Изольда Великолепная. Общий файл. Главы 1-38

— Идемте, Ваша Светлость, — Ингрид взяла за руку. — Вам надо подготовиться.

Морально?

Нет, материально. Мне помогают раздеться, уже не обращая внимания на вялое сопротивление. Запихивают в ванну, вытаскивают из ванны, натирают, разминают, расчесывают...

Чувствую себя, мягко говоря, неудобно.

Запихивают во что-то легкое, белое.

Осталось ленточкой перевязать и чтобы бантик сбоку. Ну или на шее. Невеста подарочная, одна штука, в эксклюзивном исполнении. Кстати, о подарках... Ингрид понимает меня без слов и протягивает коробочку.

К кровати меня ведут, столь заботливо поддерживая под белы рученьки, что ноги сами собой начинают подкашиваться. Мне вручают нюхательную соль и веер — очень важные ноне предметы — и оставляют, наконец, в покое.

Как-то в покое неуютненько.

Тихо так... жутковато... огонь вокруг и особенно на витражах, но меня знобит. И мысли в голову лезут всякие. Дурацкие, но навязчивые.

А если Кайя не придет? Если он понял, что леди Лоу ему больше подходит?

Она ведь красивая.

Или придет и... тоже поймет, что ошибся?

У него ведь свои ожидания. Вдруг я не соответствую его идеалу? Скорее всего, что не соответствую. Недостаточно совершенна... в принципе не совершенна.

Чем дольше думаю, тем четче это осознаю.

Главное — снова не разреветься. Я шмыгаю носом и часто-часто моргаю, отгоняя слезы. И настолько сосредотачиваюсь на этом занятии, что пропускаю появление Кайя.

Мог бы хоть дверью хлопнуть приличия ради.

— Иза?

Ну я. Кто еще тут может быть? Сижу вот дура дурой. Без бантика.

— Иза, ты что, плачешь? — он действует по установленному ритуалу. И я не против оказаться у Кайя на руках. Ох, дедушка Фрейд нашелся бы, что сказать по этому поводу. — Пожалуйста, не надо плакать. Я тебя обидел?

— Нет.

— Тогда кто?

— Никто.

Кайя вздыхает:

— Хочешь, я уйду?

— Вот только попробуй!

Веером огрею.

От него пахнет вином и цветами. Мне неприятен этот запах. Чужой какой-то. И я чихаю.

— Все хорошо... просто я переволновалась немного.

— Из-за Лоу? — Кайя хмурится и мрачнеет. Успел хлебануть яду? Ну вот, ни на минуту мужа оставить нельзя: сразу обижают. — Ты не должна беспокоиться из-за нее. Или из-за кого бы то ни было.

— Она красивая.

Я же — обыкновенная. Не леди даже, а не пойми кто родом из ниоткуда. Случайный фактор, подброшенный неведомым мне Оракулом в местное уравнение, и Кайя когда-нибудь это осознает. И вспомнит, что в их мире нормально заводить фавориток, но я так не смогу жить. Изо дня в день встречать любовницу мужа, улыбаться ей и поддерживать высокие отношения. И швыряться расческой в мужа, когда перепутают фасоны платьев. Кайя снова вздыхает и, поддерживая меня одной рукой, второй разворачивает кресло к камину. Садимся вдвоем.

— Иза, — он поднимает мой подбородок, вынуждая смотреть в глаза. — Выбрось это из головы. Такого никогда не будет.

Ну да... все мужчины делают это — дают невыполнимые обещания.

— Есть одно обстоятельство, о котором я не упомянул. Я не был уверен до конца. Вообще не был уверен, хотя подозрения имелись.

Кого и в чем он подозревал? Надеюсь, не меня. Я вот ничего плохого сделать не успела. Вроде бы.

— В твоем присутствии... вообще, когда дело касается тебя, я лишаюсь способности мыслить здраво. Начинаю вести себя не так, как должен бы. А сегодня ты меня остановила.

— И что это значит?

— Ты — мое сердце. В буквальном смысле.

Ничего не понимаю, но смотреть готова вечность. Слушать тоже. Он ужасно сосредоточенный, когда что-то объясняет. И эти морщинки на лбу. Разгладить бы... но тогда Кайя отвлечется от объяснений.

