Так что дело закончилось мирным конгрессом в Лондоне. Британия была объявлена страной нейтральной и незаинтересованной. Неправда, но поди опровергни!
Баглир, получивший фельдмаршальский жезл и приставку "светлейший" к титулу, был отправлен в Лондон как глава русской делегации, где безо всякого удивления встретил графа Сен-Жермена, возглавившего делегацию французскую. Отойдя в сторонку, заговорили по-приятельски. Баглир, зная напористость собеседника, решил построить разговор на схеме эластичной обороны. Сначала подаваться, потом спружинить, желательно — во фланг и тыл.
— Вы, князь, удивительно дорого мне обходитесь, — посетовал Сен-Жермен, — ради этого разговора мне пришлось спалить у Килитбахира восемь линкоров и положить три тысячи человек.
Турок, он, само собой, не считал. Русских — тем более.
— Заметьте, я задействовал не все силы. А ведь вы нарушили наш уговор. Стамбул, Босфор, Дарданеллы — это Европа.
— Это владения Османской империи. А если Турция — европейская держава, тогда и Россия тоже. И смысл нашего договора совершенно теряется.
— Мы говорили о новых приобретениях.
— О новых приобретениях в Европе. А теперь, граф, речь идет о бывших владениях Европы, благополучно поглощенных Азией еще три сотни лет назад.
Сен-Жермен задумался.
— Похоже, нам не стоит сбиваться на спор об определениях. Иначе я бы заметил, что куски, которые стали причиной нашей дискуссии, Азия переварить пока не смогла. И я вовсе не уверен, что Россия не обладает более крепким желудком, чем Турция. История скорее свидетельствует об обратном. Скажем просто — мы провели по карте мира очень жирную разграничительную линию. И предмет нашего разговора лежит именно на ней.
— Хороший образ, — осторожно согласился Баглир, — но я не склонен причислять Россию к Азии. Россия — это Россия.
— Опять вы цепляетесь к словам! — поморщился граф, — Для меня Азия — это все, что не есть Европа, термины же вроде Неевропа, Незапад и тому подобное вы можете оставить немцам, любящим сложное словообразование. У меня мышление образное, и я просто вынужден пользоваться ярлыками.
— У меня та же беда, — повинился Баглир, — а потому я никак не могу принять некоторые ярлыки, ибо они исказят мою позицию. Если желаете красивый ярлык для России, приемлемый для разговора со мной, используйте слово Север.
— Интересно, почему вы меня еще за язык не хватаете, не так, мол, им двигаю. Возможно, вы предпочтете разговору небольшую войну? Через три месяца вам придется распустить свою орду — и что тогда? Рассчитываете на союзников? Но Фридрих Второй заявил, что он не готов к новой всеевропейской войне. Шведы тоже останутся в стороне. Вы же сами спровоцировали международную изоляцию своего Севера!
Баглир удивился — таким взволнованным он Сен-Жермена еще не видел — что не помешало ему высунуть из ножен ятаган.
— Видите, — сказал он, — я его починил. Толком, а не у полкового кузнеца. Испробуем вашу шпагу? Небольшое испытание на прочность.
Сенмурв на новом клинке был удивительно живым, утратил условность символа — и был подозрительно похож на самого Баглира с выпущенными когтями. Неудивительно. Уральский мастер, не только оружейник, но и чеканщик, в конце концов, видел натуру.
С обиженным звоном упало на паркет острие черной шпаги Сен-Жермена. Виноват был не только сплав. Пленный янычар, побоявшийся вернуться на родину, охотно обучил князя Тембенчинского некоторым секретам обращения с классическим оружием султанской гвардии. А поскольку ятаганы начали входить в моду и были позволены к ношению вместо шпаг, открыл в Петербурге школу восточного фехтования.
Ятаган изначально проектировался как сабле— и шпаголомка. Потому, кстати, и гарды не имел. Зачем парировать удар гардой, если можно умело подставить под неприятельский клинок хитрый изгиб, и оставить врага безоружным? После чего спокойно заколоть.
