Путешествие с дикими гусями

Тут на стул рядом со мной плюхнулся Ник. Не знаю, откуда его принесло, но пиво у меня в руке он углядел сразу. Напустился, как коршун:

— Это у тебя что такое?!

— А чо, не видно? — я сунул полупустую банку ему под нос.

— Откуда это у тебя?

— Меня угостили. И ты, между прочим, не моя мама.

Кто угостил, объяснять я не стал, но Ник сам Барби вычислил — вокруг и не было больше никого, а эта губка уже вторую банку сосала. В общем, что он там ей впаривал, я только догадываться мог, но наверняка что-то вроде, что она ребенка спаивает, а он, мой доблестный опекун, этого не допустит. Только Барби смеялась — очень, кстати, миленько, похрюкивая — и по ходу, слала его лесом. И правда, что мне будет-то, от одной банки?

Боксеры и боксерки постепенно усаживались вокруг стола, кто-то приглушил музыку — видно, подошло время жрачки. Но вместо еды два парня с длинными заячьими ушами из плюша раздали всем целую гору разных хлопушек, которые полагалось взорвать — как можно громче и желательно прямо в морду соседу, засыпав его конфетти и серпантином. Из некоторых хлопушек кроме всего прочего вылетали сюрпризы, и здоровые качки с перебитыми носами лезли наперегонки под стол, чтобы подобрать с пола бумажку с предсказанием или пластиковый волчок. Наконец, когда все заволокло сизым дымом, из него появилась еда. Ветчину с вареной картошкой я съел. Зеленый соус, по словам Ника, из гренландской капусты, потихоньку выплюнул — он был сладкий, как мерзопакостная селедка. Липкие коричневые шарики, оказавшиеся картошкой, жареной в сахаре, сложил горкой на краю тарелки. Надо же додуматься до такого извращения?! И вообще непонятно, как у даков жопа не слипается, столько сладкого жрать?!

Одно было хорошо — градус вокруг крепчал, и никто не обращал внимания, ем я ножом, вилкой или просто руками. Мне потихоньку тоже плехнули вина — уже не Барби, а неформал с татуированной лысиной. А я выпил. Не потому, что мне вино нравилось, а чисто Нику назло. Нечего тут изображать заботливую мамочку. Когда все поели, снова стали палить из хлопушек, так что у меня на башке под конец образовался целый парик из разноцветного серпантина. Откуда-то появились смешные пластиковые пистолетики, со страшным грохотом срелявшие вонючими пистонами. От легкой артиллерии плавно перешли к тяжелой.

Народ втиснулся в куртки и повалил на улицу. Ник нахватал целую охапку шутих и принялся бросать их под ноги девчонкам. Шутихи пронзительно визжали, вертелись, мигая яркими огоньками, и метались, как бешеные, заставляя девушек с визгом бросаться в разные стороны. Кто-то сунул мне в руку зажженный бенгальский огонь и какой-то коктейль. Кто-то поджег целую батарею фейрверков, и небо, грохнув, расцвело лилово-золотистыми фонтанами. Я вспомнил свой первый новый год в Берлине, но гром и цветные молнии смели картинки из прошлого в один шуршащий ворох, а бенгальский огонь подпалил его. Кто-то, визжа, попробовал вскарабкаться мне на руки. Кто-то обхватил сзади и попытался поднять в воздух меня. Я запустил пустую коктейльную банку высоко в небо и заорал что-то, чего не мог разобрать даже сам за непрерывной канонадой. Казалось, грохотал и взрывался весь город вокруг, воздух стал густым от дыма и остро пах порохом.

И тут я заметил Ника, который странно застыл на фоне сияющего искуственным звездопадом неба. Я проследил за его взглядом. Блин, а эта-то что тут делает?! Ах да, кривозубая же тоже член клуба. Вот и приперлась, как ни в чем ни бывало. Кстати, выглядит жирнее, чем на фото. А что это за хмырь, на которого она вешается?

Я подошел к Нику:

— Все нормально? — пришлось орать, чтобы он меня услышал.

— А? Да, — он не отрывал глаз от Магды и ее дружка.

— Хочешь набить ему морду? — поинтересовался я.

