Странная жизнь захватила ее. Было в этом существовании что-то мазохистское и одновременно декадентское, что-то от сладостного умирания, печально-эстетствующее. Тоска и раскаяние по утрам, печаль после первого глотка спиртного, сладкое состояние ущербного счастья к концу дня. Жизнь замедлилась и текла монотонно, как тускло поблескивающая серым бесконечная трамвайная линия. Маринка пыталась отразить свои новые ощущения в картинах. Но терпения закончить их не было. Только одну маленькую картину ей удалось закончить. Она нарисовала девчонку, свернувшуюся калачиком в клетке, стоящей на гигантской ладони. Фоном служили огромные нос и глаз.
Раз в две недели приезжал отец. Маринка наводила порядок, проветривала комнату, чтобы истребить неистребимый табачный дух, выносила пустую посуду. Самое сложное было привести в порядок себя. Требовалось постираться, погладиться, причесаться, подпудриться. Маринка стала выглядеть гораздо хуже. Лицо землистое, уголки рта опустились, глаза стали тусклыми и невыразительными. Она чувствовала, что отец догадывается, что с ней что-то неладно, но из деликатности молчит. Маринка радовалась его приездам, они всегда подолгу разговаривали о ее планах на будущее, о живописи, о домашних, о родном городе. В эти минуты Маринка верила, что все в ее жизни будет хорошо, чувство реальности, которое портило ей жизнь периодическими болезненными уколами, куда-то исчезало. В первый день после отъезда родителя она обычно испытывала сильнейший подъем духа. Доставались из углов все незаконченные рисунки и картины, осматривались, инспектировались, порою даже составлялся план работ на месяц, начиналась работа, она кипела далеко за полночь, и Маринка ложилась спать счастливая. Утро начиналось с тяжелейшей депрессии. К вечеру все благие начинания исчезали, и жизнь продолжала катиться по старому руслу.
В конце апреля вместе с отцом приехала мать. Увидев Маринку, она ахнула.
— Боже ты мой, Мариночка, что с тобой? — всплеснув руками, запричитала она, — а ты, старый пень, куда смотрел?
Маринкины ухищрения не подействовали. Мать с первого взгляда поняла, что ее ребёнок болеет.
— Да что же это творится с тобой? Лицо землистое. Одни глаза, и какие-то воспаленные. А-а-а... — мать прикрыла рот ладонью, — Ты что, за наркотики принялась?
— Ну ма, ну ты вообще, какие такие наркотики, болею я просто, — Маринка закинула ногу на ногу и закачала носком.
— Ах, ты болеешь, — Рита возбужденно закивала головой, — болеешь, конечно, я-то вижу, но что ж так накурено-то у тебя? А?
— Гости заходили, — мрачно ответила Маринка, — гости, понимаешь ли, заходили и накурили.
— Ага, понимаю, как не понимать.
Рита подошла к шкафу, открыла дверцу, вытащила кофточку и понюхала.
— Одежда-то как пропахла, а? Это сколько же гости должны были выкурить, чтобы одежда пропахла?
— Да по сигаретке и выкурили всего. Не знаю, отчего пропахла.
— А я знаю. Ты куришь и немало куришь. Только у курящей женщины может так пропахнуть кофточка. А ты, я тебя еще раз спрашиваю, куда смотрел? — Рита повернулась к отцу, — ты же сюда приезжал, пентюх, а?
— Да ладно тебе, Рит, ну ничего не было, чего ты разволновалась, — примирительно сказал отец, — ну приболела немного, ну друзья зашли проведать, не преувеличивай.
— Не преувеличивай? Да ты посмотри на нее! У нее же глаза какие-то нездешние, как будто наркоманка. Изможденная, лицо землистое. Талия стала — как осиная! Странно, а ноги поправились.
Рита озадаченно посмотрела на бедра дочери и заплакала.
— Мама, ну мама, ну чего ты? — Маринка подбежала к матери и обняла ее, — мама, ну я же совсем недавно курить начала, на прошлой неделе. Я больше не буду! Ну что ты плачешь?
— Не знаю, — Рита горько рыдала, размазывая слезы по лицу, как ребенок, — я и сама не понимаю, — она виновато улыбнулась и разрыдалась еще сильнее.