Янычары как раз его дискредитировали, поскольку, будучи в первую очередь стрелками, фехтованию обучались по остаточному принципу. И рубили неприспособленным к тому ятаганом наотмашь, как положено мечом или саблей с елманем. А так и раны серьезной не нанесешь, и клинок сломать недолго. Знаменитые рубцы, которыми украшены иные ветераны миниховских походов — знак вопиющей деградации турецкого солдата в области рукопашной.
— Вот так, — удовлетворенно сообщил Баглир, — соотношение сил слегка поменялось. Кстати, секрет русского булата продается, и дешево. Иначе все равно украдете. Так пусть деньги пойдут не предателям, а правительству. Примерно это же касается и ваших угроз. Воевать сейчас не хочет никто. Год назад еще были турки... Кто еще? Любимые вами персы? Давайте говорить серьезно. Крым — прыщ на черноморском побережье. Его нам надо выдавить хотя бы в косметических целях — чтобы не представать перед миром страной, от разбойников способной только откупаться. Босфор нам нужен для гарантии южных рубежей от морского вторжения. Все остальное подлежит торгу.
— Крым и Босфор, — протянул Сен-Жермен, — Босфор... Насколько я понимаю, в смысле безопасности вам нужен только ОДИН пролив. О Дарданеллах речи нет.
Баглир кивнул.
— И Стамбул тоже не нужен. Хватит какого-нибудь Сан-Стефано, Принцевых островов и чего-нибудь на анатолийской стороне.
— Мы его и так не заняли, — согласился Баглир, — пока. Но император Иоанн настаивает. Крест над Святой Софией, прочая византийская романтика. И, кстати о Дарданеллах — я сказал, что остальное подлежит торгу. А не будет безусловно уступлено. То есть, я потребую цену. И ту, которая устроит меня лично. Не как взяточника-визиря, а как ипостась императоров, который есть символ и суть России. То есть меня как Империю...
Государство это я. Для некоторых людей это не напыщенная глупость, не мания величия, и даже не отражение своей общественной функции. Это способ восприятия мира. Для таких людей свойственна избыточная инициатива, постоянное перепутывание своего и государственного карманов, причем в обе стороны. И они совершенно непобедимы, потому что их Империя живет в них самих. Истребить их можно. Победить — нет.
Пусть орет, роняя слюну, император Иоанн.
— Я не служу православной церкви, государь. Я служу империи. Империи выгоднее так.
Одобрительный взгляд Румянцева.
Пусть напоминает про присягу.
— Я присягал вам как символу и высшему чиновнику Империи, а не брызжущему слюной идиоту.
Неподдельное уважение в глазах Шувалова. Мол, я думал, ты самозванец. А ты и взаправду аристократ.
Пусть отсылает к силе Всевышнего.
— С нами Бог? Он всегда и со всеми. Но с ним ли ты?
А чего еще ждать от существа, числящегося православным, но выпускающего когти при словах "раб Божий" или "сын мой". Да вдобавок масона тридцать третьей степени...
8. Конкистадор.
В экспедицию Баглир отправился, как и все — в кибитке. К монгольской тактике решили перейти за Уралом. А потому сидел на не слишком мягком сиденье и читал газету.
Уже проезжая заставу, в разделе заметок о любопытных происшествиях из заграничной жизни — увидел, вырвал, нацарапал когтем "Обязательно воплотить" и подпись. И велел передать в Академию Дашковой.
Что из этого вышло — узнал позже.
Екатерина Романовна находилась не в пышном здании Академии Наук, не в Университете — Санкт-Петербургском, уже четвертом в России после Кенигсбергского, Кильского и Московского, а в Смольном. Читала лекцию благородным девицам. Тут же сидел Дмитрий Григорьевич Левицкий и делал наброски. Большая часть девочек откровенно сдерживала зевоту. Лекция касалась таких сложных и отвлеченных понятий, как эфир и флогистон, материи сложные и непонятно, существующие ли вообще. Куда интереснее читать французских энциклопедистов, которые при помощи банальной житейской логики (поскольку лениво было изучить настоящую, математическую и теософскую) создают модели справедливого устройства общества...