— Да. А? — студент заморгал и, по ходу, вернулся в этот мир. — Ну что за дикость ты несешь? Мы же цивилизованные люди.

— Хочешь я набью ему морду? — предложил я. — Мне все равно ничего за это не будет.

— Денис! — Ник вцепился в особенно жестко стоящий по случаю праздника хохол.

Ага, так меня зовут уже четырнадцать лет.

— Мы никого бить не будем, ясно?! Все, мне надо выпить! — и он потопал в клуб.

Я вздохнул и пошел за ним. Надо последить, чтобы кое-кто не нажрался в дымину.

Гавана

Остаток вечера, точнее, ночи в школьном клубе запомнился мне какими-то кусками. Вот мы с Ником сидим в баре, и я удивленно пялюсь на высокую сцену напротив и шест для стриптиза. Ладно сцена — может, у них тут типа драмкружок. Ну в баре, допустим, обычно продают безалкогольные напитки. Но шест в клубе для старшеклассников?!

Я попробовал спросить Ника, но вразумительного ответа так и не получил. Помню, он бубнил что-то мрачно-бессвязное, а я отпивал из его стакана, когда парень отворачивался. Нет, а что мне еще оставалось делать? Сказать бармену с заячьими ушами, чтобы студенту не наливал? А то опекун меня опекать не сможет. Так хоть в него попадало... ну, примерно наполовину меньше. А мне жизнь стала казаться наполовину краше. Да и не мне одному. Девчонки начали соревноваться в том, кто выше залезет на шест. Я болел за тех, кто был в коротеньких юбках. Потом эстафета перешла к парням. Под кислотный музон какой-то спортсмен взобрался под самый потолок, стянул рубашку и начал размахивать ею, как флагом. Кубики на прессе впечатляли.

Барби, каким-то образом снова оказавшаяся рядом со мной, восторженно подпрыгивала на высокой табуретке, хлопала в ладоши и пыталась свистеть, сунув два пальца в рот. Выходили у нее только шипение и слюни.

— Подумаешь, — пожал я плечами. — И не такое видали. Хочешь, свистеть научу?

— Да! — сказала Барби, очевидно, начавшая прекрасно понимать по-русски. — Всю жизнь об этом мечтала.

В этом месте я обнаружил, что тоже начал в совершенстве понимать датский. Отчего бы не выручить человека, с которым только что достиг полного взаимопонимания?

— Смотри, пальцы кладешь так... Да не суй ты их так глубоко, не минет делаешь. А язык чего высунула? Назад его давай. И губы не расшлепывай. Так, дуй теперь. Дуй... Глаза выпучивать не обязательно, еще вывалятся. Давай дуй! Да, блин, всю морду мне опплевала!

Тут я заметил, что Ник с интересом наблюдает за нашими упражнениями. Ум-м, в общем, Барби и так выглядела забойно, а уж с обслюнявленными губами... Я сделал вид, что сдаюсь, вытер лицо и передал роль учителя Нику. Мы с ним поменялись местами.

Дальше в памяти у меня темное пятно. Помню только заливистый свист Барби, и Ника — почему-то на сцене, отжимающимся на кулаках. Рядом — тот самый хмырь, с которым Магда приперлась. Тоже параллельно полу. А вокруг возбужденная толпа, громко считающая хором:

— Ин, ту, тре... ти.

Каждый раз на счет десять Ник менял положение тела: то ставил руки вместе, то разводил широко по сторонам, то выдвигал одну вперед, а другую назад. Хмырь повторял все движения за ним — не так уверенно и легко, но все же пока не отставал. Десять раз они отжались, отпуская руки и бросая тело на пол — у меня от одного их вида живот заболел, и блевать понятнуло. Наконец, когда эти придурки дошли уже до сотни, Ник вытянул обе руки далеко вперед, так что, когда он опускался, лицо почти касалось пола. Хмырь тоже вытянул дрожащие от напряжения грабли. Рубашка у него на спине насквозь промокла от пота, противные круги расплылись и под мышками.

— Ник! Ник! Ник! — орали вокруг, не забывая считать.

— Лассе! Лассе! — визжала, подпрыгивая и тряся накачанной жопой, Магда. Тоже мне вообразила себя чиарлидершей!