— Видишь ли, если бы таких, как я, было много, мир бы не выдержал. И те, кто сделал нас...

Я касаюсь щеки. Теплая, горячая даже. И мягкая очень.

— ...весьма своеобразно решили проблему. Мы все однолюбы. Хотя это не совсем любовь, потому что у нормальных людей получается жить даже после расставания... или смерти любимого. У нас скорее — патологическая привязанность.

Какие мы слова знаем... интересно, откуда? Да и вообще, чем глубже, тем занятней.

Кто их сделал?

И зачем?

— Иза, это очень серьезно. Если тебя вдруг не станет, то в лучшем случае, я умру.

— А в худшем?

Кайя трет щеку, но отвечает.

— Ты видела, чем я был сегодня? Я превращусь вот в это, но все равно не протяну долго. Мой отец продержался год. И поверь, это был худший год в моей жизни. Бывает, что хватает на года три-четыре... и чем больше, тем страшнее. Появляется идея. В основном безумная совершенно. Сначала свободы рабам. Потом — абсолютной свободы всем. Или мести, как у Магнуса. Он нашел тех, кто убил его жену, но не остановился. Мне и сейчас все время кажется, что он вот-вот сорвется. Мой отец решил, что должен изменить меня...

Черт. Все и вправду серьезно.

— Я, честно говоря, надеялся избежать подобной участи. Отчасти потому и выбрал Лоу. Это очень страшно — зависеть от кого-то, когда видишь, к чему эта зависимость приводит. Пожалуй, это был самый сильный мой страх.

А Урфин обратился к Оракулу, который оказал дружескую услугу. И Кайя получил Нашу Светлость не то сомнительным призом, не то — ярмом на могучую шею. Да уж, друзья знают, как поддержать в трудную минуту.

С такими друзьями и врагов не надо.

— Но все оказалось много лучше, чем я ожидал. Только... пожалуйста, когда я буду не в себе, не подходи. Специально я тебя не задену, услышу в любом состоянии. А вот случайно — могу.

Я трогаю рыжие плотные пряди, глажу виски и щеки, шею, которую натер жесткий воротник камзола. И не знаю, что сказать.

От меня никто никогда не зависел. Чтобы настолько.

— И мне понравилось, что ты меня ревнуешь, — Кайя ловит пальцы губами. — Это было забавно.

— Ты все еще... боишься?

— Боюсь. В основном того, что не сумею тебя защитить. Видишь ли, то, что со мной происходит, сложно объяснить кому-то. Ты вот поймешь. Ты видишь, что я не лгу. Дядя... он испытал на собственной шкуре. Думаю, Сержант. И Урфин... а остальным кажется, что у меня просто придурь такая. Случилась. Я могу рассказывать долго и много, но...

...но никто не станет слушать. Нормальные люди не играют в лебедей. Ну что, Изольда, хотелось большой и чистой любви с гарантией? Пожалуйста. Получи по накладной и распишись.

— Все будет хорошо, сердце мое.

Это он меня или себя успокаивает?

Ладно. Завтра подумаем, что со всем этим внезапно обретенным счастьем делать. На сегодня у меня иные планы. Я встаю — Кайя не делает попыток удержать — и совершаю пробежку к кровати. Кайя следит и, чувствую, растет его недоумение. Возвращаюсь назад.

— Это тебе... просто подарок. Вот.

Я не умею дарить подарки, особенно тому, кому и подарить нечего: у него все есть. Удивление зашкаливает. Почему-то оно видится мне лимонно-зеленым и с привкусом текилы ко всему.

Он вытаскивает цепочку, довольно толстую, хотя и простого плетения. На ней — раковина медальона. С одной стороны — ласточка. С другой — паладин. Он получился очень живым, настоящим почти. Мелкие камни переливаются драгоценной шкурой, а желтые глаза смотрят и, готова спорить, видят. Кайя разглядывает медальон внимательно. Разве что на зуб не пробует.

Не понравилось?

Ну да... у него таких игрушек — полные подвалы.

— Иза, ты... серьезно? — каким-то странным тоном вопрос задан. Начинаю подозревать нехорошее. Но киваю: серьезно. Серьезней некуда.

— Ты не понимаешь, что это такое?