Лишь одна пара глаз горит светом любопытства. Катенька Молчанова слушает внимательно. Тут вбегает служитель.
— Бумага от князя Тембенчинского.
Бумага — обрывок газеты. " ТТ числа месяца сего года во Франции в месте .... некие чудаки изготовили шар из плотной бумаги, наполнили дымом и тот летал три часа. Помещенные в корзину при шаре петух, баран и утка по приземлении остались живы".
— Что ж, воплотим.
Записку она после лекции забыла. В голове уже проплывали возможные конструкции аппаратов. Шар на горячем воздухе, о котором, видимо, шла речь в заметке, представлялся слишком ненадежным. Даже теоретически. Услышав о теории теплорода, которой, кажется, руководствовались французы, Тембенчинский сделал недвусмысленный жест — покрутил пальцем у виска. А все его заявления, касающиеся физики, отчего-то неизменно подтверждались. Оставался газ. Но вот беда — водород горюч и взрывоопасен. Впрочем, пусть себе будет опасен — пока опыты идут на животных, сойдет. Ведь не обязательно запускать его из центра столицы. Вполне сойдет какое-нибудь чухонское болотце.
А газетная заметка с оборванными краями досталась воспитанницам. Те ее прочитали, обсудили и забыли. Все, кроме одной.
У Северной Америки восемнадцатого века было два входа — парадный и черный. На парадном, атлантическом, было оживленно. Сновали груженые колониальными товарами купцы, перехватывали их последние сохранившиеся рыцари черного флага. С тех пор, как карибское пиратство стало невыгодно Британии, оно вдруг резко пошло на убыль. И все-таки кое-кто по старинке держался за дедовскую кулеврину. Другое дело, что риск был уже другой. Главное, что сделала Британия — лишила пиратов баз, попросту отказав разбойникам от своих портов, и морской разбой, хоть и не прекратился совершенно, но резко усох. Другие же державы попросту боялись лишиться последних островов.
Берег тут весь был уже поделен и переделен последней войной. Французские владения расширялись вглубь континента воронкой от узкого берега Луизианы, все, что к северу, отныне принадлежало Англии, все, что к Югу, сохранялось за Испанией. Земли эти были густо населены европейцами, туземцы истреблены или оттеснены вглубь.
Баглиру это напоминало картину удачной десантной операции континентального масштаба, только что затянутую на столетия. Характер операции носил "мягкий" характер завоевания на юге и "жесткий", истребления, на севере. Последнее, правда, было своеобразным и совершенно нетимматским. Североамериканские колонисты, как правило, не производили жестких зачисток на уничтожение. Вместо этого они оттесняли туземцев в неплодородные районы до тех пор, пока сопротивление сжатого этноса не становилось слишком сильным. Тогда индейцев на время оставляли в покое, давая возможность вымереть от голода на территории, неспособной прокормить сбившееся на ней население. После этого земли ослабевшего народа снова обжимались. Процесс был долгим, но его жестокость была, на тимматский взгляд, эстетически прекрасна: туземцы вымирали "сами", не требуя взамен большого количества жизней. А если с голоду решались на ответные набеги, те становились отличным поводом с чистой совестью еще немного ужать индейские территории. Разумеется, такой метод был применим только к народам, не обладающим способностью ведения интенсивного сельского хозяйства. Как лаинцы, например. Или, хотя бы, как чероки. Тех до поры оставили в покое. И этот народ жил удивительно мирно.
Именно в эту мясорубку ухитрились угодить какие-то лаинцы. Разумеется, если колонисты индейцев считали за опасных зверей, вроде волков, то что тут говорить о Martes Sapiens?
Поэтому Баглир не поплыл через Атлантику. И не полетел — подстриженные в Дарданеллах крылья еще не отросли. А отправиться решил через черный ход — Сибирь и Аляску. Вроде пакета — фельдкурьерскими тройками.
Такой способ передвижения давал возможность взять с собой попутчиков. Баглир бросил клич. И вместо одиночной вылазки получилась экспедиция.
