Когда болгарин снова завалился спать, я приступил к массовой операции. Если на первую у меня ушло почти три часа, то на оставшиеся тридцать девять голов, я потратил тридцать девять минут. Никто из оперируемых даже не рыпнулся, и кому снились сны, они снились и не прерывались ни на секунду.
На утро я очень внимательно присматривался к каждому из них, но ни у кого не было даже намеков на какое-либо психическое отклонение. Успокоившись, я подступил с расспросами к Аспаруху, а не замечал ли он каких-нибудь странностей за последние недели или месяц за собой или своими людьми. Или, может быть, им приходилось за это время с кем-нибудь встречаться, и этот человек, или кто-то, показался весьма странным Аспаруху и его соратникам. Аспарух ответил сразу же, не напрягая память:
— А, как же, конечно встречался нам маг, пес поганый, который восхотел извести моих людей, да и меня самого чуть не погубил. Случилось это за три дня до встречи с вами. Он странным образом оказался в нашем лесу, рядом с нашей стоянкой, в полночь. Усыпил наших дозорных, а затем решил усыпить и остальных. Надо сказать, это ему удалось, но только не со мной. Правда, временно он обездвижил и меня, но в сон вогнать не смог и, когда, наконец, он подошёл ко мне, я почувствовал, что могу двигаться и, первым делом, схватил его за грудки. Однако он своей магией отнял у меня много сил, поэтому ему удалось вырваться и скрыться. Сил догонять его у меня уже не было. Затем я долго, пинками, будил своих ребят, которые никак не хотели просыпаться, но я лупцевал их, почем зря, и не дал ни одному из них заснуть навечно. У меня от этой встречи даже лоскуток от его одёжи остался.
— А, ну, покажи!
Аспарух с гордостью достал из своей дорожной сумы черный ворот куртки или лацкан пиджака, по которому вились три змейки: золотая, серебряная и красная. Вместо голов у змеек были маленькие бриллианты. На ощупь материал мне показался знакомым, а название материи вертелось на языке, но не извлекалось из моей архивной памяти. Через секунду после того, как я взял в руки этот лоскут, у меня в голове включился экран, выдавший образ человека, который был, как и я, по всей видимости, не из этого временного континуума. Такое заключение я сделал по его манере держаться и одежде, потому что на нем был фрак (вот почему материал был знакомым), манишка, бабочка, брюки, лакированные туфли. То есть стиль его одежды можно было датировать концом девятнадцатого века земли и, даже двадцать первым веком, потому что на приемах во многих странах у аристократии и типа того, у мужчин ещё сохранялась традиция надевать фрак.
Манеры его тоже не были лишены аристократического налета. Предстал он передо мной сидящим в шикарном кожаном кресле с высокой спинкой, с трубкой в руке, нога на ногу. Оне'с думали-с. Думать было чем. Большая совершенно лысая или выбритая голова и такое же, совершенно голое лицо, без намека на даже слабую щетину. Высокий лоб. Узкий, крупный нос, круглые большие глаза и очень, мне лично, неприятный рот, с очень тонкими губами. Если бы не рот, мужчину можно было бы назвать красивым, хотя дело вкуса, потому что кому-то тонкие губы могут нравиться. Для меня, его рот характеризовал этого человека жестоким, капризным и эгоистичным. Однако умен он был, несомненно. Вот, в общем-то, и всё, что мне удалось увидеть.
Сразу хочу оговориться, я видел этот образ всего только раз, именно в тот момент, когда держал в руках материю. Затем образ стал растворяться и, наконец, исчез. То, что это был тот самый маг, которого видел Аспарух, я не сомневаюсь, потому что болгарин подтвердил, что его маг по описанию одно и то же лицо с моим видением. Что ж, неплохо знать своего противника в лицо, однако неприятно ощущать, что тот постоянно идёт впереди, расставляя ловушки.