Маринка ни с того, ни с сего тоже зарыдала. Так они и стояли, обнявшись, и плакали. Рядом с понурым видом сидел Рюрик.
— Все, — твердо сказала Рита, — я тебя отсюда забираю.
— А как же учеба, — ахнула Маринка, — нет, не поеду!
— Учеба? — Рита обвела взглядом комнату, — Какая учеба? Я же знаю, как выглядела твоя комната в прошлом семестре. Я сразу почувствовала, что здесь что-то не так, и в комнате и в тебе. Здесь сам дух неучебный! А это что?
Рита снова подошла к шкафу, открыла дверцу, нагнулась и вытащила початую бутылку.
— Ты думала, я не заметила? Это и есть твоя учеба! Хорошо, если только это. За такое короткое время от одного алкоголя до такого вида не доберешься. Ну, что скажешь?
Маринка виновато молчала.
— Я учиться хочу, а через месяц с небольшим экзамены, — сказала она сдавленным голосом.
— Хочешь учиться, будешь, — сказала Рита, — но сейчас поедешь домой, возьмем справку, посидишь дома, может быть до экзаменов оклемаешься под нашим присмотром. А потом денег заплатим, сдашь как-нибудь сессию. Я тебя в таком состоянии не оставлю. Здоровье дороже. Ну что расселся, — обратилась она к мужу, — давай вещи собирай. Чуть не просмотрел дочку. Все нормально, все нормально, — передразнила она, — вот тебе и нормально. Если бы не приехала, неизвестно, чтобы было. Мужики! Ничего-то вам доверить нельзя.
Маринка снова зарыдала.
* * *
На майские праздники позвонила Маринка. Влада уже почти забыла о ней — Чуркины ничего не говорили кроме самого общего, мол, все в порядке, а сама Маринка давно вестей не подавала. Да и некогда было, не до Маринки.
— Привет, — как-то мрачно прозвучал Маринкин голос, — как дела?
— Нормально.
— Что делаешь?
— К ЕГЭ готовлюсь.
— Прямо так сидишь и готовишься?
— Прямо так.
— А к выставке?
— К выставке уже подготовилась. В июле откроется.
— У-у-у, молодец. Трудно было?
— Нелегко.
— А твой что говорит?
— Мой? Это ты о Вахромееве?
— Да-а.
— Он не мой. Он свой собственный. Вахромеев сейчас в Испании с какой-то делегацией. Участвует в фестивале.
— Понятна-а. А я вот, знаешь, приболела что-то, дома сейчас. Так что если что, заходи.
— Ладно, если будет время. Но не обещаю, сама знаешь, экзамены.
— Знаю, ну пока. До встречи.
— Пока.
Опять Маринка со своими выдуманными болезнями. И не надоедает человеку. Влада разозлилась. Уже совсем взрослый человек, студентка, а замашки все те же, как у школьницы. Конечно же, Владе не до нее. Столько дел.
Дел и в самом деле было много. Работа над выставкой, занятия с репетиторами, обязательные, почти ритуальные беседы по скайпу с Вахромеевым вечерами. Влада сильно скучала, Сергей тоже. За полгода он вырвался всего на три дня в апреле, перед поездкой в Испанию. Все время возникали какие-то неотложные дела, которые нужно было решать прямо сейчас.
— Ничего, потерпи, — говорил Вахромеев, — летом школу окончишь и в Москву, думаю, что навсегда.