Виа вырваться — на полгода — не смогла. И совершенно правильно не пустила цесаревича. Причем не уговаривала и не трепала за ухо, а припомнила его должностные обязанности как генерал-адмирала российского флота. Павел важно с ней согласился и побежал мешать Спиридову и Сенявину править по результатам войны морской устав. Зато в поход собрались друзья-артиллеристы и кирасиры. Явился сверкающий владимирской и александроневской кавалериями Мирович, и полсотни запорожцев привел, обещав им хорошую плату за поход. Корыстное казачье любопытство могло сорвать с места куда больше, но Василий Яковлевич взял с собой только ветеранов своей "гетманской" бригады.
Кужелев прихватил с собой экспериментальное (и якобы разорвавшееся на шестисотом выстреле) конноартиллерийское орудие. Стальное с железным лафетом. И к нему — выслуживший свои семь лет расчет. После турецкой войны многие солдаты получили досрочную отставку за доблесть в сражениях. Такие битвы, как Ларга и Кагул считались за год каждая. Но — грамотные и молодые еще люди, отпускаемые из артиллерии, отнюдь не рвались обратно к сохе. Многие ушли на казенные заводы — лить пушки, кто-то подался на частные предприятия. Иные, прибарахлившись добычей, сами покупали дело. А вот эти — недовоевали. Им хотелось еще.
Капитан-лейтенант Скуратов — да, уже капитан-лейтенант, победоносная война весьма способствует карьере — как раз оказался без собственного корабля, и даже должности на плавсоставе. Припомнил ему Грейг, как и всем снабженцам, прокисшую солонину. Теперь он преподавал курс по логистике в Морском корпусе, и легко отпросился в отпуск. А заодно приписал к экспедиции — на практику — двенадцать гардемарин.
Собрав отряд вместе, Баглир объявил, что Ермак завоевал Сибирь с меньшими силами. А потому от экспедиции приходиться ждать чудес...
Скуратов получил задачу подготовить все, что нужно для похода. А для начала — определиться, что именно и сколько. Поступил он просто — взял нормы по уставу да умножил на три для верности. Потом стал выкидывать излишки и вносить на их место нужные вещи. Десять подвод — артпарк. Двадцать пять — казачий обоз. Десять — морской. Десять — общий.
И представил князю Тембенчинскому на утверждение.
— С такими кандалами, — заявил тот, — мы до Амура три года тащиться будем. Во-первых, никаких подвод, только вьюки. Во-вторых, заводные лошади — по две на всадника, по одной на вьюк. Пушку разобрать и тоже приспособить под вьюк. Провиант, фураж — на пару переходов. Будем исходить из того, что Сибирь это страна освоенная, где все это можно купить, пусть и втридорога. Вещей тоже поменьше. Что возможно, закупим там. Хотя бы и на Кяхтинском торгу у китайцев...
Баглир был знаком только с западной Сибирью. И переносил ее устроенность на весь русский фронтир. Но, с другой стороны — почему экспедиция князя Тембенчинского в веке восемнадцатом должна перемещаться медленнее, чем войско Субудая в тринадцатом? Или русские с тимматцами народ не только криворукий, но и плоскостопый?
Серьезная экспедиция во всем подобна маленькой войне, войне против неизведанного. И человек тут пользуется всеми правами агрессора, в том числе и возможностью пришить последнюю пуговицу на последнем мундире. Да, потом бой покажет, что с собой не взяли самого важного, возможно, того, что единственное позволит выжить и победить неизвестность — но теперь-то этого не угадать. Руководители экспедиции уже вывалили карты на стол, но судьба откроет свои только в походе. Как любой момент острого ожидания, эту ситуацию люди ненавидят больше всего. Они пытаются пережить его вместе, сбившись плечо к плечу, и старательно поднимая друг другу настроение. Избыточно употребленный алкоголь в такой ситуации ведет к эйфории — либо, наоборот, к депрессии. А поскольку в данный поход отправлялись именно русские, алкоголь употреблен был обильно. Тем более что остающихся-провожающих на последнюю вечерю решили не брать, дам не было, ресторан был целиком снят на ночь, так что господам офицерам между своими некого было стесняться.