Ничего, подумал я тогда, дистанция большая, я ещё отыграюсь. Ты, хоть и маг, но один, а я ещё Идущий, но уже не один. И не допущу, чтобы кто-нибудь покусился на моих друзей и учеников. За мной Отшельник, волхвы Руси, мои ребята, китаец Чжао и японский самурай Мори, за меня 'Потусторонние', ведь не зря же они закинули меня именно сюда.
А ты один.
Может быть, ты и великий маг, но действуешь заурядно. Занимаешься шантажом, вымогательством, убийствами, но даже далеко не святой Карачупук, понял, что ты бесперспективен, потому что твое стремление к власти фанатично. Да, ты опасен, ты ещё можешь принести в этот мир очень много зла и несчастий, тем скорее я должен стать для тебя недосягаемым и защитить людей, которые связывают со мной определенные надежды на лучшее. И я очень скоро стану таким, чего бы это мне не стоило.
Я понимал, что до того, как стану мощнее моего заочного противника, мне придётся всё время быть настороже и предугадывать его действия, чтобы свести к минимуму отрицательное воздействие магии этого человека на меня и моих друзей. Конечно, 'Потусторонним' или волхвам Руси вместе с Отшельником он не страшен, поэтому оставалось беспокоиться о себе и о ещё менее защищенных людях, в первую очередь, об учениках.
Первое покушение провалилось, мне удалось упредить его удар, но каких ловушек приходилось ждать впереди? Поэтому шестое чувство и 'око', я решил сделать постоянно действующими, не знающими ни сна, ни отдыха. А по приезде на заставу, я решил усовершенствовать энергетическую чувствительность моего организма, потому что вдруг понял, что всякая магия и даже просто поступок несет в себе отрицательный или положительный энергетический заряд, который даже по прошествию большего отрезка времени, оставляет след в 'эфире'. Это означало, что я должен был научиться чувствовать этот самый 'эфир' и уметь тонко понимать его состояние.
Тогда я не мог знать, что видел истинного своего врага, а не мага, который шантажировал Карачупука. Маг-шантажист был сам в полной зависимости от человека во фраке, который, действительно, пребывал в ином измерении.
Всё то время, пока я оценивал ситуацию, осмысливал и планировал своё будущее, наш сводный отряд вместе со мной, собирался в дорогу, седлал коней, а затем стал двигаться к заставе. Моим думам не мешали, не приставали с расспросами, не ждали приказов, а просто действовали так, как было уже заведено в походе.
Мои размышления прервали дозорные, которые принесли весть о том, что показалась застава. Очнувшись от дум, я посмотрел на воинов, и увидел, что одних это обрадовало, а других озаботило, но, предчувствуя конец пути, все конные стали отпускать поводья, а пешие прибавили шаг. Чтобы, как-то поднять настроение всем, я, неожиданно для самого себя, рассказал нехитрую историю про зайца и лису из кинофильма 'Александр Невский'. Я не особенно рассчитывал, что она может развеселить людей, как это было в фильме, но удивительно, те, кто услышал этот рассказ, отреагировали на него смехом. Кто не услышал, стали интересоваться, над чем это смеются. Им стали пересказывать услышанное, и по отряду понеслось:
— Значит, всё-таки, нарушил?
— Нарушил! — отвечали спрашивающим, и смех становился громче.
Кто-то стал вспоминать смешные истории из своей жизни, кто-то вспомнил иную смешную байку, в общем, к заставе все подъехали в приподнятом настроении. Дозорные уже предупредили стражей заставы, что едет десяток князевых дружинников, а с ними сорок, примкнувших к ним в пути, болгар с княжичем Аспарухом. Правда, когда весь отряд подъехал к заставе, ворота ещё были закрыты, но на стене уже стоял Вышата. На него мне указал Аспарух.
— Эй, кто тут старший? — донеслось со стены. Я выехал вперед и предложил выехать со мной Аспаруху.
— Я старший сменного десятка, десятник киевской сотни Ватажки, по прозванию Кожемяка. — А со мной младший сын болгарского хана, Аспарух, который изъявил желание послужить Киеву на порубежье, а заодно и повстречаться со своим давнишним приятелем. Вот он, со мной рядом на коне'.