Вот и терпела. Если бы скайпа не выдумали, наверное, с ума бы сошла. Даже хорошо, что столько дел, время до лета быстрее проходит. Вот уж с кем она распрощается безо всякого сожаления, так это со школой. Настанет день, когда она уедет в Москву, к Сергею, и забудет озлобленный класс, сумасшедших преподавательниц и эту дуру Юльку. Конечно, Юлька как следует поработала, чтобы отношения с классом подпортить, наговорила чего-то девчонкам. Филимоновна намекнула, что это связано с Вахромеевым. Но и это Владу не раззадорило. Не стала Филимоновну расспрашивать. Неловко как-то. Может, не очень-то хотелось? Неприятно было обсуждать с посторонними Юлькино поведение. Она отчего-то не могла рассказать об Юлькиной выходке с иголкой другим, возникал непонятный внутренний барьер. А самое главное, она вспоминала намек Вахромеева, что Юлька пыталась наладить с ним совсем не родственные контакты. В этом-то все и дело, чувствовала Влада. Не даром она Лизе сказала по наитию: "Одного мужика не поделили". Так всегда и бывает. Когда меньше всего задумываешься, а ответ вдруг сам собой из тебя вылазит, ближе всего к истине выходит. Какая там Юлька подруга. Мужика богатого увидела — вся дружба сразу и кончилось.
Да и элементарно некогда было выяснять, времени не было позволить себе бегать, выпытывать у девчонок, что же именно наговаривала на нее Юлька. А может быть, ей было почти все равно, что именно о ней думают одноклассницы? И это имело место, потому что... Потому что ...
Потому что Лето катило на всех парах. Оно светило в исходе мая, в открытых воротах в новую жизнь, в которых толпились, встречая ее, выпускные и вступительные экзамены, выставка, Москва, Вахромеев. Влада чувствовала, что это лето поменяет ее судьбу. Должно поменять. Она так много сделала для этого, набрала такую скорость. Сможет ли что-то остановить ее? Вряд ли.
* * *
А Маринке становилось все хуже. Весь май она провалялась дома. Сил не было, апатия была всепобеждающая. Маринка просыпалась с утра, кое-как завтракала под уговоры матери, чуть ли не "ложечка за маму, ложечка за папу". Потом возвращалась в комнату, бралась за сангину или за кисти, в течение получаса пыталась заставить себя работать, то тщетно. "Завтра", — тоскливо думала она, — "сегодня отдохну, а завтра обязательно начну работать". Маринка ложилась в еще неразобраную кровать и впадала в сладкое нездоровое забытье. Мать забегала в обед, видела Маринку спящей, не решалась будить, а потом долго плакала на работе. К вечеру Маринка понемногу приходила в себя, "оклемывалась". Она вяло шутила, смотрела телевизор, иногда болтала по телефону с кем-нибудь из одноклассниц. Но выходить куда-либо отказывалась. Сперва родители строго-настрого запретили, потом и самой стало неинтересно. Маринка от телефонной беседы час отходила, а в "живую" встречаться, это уже было бы слишком. Так шел день за днем.
К концу мая стала ясна неприятная истина. Маринке прийдется отчислиться из университета. Папа Чуркин ездил туда, но ничего поделать не смог. Несмотря на медицинские справки, никто его дочери академический отпуск предоставить не хотел. "Первый курс", — сказали в деканате, — "об академке не может быть и речи, не положено". Маринка полдня рыдала, потом полдня работала, пытаясь наверстать упущенное, потом поняла, что не наверстать, и рыдала весь следующий день. Но что делать, слезы как и водится, горю не помогали. Нужно было готовиться опять поступать в универ. Маринка пару дней носилась с идеей поступать в Москву вместе с Владой и даже позвонила ей. Влада отреагировала резко:
— У меня экзамены на носу. И слышать тебя не желаю. Да поступай ты куда хочешь! Только ближайшие полтора месяца не звони.
И бросила трубку, гадина. Вот так, всегда так оно и было. Она, Маринка, бегала, прыгала вокруг этой, а она... Познакомила ее со всеми, ну почти всеми, друзьями. А эта дурочка приняла это за само собой разумеющееся. Она так ей доверяла, спасла ее от этой... как ее... Юльки. Спасла... А та ее на мужика променяла, на этого... хама, который ее картиночку на выставку брать не хотел. Ну как же так... Вот бы ей отомстить!
Но сил не было. И это была болезнь. Это была вторая неприятная истина.
— Какая там учеба! Лечиться надо! — плача сказала Рита, — лечиться! Ты посмотри на себя, глазища на пол-лица, кожа серая! Талия стала осиная, а бедра — растут! Почти не жрешь ничего, а они растут! Да что же это такое!