И тут это случилось. Руки хмыря не выдержали нагрузки, подломились, и он треснулся рожей об пол.

— Ник! — грохнул зал, пока студент невозмутимо продолжал отжиматься. Барби свистнула прямо над ухом так, что у меня там запищало. Лассе сел, прижимая ладонь к носу. Между пальцами проступила кровь. Магда, визжа что-то явно неприличное в адрес победителя, полезла на сцену с бумажными платочками.

Потом, кажется, Ник снова сидел рядом со мной и рассуждал о победе интеллекта над грубой силой. Ага, как же. По-моему, как раз грубая сила тут и победила. Потом он целовался с Барби, а так плакала у него на груди. Ее тушь пачкала белую футболку, я не знал, что сказать, и потихоньку сосал ядовито-синюю отраву из Никова стакана. А еще позже студент вытер девушке щеки салфеткой и они пошли танцевать. Я бы тоже пошел, но мне мешал нож — то он куда-то не туда упирался и давил, то казалось, вот-вот вылезет из кармана. Я уже хотел дать его зайцу-бармену на сохранение, но вовремя вспомнил, что они все тут кореша, так что зайчик может потом стукнуть Нику.

Хотя вообще он был вполне ничего, бармен, в смысле. Поставил мне бесплатную колу. Сказал, что рад за Малену — так Барби звали на самом деле. Мол, вот девка одна растит ребенка. Парень, который его заделал, Барби колотил, она от него ушла. Но он продолжал ей угрожать, и она записалась в клуб, типа самообороне учиться и уверенности в себе. И теперь, мол, у нее все ништяк, куча друзей, даже ребенка ее по очереди нянчат, когда надо — он вроде такой сын полка.

Я нашел взглядом трясущихся на танцполе Барби с Ником. Получилось это у меня не сразу, и парочка почему-то была не в фокусе. Мдя, пожалуй, у Малены неплохие шансы. Студент ведь любит подбирать жизнью обиженных. Но, может, это и хорошо? Клин типа клином. К тому же, Барби мне, в общем, даже нравится. Свистеть научилась, способная. И зубы у нее ровные.

Следующее, что помню — мы сидим в такси. Точнее, это даже микроавтобус, в который набилось человек десять. Ник с Маленой тоже тут. На мне почему-то зайчьи уши. Бармен, что ли, подарил? Одно свисает прямо на лицо, щекотит нос, и мне постоянно приходится встряхивать головой или сдувать плюш в сторону.

— Куда мы едем? — спрашиваю я Ника и хихикаю.

— В Гавану, — отвечает он. — Ты же сам хотел.

Я хотел? Да, наверное хотел. Но что, блин, такое эта Гавана? Кажется, есть такой город. Или остров? С пальмами...

Никаких пальм в Гаване не оказалось. Зато там тоже были бар, танцпол, вспышки неонового света, искуственный дым, оглушающий музон и обдолбанный чем-то диджей — я подозревал розовых дельфинчиков. В общем, боксеры решили продолжить вечерину в ночном клубе, на этот раз — не школьном. Стоя в гардеробе я вспомнил, как убедил Ника взять меня сюда. Кажется, я снова изобразил кота из "Шрека" и заявил, что нельзя меня лишать единственного удовольствия в жизни. Меня типа в интернат запрут до восемьнадцати лет, и когда я в клуб попаду, то совсем стариком буду. А я сейчас жить хочу. Танцевать хочу. На сиськи прыгающие смотреть. И вообще...

Нож я сдал в гардеробе вместе с плюшевыми ушами. Потихоньку сунул его в карман куртки, никто не заметил. Как на танцполе отжигал, помню плохо. Только в какой-то момент диджей заиграл "У девчонки пистолет", и Барби выскочила передо мной, целясь в грудь сложенными вместе пальцами.

Girl got a gun, girl got a gun. Bang! Bang!

Boy better run, boy better run, run, run.