— Кого должен заменить твой десяток, Кожемяка? — спросил Вышата.
— Мой десяток меняет молодцов Ридгара, а сам я становлюсь твоим помощником.
— Теперь ты, Аспарух, ответь мне, помнишь ли ту девушку, которую я называл Ладо моё?
— Помню.
— Как звали её, и какие у неё были глаза?
— Звали её Ассир, а глаза у неё были зелёные, как изумруды. Только сейчас её уже нет на этом свете, друган, Вышата. А ты помнишь её родинку, которой ты так восхищался?
— Помню, друган, Аспарух, я всё помню, — глухо проговорил глава богатырской заставы. — Отворяйте ворота! — громко прокричал он.
Ворота раскрылись, и весь наш отряд въехал за невысокие стены крепости. Признаться, крепость на меня не произвела никакого впечатления. Этакий, почти квадрат, примерно, сто на сто метров, четыре башенки по углам высотой не более десяти метров. Стены куда как ниже, всего-то в два человеческих роста.
Несколько внутренних построек, два бревенчатых сарая, которые оказались казармами для личного состава заставы. Все постройки подпирали стены крепости, поэтому её центр оставался свободным. Там-то, как раз, богатыри и развлекались каждый день единоборствами и упражнялись в военном искусстве. Правда, это я понял на следующий день, а поначалу мне следовало позаботиться о своих людях, познакомиться с будущими товарищами по оружию, понять обстановку внутри коллектива крепости, оценить на первый взгляд, кто чего стоит.
Ридгар и его команда, меня не заботили, потому что должны были завтра, послезавтра уехать. Но где расселить болгар? Однако всё пошло не так, как я предполагал.
О всякой заботе о людях, мне пришлось забыть, потому что Вышата, вволю насмотревшись на Аспаруха, начал обниматься и так охаживать болгарина по спине и плечам, что княжич после таких бурных приветствий оказался слегка помятым. Затем, после объятий и восторженных восклицаний, Вышата подошёл ко мне и сказал:
— Вот что, Кожемяка, здорово, что привез ты моего другана Аспаруха, да ещё с такими молодцами. Нам хорошим подспорьем будут. По такому случаю сегодня мы закатим пирушку, завтрева опохмелимся, а послезавтрева ты со своими парнями можешь ехать назад.
Мне сначала показалось, что я ослышался, но потом до меня стал доходить смысл его слов:
— Это, как же понимать, Вышата? Я к тебе не просто в гости приехал, а по повелению старшего воеводы Сфенальда.
— А мне наср... на твоего Сфенальда. На заставе я хозяин и Ридгара я не отпущу, да и сам он не хочет уезжать.
— Ну, это уж, как он хочет, только я человек подневольный, и назад по твоему велению не вернусь. Ссориться с тобой не собираюсь и, если не дозволишь в крепости поселиться, то мы с ребятами под стенами крепости домик сварганим. За стенами ты нам не указ.
— Я везде здесь указ, а ты десятник очень дерзок и непочтителен к старшим. Не испытывай моё терпение, Кожемяка, а то из приятеля в недруга мне превратишься.
— Скажи-ка, Вышата, а Сфенальд постарше тебя будет?
— Ну?!
— А ты говоришь, что я непочтителен к старшим! С тебя пример беру. Тебе на старшего воеводу наср... а я, по примеру твоему, наср... на тебя. И, что тебе не нравится?
Вышата от возмущения не сразу нашел, что ответить.
— А ведь он прав, Вышата, — поддержал меня Аспарух. — А потом, что ты к нему привязался? Чем он тебе не угодил? Ты его в первый раз видишь, а так взъелся на него, как будто он враг тебе!
— Я, княжич, не люблю выскочек, особенно Сфенальдовых. Я, Аспарух, каждого в дружине знаю, кто, хотя бы три года там находится. А этого я, действительно, вижу впервые, а, значит, он в дружине 'без году неделя", а потому неча ему делать здесь на моей богатырской заставе.