Медальон. С камушками. Надеюсь, я не подала случайно на развод? По какой-нибудь особо вывернутой местной традиции?

— Это оберег. Защита.

Не развод. Уже дышать легче.

Медальон покачивается, поворачиваясь то одной, то другой стороной. Ласточка летит за паладином или наоборот, он плывет за острокрылой птицей.

— Женщина, которая дарит, отдает часть себя. Души, сердца. Жизни. Этого хватает, чтобы защитить.

— От чего?

— От всего. Все упирается в веру. Я знал одного человека, который пять дней пролежал под завалом, но выжил, потому что кто-то где-то верил, что он выживет.

Что ж, тогда подарок у меня более, чем подходящий. И Кайя опять меня понимает.

— Но тебе придется его одеть.

Со всем моим удовольствием. Он наклоняется и сидит смирно-смирно, пока я вожусь с цепочкой и замком. Не удержавшись, целую в макушку.

И оказываюсь в кольце рук.

— Опять дразнишь? — Кайя касается губами уха. — Ты меня долго дразнила,

— Я? Разве посмела бы?

— Посмела...

И пальцы скользят по шее.

Горячие какие.

Кожа раскаленная, но не обжигает. И слышу огонь, там, внутри него. Я пытаюсь добраться, сражаясь в неравном бою с сотней пуговиц — убила бы того, кто придумал этот фасончик. И путаюсь, путаюсь. Ткань жесткая. Ткань мягкая. И вовсе уже не ткань.

От него больше не пахнет цветами.

Пеплом. И сырым деревом, которое только касается пламени. Янтарной сосновой смолой. Я пробую ее на вкус и удивляюсь, потому что вкус другой.

Грохочет сердце.

Губы у него сухие, жесткие. И наглые безмерно.

— Яркая, — шепчет, отстраняясь.

Смотрит. Рассматривает. И я не смею отвести взгляд, хотя вот-вот вспыхну. Внутри клокочет лава. Идет потоком за его руками, которые издеваются, то прикасаясь, то исчезая, то вычерчивая безумные узоры на шее, груди, животе...

— Так хорошо? — палец скользит по спине, надавливая на позвонки. — Или так?

Новый маршрут по внутренней части бедра.

Дождаться ответа, надо думать, терпения не хватает. Кайя встает, и Наша Светлость вместе с ним. Что-то трещит... рвется... ткань? Определенно. Бедная Ингрид будет в шоке.

Я же дотягиваюсь до шеи Кайя.

Жарко. Так жарко, что я не вынесу этого жара. Сгорю. Вот прямо здесь и сейчас. Или потом, но обязательно: слишком много огня вокруг. Рыжий-рыжий. Желтый тоже.

Ослепительный.

Сама я тоже огонь. Частично. И человек. И вообще это не совсем, чтобы я, но это уже не важно. Кажется, падаю... падаем? Невысоко. И мягко, если сверху. Кайя мурлычет, я отвечаю.

Теперь, если и сгорим, то вместе.

— Не больно? — он спрашивает губами по шее, но я все равно слышу.

Осторожный. Нежный. Пламя тоже умеет быть нежным, когда разливает по камням солнечные лужи. И я, прижимаясь плотнее — кожа к коже, срастись бы, сроднится — отвечаю укусом.

Кайя ворчит что-то неразборчивое, но ласковое. Я пытаюсь на нем удержаться, хотя он сам меня держит. И слышу его, как слышу и себя. Мы оба — чье-то эхо, сошедшееся в резонансе.

И видим рождение солнца.

Так естественно и правильно сейчас, что солнце рождается из огня.

Но света его хватает лишь для нас.

Позже я лежу на Кайя — он большой и лежать довольно-таки удобно — и положив голову на скрещенные руки, разглядываю мужа. Говорить не хочется, как будто слова способны что-то разрушить, но я даже не знаю, что именно. Все равно молчу. На всякий случай.

Его левая рука перекинута через меня. Тяжелая, но тяжесть приятна. Правую под голову сунул. Так удобнее на меня смотреть.

— Ты не будешь плакать? — осторожно интересуется Кайя.

От счастья, что ли? Нет, мне, конечно, очень даже хорошо, но не настолько.

— Я слышал, что женщины иногда... потом плачут.