Она здорово танцевала, Барби, покачиваясь на длинных ногах, будто в теле у нее не было костей. Мне вроде тоже удалось изобразить что-то. Народ расступился, образовав круг вокруг нас, хлопая в такт и раскрывая рты — но звуков было не слышно за буханьем басов. Я очень давно уже не двигался под музыку просто так, для себя, потому что хотелось мне, а не потому, что я должен был доставить кому-то удовольствие. Это было на самом деле здорово — забыть обо всех, не думать, нравится им или нет. Есть только ты, музыка — и твоя партнерша. И не нужно ничего объяснять, не нужны слова. Вы предугадываете движения друг друга, электричество внутри вступает в колебания на одной волне, вы чувствуете одинаково, вы улыбаететсь в такт, вы ощущаете тело другого, даже не прикасаясь к нему — и это офигенно!

Когда песня закончилась, я протолкался через толпу к барной стойке — в горле жутко пересохло. Ник купил мне лимонада, кричал что-то в ухо — но у меня там все еще грохотало "Бэнг, бэнг!"

— Я в туалет! — проорал я и сполз со стула. Выпитое просилось наружу.

Сортир находился этажом ниже, рядом с гардеробом. Спускаться туда надо было по совершенно черной лестнице, подсвеченной по краям ступенек встроенными лампочками. От этой лестницы у меня мороз шел по коже — уж очень она напоминала "Черную дыру". Когда я вместе с Ником и его корешами тут шел, как-то этого не заметил. А вот одному стало не по себе.

Я быстро скатился по лестнице, скользнул взглядом по девушке-гардеробщице — она с головой погрузилась в какой-то глянцевый журнал и на меня даже не взглянула. Вот и уборная. Свет какой-то странный, мертвенный. Наверное из-за лампочек — они тут какие-то синеватые. Глянешь на себя в зеркало — обосрешься, прямо восстание живых мертвецов. Я пнул ногой скомканное бумажное полотенце — кто-то не смог попасть в корзину для мусора. Еще бы, в сортире так и несло веселой травой, хотя торчки, по ходу, отсюда уже вылезли. Я был тут один. Расстегнул молнию на джинсах, но звука не услышал — уши как ватой забило, а где-то далеко под черепом еще бухало слабо "Бэнг, бэнг!" Облегченно вздохнул, когда струйка бесшумно потекла в унитаз.

И вдруг почувствовал это — спиной. Всей кожей ощутил, будто там искрило высокое напряжение. В уборной появился кто-то еще. Стоял сзади и смотрел на меня. Должно быть, я не слышал скрип двери и шагов, оглушенный музыкой. Я быстро застегнул ширинку и обернулся: хватит с меня извращенцев!

Он совсем не изменился. Выглядел так же, как в моих кошмарах. Только не торчала сигарета в углу рта, хотя теперь я почуял табачную вонь. Она пропитала его насквозь, просто поначалу была неразличима за запахом травы. Он смотрел на меня чуть прищурясь, на скулах играли желваки, одна рука пряталась в кармане. Возможно, она снова сжимала пистолет. А может, нож. Так удобнее и проще, шума не будет. Хорошо, я успел поссать, а то бы сейчас обмочил штаны. Мир перестал существовать. Даже дрожь басов, пробирающая до мозга костей, исчезла, а "Бэнг, бэнг!" превратилось в стук крови в ушах. Были только мы двое. Он и я. Здесь и сейчас. И связь между нами, будто мы тоже вот-вот начнем танцевать странный танец без музыки.

— Идем, — сказал Ян.

Он не двинулся с места, ни один мускул на лице не дрогнул, только шевельнулись губы, но я понял, что, если не подчинюсь, он убьет меня на месте.

Я молча сделал шаг. И еще один. Не знаю, как ноги повиновались мне — я совсем их не чувствовал. Все вокруг ходило ходуном — наверное я шатался, как пьяный. Может, я и был пьян, но больше от страха, чем от выпитого. Ян подхватил меня под локоть. Уверенно вывел из туалета, потащил мимо гардероба. Девушка все еще сидела носом в журнал, я видел только ее крашеную макушку — корни волос отросли и уродливо светлели на черной голове, будто гардеробщица начала седеть.

— Куртка, — незапно вспомнил я. Почему-то это казалось очень важным, хотя почему именно, я сообразить не мог. Мыслей в голове совсем не осталось, она была пустой и холодной, только где-то на периферии горячо шептало "Бэнг, бэнг!" — Пожалуйста, можно забрать мою куртку?