Я видел, что мои ребята возмущены до глубины души, и готовы уже в драку лезть, поэтому я сделал им успокаивающий жест и произнес:
— Вот оно в чем дело! Значит, ты нас не знаешь, а, может, всё значительно проще, уж не боишься ли ты нас, Вышата?
Это был вызов, публичное оскорбление, которое на богатырской заставе никто снести не смог. Вырвался возмущенный выдох из десяток глоток порубежников, а Вышата просто рот раскрыл от возмущения. Наконец он смог произнести:
— Ах ты, выкормыш Сфенальдовский, сам напросился, уж не обессудь, такого я никому не прощал. Да ты ещё на свет не народился, когда я на Царьград с князем Святославом ходил.
— Ошибаешься, Вышата, годками я постарше тебя буду. А со Святославом многие ходили. Сфенальд тоже ходил, Асмуд ходил. О них в Киеве все говорят, они герои. Первый, — славный воевода, второй лучший меч Святославовой дружины. О богатыре Добрыне слышал, а вот о тебе, Вышата, не слышал ничего.
— Ах, не слышал? Сейчас услышишь. Ну-ка, ребяты, огородите ристалище.
Очень быстро, видать не в первой, бойцы сбегали за сулицами, и встали в квадрат размером двадцать на двадцать метров. Сулицы они держали поперек, поэтому мы с Вышатой оказались на площадке, огороженной забором из человеческих тел, соединенным поперечными жердинами. Кто-то подал моему противнику меч и щит. Меч его был обычный, обоюдоострый, длинной сантиметров восемьдесят. При мне был самурайский меч и акинак. Вышата обнажился по пояс, я тоже снял доспехи и положил аккуратно на щит, который снял со спины, но оголяться не стал, остался в рубахе. Когда противник увидел у меня в руках мечи, он посерьёзнел, да и среди его сторонников я увидел встревоженные взгляды. Конечно, своим оружием я произвел впечатление, которое было моей психологической атакой на противника, а это уже не мало. Однако Вышата моментально сбросил с себя оторопь и пошёл к центру квадрата, всем своим видом показывая, что 'мы и не таких бивали'. Как я понял, поединок мог оказаться смертельным, а я вовсе не собирался убивать этого глупого бугая, потому, как ссору я затеял не в сердцах, а с дальним прицелом Ну, а поскольку, как бы сказали в моем времени, 'за базар надо отвечать', я и пошёл отвечать.
Рыцарских приветствий не было, мы просто отступили друг от друга на шаг, и закружились, выбирая удобный момент для атаки. Поединок начался. Атаку я предоставил Вышате, потому что оскорбление нанес ему я, он был здесь старшим, и он был здесь хозяином. Спровоцировать его удалось легко, достаточно было сымитировать лишний полушаг в его сторону, как Вышата, мгновенно нанес сразу три удара в различных плоскостях и направлениях, ни одного рубящего, все — рассекающие. Я легко уклонился от первого удара, мягко принял на акинак второй и очень жестко сблокировал самурайским мечом третий. От этого блока у противника, чуть не вывернуло кисть, но он был действительно силён и опытен, поэтому ему удалось справиться и не выронить меч из руки. Правда, это его отрезвило, он сделал шаг назад, чтобы придти в себя. Тогда я, в свою очередь, пошёл в атаку и продемонстрировал своё умение владеть мечом. После моей атаки, Вышате пришлось выбросить щит. Кто-то из заставских кинул ему второй меч. Это было не по правилам, и Аспарух уже собирался, было возмутиться, но я выбросил вперед обе руки, давая понять, что поединок продолжается.
Вышата тоже был горазд на обе руки, поэтому он решил применить против меня обоерукою 'вертушку', — это когда оба меча, вращаясь в руках крест на крест и вдоль тела, исчезают в воздухе. Смотрится красиво, а несведущим становится даже страшно, но профи знают, что серьёзного удара из такой крутовни не нанесешь. Вся 'вертушка' — это, в принципе, защита и своеобразная подготовка к одному, двум атакующим выпадам.