И действительно, Маринка посмотрела на себя в зеркало — фигура стала какая-то странная. На ногах появился жирок, бедра расширились, а талия, наоборот, втянулась. "Прямо как песочные часы!" — мелькнуло у нее в голове, и она испугалась. Даже не зная, чтобы это значило, она была уверена, что это плохо. Срочно нужно было что-то делать.
Маринку обследовали. Сперва ее смотрели специалисты в поликлинике. Сдавали анализы. Ждали результатов. Врачи недоуменно качали головами и говорили, что ничего серьезного. Весна, авитаминоз, перезанималась, нездоровый образ жизни. Нужно пить витамины, биостимуляторы. Закупалось импортное, новейшее. Маринка глотала таблетки, пила микстуры. Но никаких улучшений ни в самочувствии, ни в настроении не наблюдалось.
Маринка нервничала. Она чувствовала себя неважно. Ее уверенность, так свойственная юности, что все серьезные неприятности ее минуют, рухнула. Впервые Маринку начали посещать мысли о смерти. Это были вялые слабенькие мысли, и ей было их выносить довольно легко, несмотря на то что приятными их никак нельзя было назвать. Мать каким-то шестым чувством поняла, что чувствует дочь, и перепугалась до того, что сама чуть не заболела. Глаза у нее ввалились, во рту была постоянная сухость, аппетит пропал. Усилием воли она заставила себя забыть о собственных недомоганиях и кинулась на поиски новых врачей.
Маринку потащили по следующему кругу. Это были врачи известные, сытые, дорогущие. Они сумели привлечь солидную клиентуру, не всегда знаниями, а чаще умением себя подать, и высокими ценами. Теперь они лениво и с достоинством пожинали плоды своего труда. Записаться к ним было так непросто, что одно только их посещение давало эффект, сходный с плацебо. Обычно начиналось с того, что врач долго беседовал с матерью. К Маринке обращались только, чтобы та кивнула головой. Потом девушку обклеивали датчиками и обследовали на современной аппаратуре. Врач брал распечатку, долго и сосредоточенно высматривал что-то. Возникала напряженная пауза, все понимали — решается судьба. Но доктор вздыхал и отправлял Маринку на новый анализ. Через пару недель становилось понятно, что ничего из врача не выжмешь, убедительной диагностики не получалось. Одно из светил даже предположило, что у девушки сверхранний климакс, и она представляет собой безусловный интерес для медицинской науки.
— Отправлю вас к Елисееву, — со счастливой улыбкой бормотал он, набирая телефонный номер, — он как раз докторскую клепает, такой материал ему очень даже пригодится. Он, я думаю, даже бесплатно вами займется.
Елисеев оказался здоровенным мужланом, которому больше подошло бы рубить мясо на рынке, чем лечить людей. После трех дней общения с ним Маринка наотрез отказалась появляться в его клинике.
Это был тупик, улучшений никаких, нервы и деньги потрачены, куда дальше двигаться — непонятно. Оставалась нетрадиционная медицина.
Деревенские бабки и колдуны что-то шептали, давали пить какие-то отвары. Но Маринка чувствовала, что все это ерунда. Так, сказки для взрослых. Бабка из соседней деревни Натухаевки посмотрела на Маринку, покивала головой и сказала, что ничего сделать не может. Порча очень сильная, она не знает, как такую снимать. Маринка испугалась и весь день тихонько плакала.
— Дочка, да они просто друг с другом знаются, уже передали ей, что ездят по бабкам, просят лечить, а сделать они ничего не могут. Они все шарлатаны и все заодно, — утешала девушку мать.
Из городских экстрасенсов в действии оказалась только Далиана Александровна, остальные все куда-то пропали, как будто вымерли. Почему-то о ней вспомнили в последний момент. Но тут заартачился папа Чуркин.
— Говорят, все, кто у нее лечился, через десять лет помирает. Все вымирают как на подбор. Даже ее партнерша, Светлана, умерла, и говорят, когда умирала, ее проклинала, вывела перед смертью на чистую воду. Далиана эта как плату за здоровье через десять-пятнадцать лет жизнь забирает. А сама, говорят, выглядит еще моложе, чем десять лет назад — и без пластики. Не пущу!