Мотаю головой: не дождется. И дотягиваясь, целую-таки в подбородок.

— Иза, не дразни. Ночь ведь длинная.

А я о чем?

И да, это была замечательно длинная ночь.

Глава 36. Дерьмовый рыцарь

По гороскопу я сегодня сволочь.

Откровение одного астролога.

Иза спала. Выражение лица у нее было умиротворенным, счастливым даже. На щеках — румянец, волосы взъерошены, ресницы подрагивают. Прохладная ладошка лежит на груди Кайя, касаясь пальцами оберега. Металл же нагрелся, и рисунок ощущался кожей.

Кайя знал мастера, который сделал медальон: старый Эртен всегда отличался добротой и какой-то необычайной прозорливостью, и выходит, руки его еще сохранили волшебство истинного умения. Когда-то они создавали удивительные вещи. Вроде ледяного ожерелья — Кайя и не подозревал, что его и вправду можно сделать. Он ведь просто нарисовал и забыл о рисунке до вчерашнего дня.

Платиновые нити. Белые алмазы.

И мастерство главной составляющей чуда.

А теперь еще и оберег. Не то, чтобы Кайя нуждался в защите, но... о нем прежде не беспокоились. Странное ощущение. Счастья? Пожалуй, полной умиротворенности.

Но время уходит. И Кайя отчаянно цепляется за каждую секунду. Слушает дыхание. Себя.

Огонь, который почти погас.

Стрекот сверчка где-то за шпалерой.

Шелест одеяла, соскальзывающего — на сей раз Кайя не имел ничего против — с Изольды. Жаль, что покоя осталось так мало.

Рассвет наступал с востока, возвращая краски витражам. Где-то далеко хлопнула дверь, и по ту сторону окна закричали петухи. Рев осла, казалось, пробил каменные стены, но Иза не шелохнулась даже. Устала. И отдохнуть сегодня ей не позволят.

Она зевает, чешет нос и бормочет:

— Уже пора?

— Нет еще. Спи.

Иза кивает и подтягивает колени к груди. Замерзла? Ей нельзя замерзать. Ее бы спрятать и от холода, и от жары. Вернуть туда, где безопасно. Но это — не выход. Кайя осознает, только с собой справиться сложно. И сейчас он начинает понимать отца. Почти.

— Ты о плохом думаешь, — Иза все-таки приоткрывает один глаз. — Прекрати здесь думать о плохом. А то укушу.

Кайя хмыкает и трется подбородком о затылок. Ее волосы пахнут лавандой, и это тоже замечательно, как все остальное в ней. Одержимость — странная штука, но не такая неприятная, как ему представлялось. Скорее наоборот. И само по себе это внушает опасения: Кайя теперь не знает, насколько объективно он воспринимает происходящее вовне и насколько адекватно на это реагирует.

— Я тебе говорила, что ты красивый? — она открыла оба глаза. Сонное и родное существо.

— Мужчинам такое не говорят.

— А что говорят?

Кайя никогда не задумывался.

— Можешь сказать, что я мужественный.

— Ты мужественный, — соглашается Изольда, зевая. — И красивый. А я хочу есть. Нас ведь покормят?

— Обязательно. Погоди, я сейчас.

Отпускают его с явной неохотой. Иза переползает на его место и натягивает одеяло до подбородка. Взгляд неодобрительный, но вопрос из упрямства не задаст.

Корзина стоит там, где и было обещано. Внутри — глиняная бутыль с молоком, пара кубков, свежий хлеб, сыр и что-то воздушное, ломкое, явно предназначенное для Изольды.

— М... — она дергает кончиком носа. — Кто это такой заботливый? Урфин, да?

Из постели Иза выползает, завернувшись в одеяло, чересчур большое для нее. И оно волочится сзади павлиньим хвостом. Кайя все-таки не сдерживается, хохочет.

Он уже и не помнит, когда в последний раз столько смеялся.

— Весело, да? — Иза подбирает полы и пытается изобразить реверанс. — Кто вчера халатик порвал? А меня в него знаешь, как наряжали? С песнями... у вас тут жуткие песни. Даже меня пробрало.

Она забралась на колени и поделилась куском одеяла. Все это было на редкость неприлично, но довольно уютно.