никита.
А после, когда они чудом разминулись с военной галерой, уже не для ушей потомка адмирала Роде уточнил:
— Хотя с выводом насчёт состоявшегося прибытия лично я бы не торопился... Ладно, будем надеяться на лучшее!
И вновь троекратно осенил себя крестным знамением, в этот раз обернувшись к недостроенному, оштукатуренному лишь местами Смольному монастырю...
Золотые купола белокаменных церквей,
Поклонюсь вам до земли до сырой.
Спой мне, русский соловей,
О своей стране святой,
Душу чёрствую мою обогрей!
И птицы вернутся синие
Из дальнего из далёка
К зелёным полям России,
Кудрявой и ясноокой.
Они принесут ей счастье
На крыльях своих могучих,
Развеют над ней ненастья
И грозовые тучи...
Выпивают и закусывают...
Я провёл по-настоящему чудесный вечер! Только, жаль, не в этот раз...
Вопреки опасениям Никиты переправочно-десантная операция была завершена вполне благополучно, и очень скоро твердь земли близ Смольного заскрипела под его фатовскими сапожками. Заскрипела не столько вследствие непомерной тяжести пришельца из иных времён, сколько потому, что местность у излучины Невы по делу названа Песками. Конечно же, рабочий этот пригород вряд ли стал бы достойным конкурентом пустыне Гоби или Калахари — всё-таки не тот масштаб, — но, тем не менее, песка, намытого рекой, под ногами и копытами хватало с превеликим лишком. И это было хорошо весьма. Во всяком случае, для обывателей — корабелов с эллингов Петрозавода, смолокуров, обеспечивавших верфи дёгтем, металлургов, строителей, рыбаков, отставных военных, ремесленников, мелких кустарей, вдов, "офисного планктона" тех/этих времён, — ибо ни разу в истории града Петрова их дома на естественной высотке не заливало невскими водами. В отличие, между прочим, от собственно города по обоим берегам.
Именно тут задолго до закладки царём-реформатором северной Пальмиры существовало новгородское поселение Спасовщина. По другим источникам — Спасово. Впрочем, разница невелика. Примечательно, что как раз тамошние жители в присной памяти 1240 году послали sms князю Александру Ярославичу о высадке близ устья Ижоры десанта морской пехоты под началом ярла Биргера, а значит, сыграли немаловажную роль в разгроме незваных шведов, известном как Невская битва. Равно как и в том, что означенный Ярославич, до той поры рядовой князь, каковых в базарные дни скупали по копейке за кило живого веса, на века стал знаменит под погонялом "Невский"... Между прочим, в ходе отражения агрессии случилась небывальщина — конница взяла на абордаж корабль. Типа того, что слон побил кита. Хотя чему тут удивляться?! Русские слоны во все времена отличались, мягко говоря, оригинальностью поступков...
Между прочим, о слонах Никита вспомнил не случайно. Очень даже к месту и ко времени! Дело в том, что походная казачья станица специального назначения следовала в тот момент вполне добротной грунтовкой — Песчаной улицей, впоследствии Конногвардейской, с 1900 года Суворовским проспектом. Однако же для обитателей Песков она как искони была, так и остаётся в третьем тысячелетии улицей Слоновой. Первый слон — подарок союзного шаха Персии Хусейна — появился в Петербурге к одиннадцатилетнему юбилею закладки города. До глубокой старости он, к сожалению, не дотянул, хотя, по совести сказать, кушал от пуза. За неполный 1714 год слону было скормлено "пшена соропчинского (риса) 250 пудов, масла коровья 48 пудов, патоки — тоже, калачей по 60 на день, сена 1600 пудов, соли 8 пудов, вина простого (водки) 350 ведер, вина рейнского 315 бутылок". Если восточный гость употребил хотя бы половину двух последних пунктов (надо полагать, смотритель, отставной драгун Гаврила Бабаецов, хлебал из того же корыта), причина смерти оного ясна, как небо над Тегераном, — алкоголизм! Пал безвинной жертвой русского гостеприимства...
В 1723 году на смену ему был доставлен новый слон, а с 1736-го по 1741-й — ещё пятнадцать (!!!) гигантов при сорока зоотехниках-индусах. К слову, манерными напитками они тоже не были обделены — в год на хобот причиталось сорок вёдер виноградного вина и шестьдесят вёдер водки. Интересно, тянуло ли их от такой благодати на родину?.. Южане долго кочевали с одной съёмной "квартиры" на другую, пока, в конце концов, не получили от властей Санкт-Петербурга постоянную прописку на Слоновьем дворе в предместье Пеньки — аккурат там, где ныне красуется гостиница "Октябрьская". Так сказать, конкретно прислонились... Ну, а будущим Суворовским проспектом слонов ежедневно, вплоть до 1778 года, водили на променад к Неве. И народу поглазеть на них сбегалась тьма-тьмущая! По одной из версий отечественных языковедов, применительно к тем зевакам и возник в своё время термин "слоняться" — шляться, шататься, фланировать, одним словом, дурака валять.
